Лея Салье
Лена вздрогнула от неожиданности, не из—за самого движения, а из—за того, как он это сделал, как будто дал понять, что всё, что здесь происходит, контролирует только он.
Она ещё не знала, что этот ужин был не просто ужином, но уже начинала что—то чувствовать.
Лене выделили просторную комнату на втором этаже, только, войдя внутрь, она почувствовала не облегчение, а странное, давящее ощущение пустоты, словно переступила порог стерильной коробки, созданной для удобства, но лишённой всякого намёка на жизнь. Всё здесь выглядело идеально, безукоризненно чисто, будто пространство было законсервировано в ожидании её появления, но в этом порядке ощущалось что—то неживое, что—то, что заставило её сразу же замереть, не торопясь переступать дальше, словно подсознательно осознавая, что этот безупречный порядок – не для неё.
Обстановка была дорогой, выверенной до мелочей: просторная кровать с тёмным изголовьем, гладкое покрывало без единой складки, белоснежные простыни, пугающе свежие, как в отеле. Шкаф, комод, письменный стол, кресло у окна – всё безукоризненно ровное, без следов времени, без деталей, которые могли бы сказать хоть что—то о человеке, живущем здесь. Но в том—то и дело – здесь никто не жил. Здесь не было книг, фотографий, мелочей, которые могли бы сделать комнату личной, её собственной. Всё было чужим, холодным, будто принадлежало не человеку, а некоему порядку, который никто не осмеливался нарушить.
Она шагнула вперёд, осторожно провела ладонью по гладкой деревянной поверхности комода, чувствуя, как пальцы скользят по нему, не находя ни единого выступа, ни одной неровности, будто даже воздух в этом месте был вычищен от всего, что могло бы привнести хоть каплю беспорядка. В этом доме всё было подчинено правилам, и она это уже чувствовала, даже если ещё не понимала всей глубины этого ощущения.
Запертая клетка может быть просторной.
Лена глубоко вдохнула, пытаясь сбросить нарастающее чувство тревоги, но не получилось – оно прочно засело в груди, липким сгустком осело под рёбрами, не позволяя расслабиться, даже когда она сбросила с плеч пальто и подошла к двери в ванную, решив хотя бы немного избавиться от тяжести, накопившейся за день. Вода всегда помогала – горячая, проникающая в кожу, смывающая напряжение вместе с тонким слоем дорожной пыли.
Она закрыла за собой дверь, включила свет, моргнула, привыкая к яркости. Ванная тоже была идеальной – просторной, выверенной, с выложенными мрамором стенами, с белоснежной раковиной, где не было ни следа капель, ни отпечатков чьих—то рук, даже зеркала казались новыми, будто их только что заменили. В воздухе не ощущалось ни мыла, ни шампуня, ни ароматов, которые делают пространство обжитым, привычным. Здесь не было ни женских духов, ни влажных полотенец, ни кремов, ни косметики – ничего, что могло бы намекнуть на присутствие человека.
Она включила воду, провела пальцами под тонкой горячей струёй, задержалась, проверяя температуру, потом медленно стянула с себя одежду, чувствуя, как с каждым движением становится чуть легче, как тело начинает понемногу расслабляться, принимая жар воды, обволакивающий её плотным паром, стирающий следы долгой дороги, накопленного напряжения, гнетущего ощущения неизвестности.
Но даже в этой расслабленности не было настоящего покоя. Она чувствовала, что кто—то смотрит.
Сначала это было просто смутное ощущение, отголосок тревоги, к которой она не могла найти причины, лёгкое покалывание в позвоночнике, от которого хотелось оглянуться, проверить, убедиться, что вокруг никого нет. Но даже когда она заставила себя успокоиться, даже когда закрыла глаза, подставляя лицо под струю воды, в голове не исчезло это ощущение присутствия – холодное, липкое, тяжёлое, проникающее в кожу, в мышцы, в само дыхание.
И оно было реальным. Леонид действительно наблюдал.
Он сидел в своём кабинете, в полумраке, держа в руках стакан с виски, но уже забыв о нём, потому что на экране перед ним разворачивалось зрелище, от которого невозможно было оторваться. Камера, встроенная в угол ванной, незаметная, скрытая, передавала каждый её жест, каждое движение – как она наклоняется под воду, как откидывает волосы назад, как руки скользят по плечам, по животу, по бёдрам, смывая следы дня, не подозревая, что этот процесс стал чьим—то развлечением.
Он не торопился.
Не пытался скрывать своё наслаждение, не отводил взгляда, не переключал кадр – наблюдение было частью удовольствия, его особой формы власти, его умением раздвигать границы, пока человек не осознаёт, что уже давно находится внутри его игры. Ему нравилось изучать, нравилось видеть, как постепенно исчезает напряжение, как мышцы расслабляются под водой, как её движения становятся менее осознанными, более естественными, а значит – уязвимыми.
Он видел её беззащитность, но не ту, что проявляется в страхе, а более тонкую, более интересную – ту, которая создаётся в моменты, когда человек остаётся с самим собой, думая, что его никто не видит.
Лена даже не подозревала, что уже принадлежит ему.
Когда она наконец выключила воду, стряхнула с рук капли, провела ладонью по зеркалу, размазывая пар, на мгновение ей показалось, что в отражении кто—то есть, что за её спиной мелькнула тень, но когда она резко повернулась, сердце ударило в рёбра, а в ванной было пусто, только гулко капала вода с кончиков её волос, стекала по обнажённым плечам, скользила вниз.
Она быстро обернулась в полотенце и вышла в комнату, но чувство тревоги не рассеялось. Тишина здесь была слишком глубокая, слишком стерильная, как и сама комната, где всё оставалось таким же идеальным, таким же ровным, будто её присутствие ничего не изменило, будто она здесь ничего не значила, не оставила следа, не сделала ни единой царапины на этом порядке.
Она посмотрела на кровать, на ровно заправленные простыни, на темноту за окном, на свою сумку, стоящую у стены, единственную вещь в этом доме, которая принадлежала ей.
Хотелось натянуть одежду, хотелось открыть окно, впустить хоть немного уличного шума, но даже это казалось неправильным, словно любое действие будет нарушением, вторжением в чужие правила.
Она легла в постель, но не смогла уснуть.
С каждым мгновением осознание того, что её жизнь больше не принадлежит ей, становилось всё отчётливее.
Глава 4
Лена проснулась от тишины. В комнате было светло, но не из—за солнца – окна закрывали плотные шторы, пропуская только рассеянное, приглушённое сияние. Воздух пах чистотой и чем—то тонким, дорогим, но безличным, словно в отеле.
Она лежала, глядя в потолок. Тяжёлая хрустальная люстра над кроватью казалась ледяной, не имеющей отношения к жизни. Простыни были мягкими, гладкими, но она чувствовала их чужой прохладой. Этот мир не был её миром.
Лена медленно села, провела рукой по бархатному покрывалу. Всё здесь выглядело слишком безупречно. Без отпечатков жизни, без следов присутствия человека. Будто в этой квартире не жили, а существовали в ней на каких—то особых условиях.
Она встала, накинула халат, который нашла у кровати, и подошла к зеркалу. Бледная, чуть припухшие веки, волосы растрепаны. В отражении была девушка, которая ещё вчера ехала в Москву, полная неопределённости и тревоги, а теперь стояла в дорогой квартире и не знала, что делать дальше.
Дверь в коридор была приоткрыта. Лена вышла, оглядываясь. Квартира была просторной, в серо—бежевых тонах, с редкими вкраплениями чёрного и глубокого синего. Всё дорогое, но не слишком вычурное, однако в этом дизайне не чувствовалось ни одной личной детали. Никаких фотографий, вещей, говорящих о привычках хозяина. Только стиль, чистота и контроль.
В гостиной на низком столе стоял поднос с завтраком. Тосты, масло, варенье, кофе в тонкостенной чашке. Всё уже готово, словно здесь заранее знали, когда она проснётся.
Лена опустилась в кресло, взяла чашку, но тут же поставила обратно. В груди росло странное ощущение – не тревога, не страх, а что—то тягучее, неоформленное. Как будто она шагнула за границу реальности и теперь её окружают не вещи, а декорации.
– Выспалась?
Она вздрогнула. Леонид стоял в дверном проёме, опираясь на косяк. Одетый в тёмные брюки и светлую рубашку, он выглядел безупречно, словно вышел с обложки журнала. Но в его взгляде было что—то, от чего у Лены по спине пробежал холодок.
– Да, – ответила она, хотя это не было правдой.
Леонид подошёл, сел напротив, спокойно взял чашку кофе. Он пил медленно, разглядывая её так, словно изучал что—то новое, любопытное.
– Осваиваешься?
Лена кивнула.
– Если что—то понадобится, говори.
Он улыбнулся – не ласково, а с лёгким оттенком насмешки.
– Здесь можно чувствовать себя свободно.
От этих слов Лене стало неуютно. Она не могла понять, почему, но в них чувствовался подвох.
Леонид убрал чашку, чуть наклонился вперёд.
– Сегодня за тобой заедет Николай. Покажет тебе город.
Лена посмотрела на него, но он уже снова взял чашку, делая вид, что больше не интересуется её реакцией.
Лена молчала, не зная, что ответить. В словах Леонида было что—то окончательное, как если бы этот день уже был расписан за неё, а её собственное мнение не имело значения.
Он снова взглянул на неё поверх чашки, чуть сузив глаза, будто проверяя, поняла ли она скрытый смысл в его словах.
– Николай… – протянул он, как бы смакуя имя, – мальчик сложный. Воспитанный в достатке, но без понятия о том, что такое настоящая жизнь.
Он говорил спокойно, но с каким—то хищным интересом, словно не просто описывал сына, а разбирал его по частям.
– Думает, что всё ему принадлежит. Люди, вещи, обстоятельства.
Лена не отводила глаз, стараясь не показывать своих мыслей.
– Слишком много позволял себе с детства. Ни одного серьёзного удара. Ни одной настоящей потери.
Он усмехнулся, но в этой усмешке не было ни гордости, ни отцовской теплоты.
– Тебе стоит присмотреться к нему повнимательнее, – добавил он после короткой паузы.
Лена не поняла, был ли в этом совет или предупреждение.
– В каком смысле? – спросила она, нарушая молчание.
Леонид поставил чашку на стол, откинулся в кресле и сложил пальцы в замок.
– Просто наблюдай, – сказал он. – Учись понимать людей. Это полезное качество.
В его голосе было что—то двойственное, что—то, что заставило Лену ощутить внутренний холод. Она знала, что Николай не был ей интересен. Но в том, как говорил о нём Леонид, чувствовалось нечто большее, чем просто отцовский скептицизм.
Лена кивнула. Леонид слегка наклонил голову набок, наблюдая за ней, как охотник, разглядывающий добычу, которая ещё не осознала, что попала в ловушку.
– Хорошая девочка, – произнёс он тихо.
Она опустила взгляд, не зная, как реагировать. Леонид улыбнулся и встал.
– Одевайся, скоро он за тобой заедет.
Лена вышла из подъезда, зябко поёживаясь от утреннего воздуха. Он был свеж, но не бодрил – в этом городе даже прохлада казалась другой, пропитанной бензином, чужими шагами, городским шумом, который просачивался сквозь стены и оконные рамы.
У тротуара стоял тёмный автомобиль. Николай облокотился на капот, лениво разглядывая Лену, словно оценивая товар на витрине. В руке у него была сигарета, но он не курил, только медленно перекатывал её между пальцами.
Молодой, хорошо одетый, ухоженный – Николай выглядел так, как выглядят люди, привыкшие не заботиться ни о деньгах, ни о завтрашнем дне. Чёрные брюки, тёмно—синяя рубашка, идеально выглаженная, тонкий серебряный браслет на запястье. В другом месте он мог бы показаться привлекательным, но здесь, в этом контексте, в этом взгляде, Лена не видела ничего, кроме холода.
– Доброе утро, – сказал он, не улыбаясь.
Голос спокойный, без малейшей заинтересованности. Он говорил так, как говорят с людьми, которых встречают по необходимости.
Лена кивнула, не зная, что ещё сказать. Николай выдохнул дым, стряхнул пепел, а потом, не торопясь, распахнул перед ней дверь автомобиля.
– Садись.
В его жесте не было заботы. Просто вежливость, выработанная механически, как привычка ставить подпись на документах, не читая текст.
Лена осторожно опустилась в салон, ощущая прохладу кожаных сидений. В нос ударил резкий запах парфюма, смешанный с табачным дымом и тонкими нотками машинного пластика.
Николай сел за руль, завёл двигатель, переключил скорость.
– Пристегнись, – бросил он коротко.
Она послушалась, а он тронулся с места. Машина плавно скользила по улицам, утренний город разворачивался перед ними панорамой стеклянных витрин, широких проспектов, бегущих людей, которые куда—то спешили, не замечая друг друга.
Лена смотрела в окно, стараясь не думать о том, что сидит рядом с чужим человеком, который не произнёс с ней ни единого лишнего слова.
Тишина в салоне давила. Николай не пытался завязать разговор, не спрашивал, как ей в Москве, не интересовался, выспалась ли она, нравится ли ей его отец.
Он просто молчал, ведя машину уверенно, с лёгкой небрежностью человека, который привык к этому городу, этим улицам, этим обстоятельствам. Но что—то в нём было не так.
Лена чувствовала напряжение, исходящее от него, даже несмотря на его внешнее спокойствие. Как будто он что—то знал. Или что—то ждал.
Она не могла понять, что именно, но ощущение крепло, словно за тишиной в этом автомобиле скрывался ответ, который она ещё не готова была услышать.
Николай откинулся на спинку кресла, лениво размешивая ложечкой кофе, но так и не сделав ни одного глотка. На его губах блуждала полуулыбка, а в глазах появилось что—то хищное, пронизывающее, будто он рассматривал не собеседницу, а вещь, которая уже принадлежит ему, но пока ещё этого не осознаёт.
– Отец уделяет тебе слишком много внимания.
Сказал он это буднично, между делом, словно обсуждал погоду. Лена почувствовала, как её пальцы сжались вокруг чашки.
– Что ты имеешь в виду?
Николай усмехнулся.
– Просто наблюдение.
Лена опустила взгляд в чашку, но внутри что—то сжалось. Она вспомнила утренний разговор с Леонидом – его пристальный взгляд, ту паузу перед фразой «Тебе стоит присмотреться к нему повнимательнее».
– Он всегда так?
– Так это как?
– Выбирает, кому уделять внимание.
Николай отложил ложечку, сцепил пальцы в замок, чуть склонил голову набок.
– Леонид не человек. Он – структура.
Лена посмотрела на него, но Николай говорил с абсолютным спокойствием, как если бы просто констатировал факт.
– У него нет слабостей. Нет привязанностей. Всё, что он делает, имеет смысл. Если он вдруг стал к кому—то внимателен – это не доброта, не сочувствие, не интерес. Это решение.
Лена сглотнула.
– Решение чего?
– Пока не знаю.
Николай выдержал паузу, затем снова усмехнулся.
– Может, ты для него эксперимент. Может, инвестиция. Может, игрушка.
Он посмотрел на неё, и в этом взгляде не было ни сочувствия, ни злорадства – только безразличие человека, который говорит нечто очевидное.
– Но в любом случае – это не просто так.
Лена отвела взгляд. Внутри холодное ощущение тревоги, смутное, не до конца оформленное, но уже не дающее дышать свободно.
Она попыталась сменить тему.
– А ты? Ты какой?
Николай усмехнулся.
– Я?
Он задумался, потом поднял чашку, сделал глоток кофе.
– Я – побочный эффект.
Лена нахмурилась.
– Отец делает то, что считает нужным, а я – просто следствие.
Николай поставил чашку, вытянул руки вдоль спинки дивана, чуть прищурился.
– Он никогда меня не любил. И я никогда не пытался заставить его.
Лена слушала его голос, но ловила не только смысл слов, но и что—то подспудное – напряжённость, которая будто бы не хотела проявляться наружу.
– Он не воспитывал тебя?
– Он не воспитывает. Он всего лишь создаёт.
Николай смотрел в окно.
– В нём нет эмоций. Только расчёт. Он может говорить, улыбаться, даже делать вид, что ему интересно – но за этим ничего нет.
Лена не знала, верить ли в это. Николай перевёл взгляд на неё.
– Поэтому мне интересно, почему он выбрал тебя.
Его голос был почти задумчивым, но в глазах светился тот же холодный интерес – как у человека, который изучает механизм, пытаясь понять его принцип работы.
– Может, ты и сама не понимаешь.
Лена почувствовала, что дальше этот разговор вести не хочет.
– Ты преувеличиваешь, – сказала она, делая глоток кофе.
Николай усмехнулся.
– Возможно.
Но в голосе не было ни тени сомнения. Они вышли из кафе, перешли дорогу и свернули в парк.
Ветер был тёплым, сухие листья слабо шевелились в траве. Деревья шумели над головой, редкие прохожие проходили мимо, не задерживая взглядов.
Николай шагал неторопливо, заложив руки в карманы. Он явно чувствовал себя расслабленно, свободно, словно ничего из сказанного им в кафе не имело особого значения.
– Москва – удобное место, – сказал он вдруг, будто продолжая разговор, который они не вели.
Лена не сразу поняла, о чём он.
– Здесь можно всё, – продолжил он. – Главное, чтобы хватило денег.
Он говорил буднично, без бахвальства.
– Хочешь власть? Плати. Хочешь уважения? Плати. Хочешь, чтобы кто—то исчез? Ну, ты поняла.
Лена почувствовала, как внутри что—то сжимается.
– Ты так говоришь, как будто всё это в порядке вещей.
Николай пожал плечами.
– Потому что так и есть.
Он остановился, посмотрел на неё с лёгким прищуром.
– Ты правда думаешь, что люди добиваются чего—то, потому что заслужили?
Лена промолчала.
– Власть не про справедливость, – продолжал Николай. – Власть про то, кто готов взять больше.
Лена перевела взгляд на дорожку перед собой.
– Ты всегда так рассуждаешь?
Николай усмехнулся.
– Только с теми, кто меня интересует.
Она повернулась к нему, но он уже снова шёл вперёд, не оборачиваясь.
В его движениях была уверенность человека, который не привык к отказам.
Парк становился тем тише, чем глубже они заходили. Гул города оставался позади, растворяясь в кронах деревьев, чьи ветви слегка шевелились на ветру, словно переговариваясь между собой. Тропинка сузилась, редкие фонари светили тускло, отбрасывая длинные тени.
Лена шагала чуть быстрее, стараясь не отставать, но внутри уже поселилось беспокойство. Не от темноты, не от пустых дорожек, а от чего—то неуловимого, невидимого, что вдруг повисло в воздухе.
– Далеко мы зашли, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Николай не ответил. Она повернулась к нему и в этот момент он резко остановился.
Лена не успела ничего понять. Только почувствовала, как его пальцы сжались вокруг её запястья, сильные, жёсткие, холодные.
– Николай, – произнесла она.
Он не двигался. Просто смотрел на неё – с ленцой, с тем самым взглядом, в котором было что—то нехорошее, скользкое, липкое. Она попробовала вырваться, но его хватка стала крепче.
– Отпусти.
– Куда ты торопишься?
Голос был ровным, даже мягким, но в нём чувствовался металл. Лена дёрнула руку, но парень лишь сильнее сжал запястье.
– Николай… – в голосе уже был страх.
Он усмехнулся, сделал шаг ближе.
– Ты всё равно принадлежишь нашей семье.
Лена замерла. Её дыхание стало прерывистым, сердце забилось сильнее.
– Что ты несёшь?
– Просто говорю, как есть.
Он вдруг рывком притянул её к себе. Лена ударила его в грудь, но он даже не шелохнулся.
– Пусти!
Его руки легли ей на плечи.
– Ну же, – прошептал он. – Не будь такой… драматичной.
И в следующую секунду его губы грубо вжались в её рот. Лена дёрнулась, снова ударила его, но Николай сжал её крепче, железной хваткой, словно играя с сопротивлением.
Она почувствовала вкус сигарет, запах его кожи, его дыхание – всё смешалось в едином кошмарном вихре. Лена попыталась закричать, но он резко накрыл её рот рукой.
– Не стоит устраивать сцен, – сказал он спокойно.
И в этом спокойствии было что—то, от чего внутри всё оборвалось.
Лена захлебнулась воздухом, но крик так и не сорвался с её губ – его рука плотно закрывала ей рот, сильная, тяжёлая, пахнущая сигаретами и кожей. Дыхание Николая обжигало шею, близкое, чужое, омерзительное. Она пыталась дёрнуться, но его хватка была стальной, как задвижка, как хищник, сжимавший добычу, не оставляя ей ни пространства, ни времени.
Она извивалась, билась, но его тело было тяжёлым, незыблемым, как запертая дверь, за которой нет выхода. Сильные пальцы врезались в её кожу, оставляя после себя тупую боль, он держал её так, словно это был не порыв, а заранее решённое действие, продуманное, уверенное, не допускающее возможности отказа.
– Не сопротивляйся, – прошептал он.
Голос был тихим, почти ровным, будто он говорил ей что—то бытовое, незначительное.
Она вывернула руку, пытаясь ударить, выцарапать, но Николай поймал её движение и сжал ещё сильнее. Запястья загорелись болью, ноги дрожали от напряжения, но тело его не сдвинулось ни на миллиметр.
Её дыхание сбилось, короткими, рваными толчками воздух выходил из лёгких. Она пыталась закричать.
Где—то вдалеке раздался звук шагов, разговор, кто—то смеялся. Она замерла, судорожно глотая воздух, и на секунду поверила – сейчас, вот сейчас всё прекратится, кто—то подойдёт, вмешается, спасёт.
Но шаги удалялись. Николай усмехнулся ей в ухо. Тихо. В этом смехе было что—то страшное.
Сознание сжалось в узел, и Лена вдруг осознала, что силы покидают её. Что каждое движение, каждая попытка вырваться только развлекает его, только сильнее укрепляет в уверенности, что никто её не спасёт.
Тепло его дыхания сменилось тяжестью, его тело нависло, холодный металл ремня скользнул по её бедру, она снова дёрнулась, но это было как биться в заваренной клетке – стены не поддавались.
Она пыталась вспомнить, что было до этого момента. Она помнила утренний свет в квартире Леонида, запах кофе, ровный голос за столом. Помнила улицы Москвы, людей, которых видела в кафе, мальчика в синей куртке, который стоял в очереди за булочкой, ветер, качавший сухие листья в парке.
Но это всё уже не имело значения. Всё сузилось до одной точки.
Она выгибалась, стараясь дотянуться до его лица, плеча, любой точки, куда можно вцепиться, но его хватка только крепла.
Запястья пульсировали болью, дыхание сбилось, сердце колотилось так, что казалось, вот—вот разорвётся. И вдруг внутри что—то сломалось.
Она больше не боролась. Просто закрыла глаза и провалилась в тёмную пустоту внутри себя. Там была тишина. Там ничего не могло случиться.
Николай запустил руку под цветастое платье Лены, нащупывая трусики. Его рука скользнула под ее пояс и потерлась о мягкую внутреннюю поверхность бедра. Тело Лены на мгновение напряглось, как будто она готовилась к тому, что должно было произойти. Затем она расслабилась, устремив на него отсутствующий взгляд своих серых глаз.
Деревья шелестели на вечернем ветру, и в парке было тихо, если не считать редких звуков детского смеха, доносившихся с соседней школьной площадки. Николай почувствовал прилив адреналина, когда его пальцы нашли ее киску. Она была насквозь мокрой, и он чувствовал ее тепло под своими пальцами.
Дыхание Николая участилось, и он почувствовал, как растет выпуклость на его брюках.
Он убрал руку с бедер Лены и поднес пальцы к носу, вдыхая ее запах. Он ухмыльнулся, потирая пальцы друг о друга.
– Ты промокла, Лена. Ты знаешь, что хочешь этого.
Глаза Лены затрепетали, и она отвела взгляд, ее щеки вспыхнули. Она не ответила.
Язык Николая с безрассудной самозабвенностью исследовал ее рот, пробуя на вкус, пожирая ее. Его руки переместились на ее талию, пальцы впились в ее плоть, когда он задрал платье, еще больше обнажив ее тонкие, бледные ноги. Он чувствовал спиной шероховатость древесной коры, прохладу вечернего воздуха на разгоряченной коже. Его член пульсировал, жаждая разрядки. Губы Лены были мягкими и жаждущими, но ее тело было напряженным и неподатливым. Николай чувствовал ее нерешительность, ее страх. Но ему было все равно.
Он оторвался от ее губ, его дыхание было прерывистым.
– Расслабься, Лена. Я не причиню тебе вреда. – Солгал он.
Затем Николай снова залез ей под платье, стянул с нее кружевные трусики и бросил ее на землю. Он поднял ее на руки, держа за бедра, и резко вошел в нее.
Лена тихо вскрикнула от внезапного вторжения. Это было нечто противоположное нежности. Николай был в неистовстве страсти. Он вошел в нее. Ее ноги обвились вокруг его талии, а ногти впились в его плечи, когда она прижалась к нему, ее тело было твердым, как доска. Брюки Николая были спущены до лодыжек, и в том, как он прижимался к Лене, было что—то животное.
Его мускулистое тело блестело в угасающем свете, и каждое его движение было грубым, первобытным танцем. Он снова прижался губами к ее губам, заявляя права на ее рот так же яростно, как и на ее тело. Дыхание Лены стало прерывистым, резким.
