Запрудское

– Васька Шеин в газете читал, – возразил Фёдор. – Там брехать не будут.

– Где ж это он газету достал?

Газеты в деревне были такой редкостью, что в них верили меньше, чем в то, что на конце радуги спрятано золото. Обычно газеты, а точнее их отдельные страницы, в Запрудское случайно заносило ветром откуда-то издалека, из города. Тогда те немногие, кто умел разбирать буквы и складывать из них слова, читал вслух всем без разбору до тех пор, пока смысл прочитанного не становился им самим хоть немного ясен.

Помолчали.

– Я чего зашёл-то, – опять заговорил Федор. – Мне бы лошадь да телегу.

– На что тебе?

– Нужник завтра собрался почистить. Вывезти бы на телеге.

– Неужто целую телегу набрали?

– Целую, не целую, а вёдрами не перетаскать, – уверенно сказал Фёдор.

Калтон стал вспоминать, нужна ли ему назавтра лошадь или нет. Могла понадобиться. А может, и нет. Он и сам толком ещё не знал.

– Ладно, – решил Калтон. – Завтра с утра вывезем.

– Вот спасибо, – обрадовался Фёдор.

И чтобы Калтон не успел передумать, он быстро встал и ушёл, оставив его наедине с работой.

Вечером Калтон сидел с семьёй и ужинал. Полина наварила щей с крапивой и щавелем, достала банку сметаны, порезала хлеб, налила всем по кружке парного молока. Ели прямо на улице, под открытым небом. Калтон с Иваном вынесли из сарая стол и поставили его у калитки – остальной двор был занят стройкой. Прохожие желали им приятного аппетита, а Калтон лишь молча кивал в ответ. Младшие дети крошили хлеб и бросали его под стол, где уже и без этого было полным полно уток и кур. Дарья тихо разговаривала с матерью о домашних заботах. Иван с отцом ели молча.

Тихий вечер, казалось, длился целую вечность. Все дневные звуки затихали, и деревня тонула в трелях проснувшихся сверчков. На не тёмном ещё небе робко появились первые звёзды. Прекрасная пора. Природа ещё не спит, но уже и не бодрствует. Грань между вымыслом и явью, между реальностью и небылицей в этот момент настолько тонка, что местами прорывается, открывая волшебству дорогу в наш мир. Именно в такие моменты случаются чудеса.

Калтон смотрел на дорогу. Уставший, сытый и довольный, он всё же не торопился ложиться. В такие вечера хочется посидеть подольше. Из сарая слышалось тихое пение – там Полина укладывала младших детей. С отцом сидел лишь Иван.

– Смотри-ка, Анылка, – сказал Иван, показывая куда-то в сумрак.

Калтон посмотрел туда, где еле виднелась какая-то маленькая согнувшаяся тень.

– Анылка, – узнал он. – Всё гуляет.

По улице во тьме, словно призрак, медленно шла старуха Анылка. Она была старой настолько, что волосы, падавшие с её головы, рассыпались в прах, не успев долететь до земли. Сморщенное, изжёванное годами лицо, тоненькие, кривые, как ветки вишен, ручки, провалившиеся куда-то вглубь черепа глаза – всё в её облике говорило о том, что смерть излишне церемониться с ней. Само время было заперто внутри этого тщедушного тельца и всё падало, падало куда-то в кромешную тьму её старости. Даже птицы облетали старуху за версту, пугаясь её бездонного возраста. Жила Анылка в полуразвалившемся доме у пруда. Жила абсолютно одна. Говорят, что воздух в её доме был настолько пропитан старостью, что там даже мухи не водились. Дом, в котором жила Анылка, был точным отображением её внутреннего состояния: слишком старый, чтобы стоять, и слишком крепкий, чтобы рухнуть. Впрочем, сказать, что она жила в доме, было бы не совсем правильно. Анылка ходила. Всё время, с утра и до утра, она была где-то, но не в своём доме. Согнувшись в три погибели и медленно переставляя крошечные, высушенные старостью ножки, Анылка истаптывала деревенские дороги, казалось, не зная усталости. Куда она шла, к кому и зачем, было совершенно не понятно. Она ходила, ходила, ходила всё по тем же улицам, мимо тех же домов, которых она толком даже не видела из-за того, что была безжалостно согнута к земле давящими на неё годами. Ни дождь, ни снег, ни лютая жара – ничто, казалось, не волнует её. Только одно было важно: дорога должна всегда продолжаться и её ноги должны по ней идти. У Анылки не было ни огорода, ни хозяйства, ни родных. Питалась она лишь тем, что ей давали соседи. Деревенские бабы всегда звали старуху к своему столу. Это считалось чем-то вроде хорошей приметы. Несмотря на свои годы, старуха была прекрасным собеседником и мудрым советчиком. Её память не притупилась от прожитых лет и была остра, как вилы. Она помнила по именам каждого человека в Запрудском, включая детей. С Анылкой говорили, Анылку слушали и прислушивались к её советам. Порой ей доверяли самые сокровенные тайны, о которых не решались сказать даже жене или мужу.

Калтон встал и подошёл поближе к забору, чтобы не шуметь и не будить детей.

– Анылка, – позвал он. – Заходи в гости. Посиди со мной, поужинай.

Тень у дороги стала приближаться. Старуха, не говоря ни слова, открыла калитку, прошла мимо Калтона к столу и села с краю, как будто только за этим сюда и шла. Калтон молча сел рядом.

– Иван, принеси-ка ещё молока, – велел он сыну.

Анылка тем временем взяла лежавшую на столе краюшку хлеба и стала медленно, по-стариковски жевать её.

– Давай я тебе щей-то налью, – предложил Калтон.– Чего в сухомятку-то жевать?

Старуха отрицательно качнула головой.

– Сегодняшние, – сказал Калтон. – Полька с крапивой наварила.

– Я у Шеиных ужинала.

Голос у Анылки был смешной, тоненький. Когда она говорила, казалось, что во рту у неё жужжит залетевший туда комарик.

Иван принёс молока и пошёл в сарай спать. Ему было страшно смотреть в сжёванное временем лицо Анылки, как если бы он смотрел в бездонную пропасть, в которую ему предстояло прыгнуть в будущем.

Калтон остался посидеть со старухой, поговорить.

– Скоро, видать, закончишь, – сказала Анылка, кивая на строящийся дом.

– Как Бог даст, – ответил Калтон.

– Скоро, скоро, – будто убеждая его, повторила старуха.

Помолчали. Воздух был тёплый, пахнущий травой и ещё чем-то непонятно-сладким. Калтон вдохнул полной грудью и, сам того не ожидая, улыбнулся. Запах, что был разлит повсюду, шёл не от травы, не от земли и цветов, но откуда-то из глубин времени, из самого детства. Калтон поднял голову к небу. Оно, казалось, совсем близко – на вытянутую руку от макушки. Так бы и достал до ближайшей звезды!

– Как живёшь-то? – спросил он, переводя взгляд на Анылку.

– Живу, Бог милует.

– Может, помочь чего?

– Чего мне помочь?

– Ну, дело, может, какое…

– У меня теперь одно дело – пожить да помереть. Это у тебя вон дела.

Старуха говорила без злости, без жалости, вообще без эмоций. Казалось, что речь её льётся подобно тому, как Анылка ходит: естественно, без всякой на то причины, ни для чего.

– Хрупалка тут приходила… – начал Калтон и, не зная, что ещё добавить, замолчал.

– Ты её слухай. Она баба мудрёная.

– Ведьма же, ясно люди говорят, – угрюмо сказал Калтон.

– С простинкой-то люди, вот и говорят. А она баба умная. Слухай её.

Калтон пожал плечами. Умная ли Хрупалка или люди глупые – это его не касалось. Главное, чтобы его семья не болела.

– Слыхала, говорят, детей теперь будут в банках выращивать, – повторил Калтон услышанную днём новость.

– А по мне пусть хоть из яиц высиживают, лишь бы здоровыми были да работали, – невозмутимо сказала Анылка, запивая хлеб молоком.