Дело настоящего человека

– Как где? – пожал плечами Ваня. – Ты же сам меня послал за накидкой собольей к Ваньке Хижу.

– Я?

– Ты. Ты Дмитрий Иванович, как с поляны двинулся, а ко мне Весяков подбежал и велел для тебя накидку принести.

– Значит, Весяков тебя послал?

– Нет. Весякову Андрей Волосатый сказал, а уж вот ему или Квашня, или Криволап. Мне Тимоха-то и говорил да я как-то плохо расслышал в шуме-то. Ну, ты же рядом с ними стоял и тебе лучше знать. Кстати, накидка будет только завтра готова. Хиж велел завтра приходить.

– Ладно, – махнул рукой князь. – С вами сам черт не разберется. Что-то меня жажда заморила. Пойдем-ка мы с тобой квасу прохладного изведаем. Вели в трапезную свежего из погребов принести.

В трапезной редкими кучками все ещё сидели хмельные гости. Они то яростно спорили, то ласково обнимались и ничего не замечали вокруг. Праздник продолжался и зашел он в стадию душевных разговоров о себе, о своем предназначении и дружбе на веки вечные. Тут уж большинство изгалялись, как могли. Слушателей мало было, здесь в основном всё говоруны погоду творили. Да и слушать их речи тяжеловато было, только говоривший разговорится, а тут уж другой себя в грудь кулаком стучит, перебивает да все по своему поворачивает. Таких вот послушаешь, послушаешь, и самому захочется себя показать да по груди кулаком вдарить. Тише всех сидели за столом митрополит Пимен в компании с княжеским духовником Федором Симоновским. Степенно о чем-то они беседовали. Вот именно к ним князь и соизволил подойти.

Федор, первым заметивший Дмитрия Ивановича вскочил с лавки, подбежал к князю нежно ухватил его за рукав и ласково потянул к столу.

– Присядь с нами Дмитрий Иванович. Окажи честь ради праздничка, – суетился перед властителем Симоновский. – Не погнушайся присутствием нашим.

– Сделай милость князь, – улыбнулся из-под мохнатых бровей Пимен, всецело поддерживая приглашение своего напарника по праздничной трапезе. Посиди с нами.

Дмитрий Иванович, не торопясь, уселся возле стола на поднесенный стольником резной стул, и взял в руку серебряный кубок, украшенный самоцветными каменьями и чуть кивнув митрополиту с духовником, в ожидании кваса залпом выпил полкубка сладкого заморского вина. Пимен с Федором тоже последовали его примеру, но выпили хмельное зелье степенней и экономней. Стольник, добросовестно исполняя свой долг, быстро наполнил еще раз до краев княжеский кубок и приступил уж к доливу чаш духовных лиц, но тут вдруг Дмитрий Иванович, вскочил со стула, стукнул кулаком по столу и, уставившись неподвижным взором на правый рукав московского митрополита, заорал диким голосом.

– Что это у тебя!

– Где!? – тоже с криком поднялся Пимен и, приподняв рукав на уровень глаз, заметил, что с него падают темно красные капли.

– Что это? – вновь повторил свой вопрос князь, но повторил шепотом.

– Никак кровь? – широко раскрыв глаза и сложив руки на груди, прошептал Симоновский. – Ой, Господи, что же творится такое на белом свете.

– Митяя кровь, – поднося правый кулак к губам, чуть слышно промолвил Дмитрий Иванович. – Значит, прав был старик. Значит не соврал.

– Да ты что князюшка!? – в крик запричитал испуганный митрополит и, поймав на ладонь алую каплю, поднес её к губам. – Вино это, вино! На сам попробуй! Вино на стол пролилось, а я в него рукавом попал. На, попробуй! Не кровь это никакая, а вино только! Вино!

Князь отмахнулся от руки Пимена и выбежал из-за стола. Стольник Ваня тоже устремился за ним, но споткнулся обо что-то и растянулся на грязном полу.

– Менять надо стольника, – подумал властитель, выбегая на крыльцо трапезной. – Уж больно, не расторопен он, в последнее время стал. И митрополита менять надо. Не зря ведь мне Пимен сразу по душе не пришелся. Не зря. Его бы попытать насчет смерти Митяя да вот только нельзя. В Царьграде прознают, потом греха не оберешься. А кого же мне в митрополиты посадить? Где же вы люди надежные? Ой, как плохо без вас. Ой, как плохо!

Князь сбежал с крыльца и решил пойти в свой терем да отдохнуть там от людской суеты. Он широким шагом вышел на широкую дорожку и тут заметил, что навстречу ему изрядно покачиваясь, движется мужик в странной одежде и со странным взглядом. Мужик был одет явно не по погоде: на плечах его была потертая медвежья шубейка, а на голове лисья шапка.

– Кто только в Москву не приходит? Сами не знают, куда прут наглецы, ишь ты, даже князю уступить дорогу не желает, – прошептал чуть слышно князь и хотел оттолкнуть незнакомца в сторону. – Надо Кошке сказать ….

Однако стоило Дмитрию Ивановичу схватить мужика за рукав, наглец оскалился, распахнул на грязную шубу, выхватил из-за пояса кривой нож и занес его над грудью князя.

Глава 7

Баба вывела Батюшку из кремлевских ворот, немного поплутала с ним по узким улочкам посада, привела его в тесную избу.

– Проходи милый, – шепнула она ласково Ивану, пропуская его вперед себя в темные прохладные сени. – Проходи желанный мой. Снимай шубу, весна уж на улице. И шапку снимай. Снимай и к столу присаживайся. Праздник ведь. Светлый праздник. Радость-то, какая сегодня на улице!

К столу монах присел, однако шубу снимать не стал, хотя и жарко ему весьма было. Терпел Батюшка. Рубаха у него не та была, чтобы шубу-то в приличной избе снимать. Дрянная была рубаха. Может быть в другом месте она бы и сошла за приличную, но за праздничным столом да еще рядом с женщиной не такой уж плохой наружности, сидеть было лучше в шубе. Пусть телу не по себе, зато душе поспокойней. Вот шапку Батюшка снял беспрекословно и от предложенной кружки прохладного меда не отказался. Сначала не отказался из вежливости, а как попробовал, так не стал отказываться из-за вкусной сладости. Хорош был медок. Ядреный. Не в каждой избе такого сыщешь. Пьешь его, и ещё пить хочется. После третьей кружки почувствовал Иван свинцовую тяжесть в ногах, легкое гудение в голове, желание скинуть все-таки тяжелую одежду и решил больше к кружке не прикладываться. Однако баба подошла к нему сзади, нежно обняла за шею и почти насильно заставила выпить ещё. После этой кружки в голове Батюшки не только загудело, но и застучало, он захлопал недоуменно глазами, положил перед собой на стол ладони и упал на них не в силах больше бороться с усталостью и еще с чем-то. Без малого монах не уснул. Он бы и уснул, но хозяйка его растормошила. Она схватила Ивана за плечо и трясла до тех пор, пока Батюшка опять голову вверх не вскинул. Монах хотел улыбнуться хлебосольной хозяйке, однако той в избе не было. Стоял над Иваном лысый старик с обезображенным огнем лицом. Старик Батюшке показался знакомым, но вот вспомнить где они встречались, монах так и не сумел. Лицо старика было розовато-красным и совершенно безволосым. Ничего на лице не было: ни бровей, ни ресниц, ни усов с бородою. Страшное было лицо. Иван зажмурился, передернул плечами, а старик громко рассмеялся.

– Неужто не узнал меня, Ваня?

– Нет. А кто ты? – недоуменно вскинул вверх брови монах.

– А я вот тебя сразу узнал. Как увидел у кремлевской стены, так и сразу и узнал. Сразу Малашку за тобой послал, чтобы попраздновать тебя ко мне в избу пригласила. Хорошо она с поручением моим справилась. Ловкая она у меня.

Батюшка еще раз присмотрелся к собеседнику с обезображенным лицом, но как не старался понять, что это перед ним за знакомец такой старинный, так и не смог. Не признавал Иван старика, а тот перестал смеяться и присел к столу напротив чуть охмелевшего гостя.

– Давай Ваня выпьем с тобой, как бывало пивали, – поднял глиняную кружку хозяин. – Давай. Здоров будешь.

Батюшка от угощения не отказался и тоже поднес пенное питье к запекшимся отчего-то губам. Тяжело было кружку поднимать, но все-таки справился Иван с трудностью этой, а как справился, так вроде бы и чудо, какое настало. Пробежала по телу горячая волна, принося за собой удивительную приятность и радость. Все вдруг легко стало: и руки, и ноги от оцепенения отошли, и сразу же захотелось Батюшке двигаться. И не просто двигаться, а в пляс пуститься захотелось. Кабы умел плясать, то тут же бы вприсядку сел. Не терпелось Ивану в пляс пуститься или какую другую глупость совершить, но хозяин его за рукав задержал.

– А ты Ваня чего в Москву-то пришел? По делу или как?

– Мне бы с князем здесь поговорить и всё, – весело сверкая глазами, отвечал Батюшка, опрокидывая в себя еще одну кружку хмельной прелести. – По делу важному повидаться. Новость у меня для него есть секретная.

Монаху совсем не хотелось рассказывать старику о своих планах, но губы с языком как-то сами шевелились, выпуская на волю, спрятанные где-то глубоко заветные слова. А по правде-то сказать, к князю-то Иван решился только сейчас пойти. Только за столом у него этот план созрел. Нет, конечно, еще ночью мелькнула мысль о походе к княжеским палатам, но была та мысль слабенькой и быстро потерялась среди сильных последующих впечатлений. Теперь мысль эта выпорхнула из каких-то глубин, окрепла и обратилась в непреодолимое желание пойти в кремль да не жалея себя спасть князя Московского от неминуемой гибели. Батюшка схватил с лавки шапку, нахлобучил её на самые брови, и чуть пошатываясь, двинулся к порогу.

– Постой, – окрикнул его старик. – Подожди Ваня. Нет сейчас князя в Москве.

– Как нет? А мне сказали, что есть.

– Тот, что есть это не князя, – покачал изуродованной головой хозяин. – Змей это в княжеский образ вселившийся. Змей.

– Как так змей?

– Самый, что ни на есть настоящий змей. Только не каждый это понимает. Страдают все, а вот понять сущности в княжеской личине скрывающееся никто не может. Героя Москва ждет, лишь герой спасти нас всех может.

– А где героя-то взять? – опять вернулся к столу Иван.

– Теперь-то уж ясно где.

– И где же?

– А вот он за столом моим восседает. Снизошло на меня счастье великое и прислало оно в жилище убогое настоящего героя, способного сокрушить любую нечистую силу и спасти Москву от напасти змеиной.

Батюшка, словно молодой филин, завертел головой в поисках могучего богатыря, но ничего кроме убогого хозяина да черных стен не увидел.

– Где герой-то? – опять спросил старика монах и налил себе кружку шипящего меду. – Не видно чего-то его тут?

– Так ты это Ваня, – ткнул в грудь батюшки корявым пальцем хозяин. – Ты герой. Ты праведник. Ты настоящий человек. Ты змея погубишь.

– Не праведник я, – судорожно замахал руками Иван. – Грешник я великий.

– Какой же ты грешник, – махнул рукой старик. – Ты еще не знаешь, какие грешники бывают. Тебе бы в души других людей заглянуть, вот тогда бы ты понял, что праведнее тебя и никого на свете нет.

– Я грешник, – упрямо твердил свое монах. – Да разве меня праведником кто обзовет. За мои прегрешения назвать меня праведником только лицемер подлый сможет. Грешник я. Великий грешник.

– Нет, праведник ты! – яростно опровергал его мнение хозяин. – А если и нагрешил чуть-чуть, то сегодня все искупишь. Убьешь змея, спасешь людей и чист ты перед Богом. Согласен на битву великую ради спокойствия всеобщего выйти? Согласен, подвиг во имя народа нашего совершить?

– Согласен, – кивнул Батюшка. – Всё искуплю, ради спасения народа нашего. Говори скорее чего делать надо, старик!

Старик удовлетворенно кивнул головой, на лавке немного поерзал и достал из-под стола огромный кривой нож.

– Вот оружие тебе для святого дела. Иди, убей змея, пролей кровь нечистую, спаси народ наш.

– Как Георгий Победоносец пойду, – со слезами на глазах принял Иван из рук хозяина нож и поплелся на улицу.

Старик догнал его в сенях, помог укрыть нож на поясе под шубой и, взяв под руку, куда-то повел. У Батюшки в голове все смешалось: и небо синее, и солнце яркое, и безобразный лик старика на фоне белой стены. Всё смешалось, но одна мысль металась среди этого нагромождения видений хмельного рассудка.

– Надо поразить змея! – словно молот по наковальне стучали эти слова в голове монаха. – Избавить надо народ наш от нечисти поганой!

Он не знал, куда они шли, он только послушно передвигал ноги, ведомый крепкой рукой старика. Когда они укрылись за какими-то обгорелыми бревнами, Ивану опять захотелось говорить, но старик жестом остановил его и посадил на холодный камень. Сколько просидел батюшка на камне, ему было неведомо, он бы просидел еще, однако старик дернул его за плечо, рывком поставил на ноги и вытолкнул на желтую дорожку. Навстречу Ивану по этой дорожке быстро шагал человек в богатом кафтане. Батюшка пригляделся к нему и увидел под шапкой желто-зеленую змеиную кожу, а изо рта чудовища выскочил длинный раздвоенный язык. Язык становился все длиннее и длиннее, потом вдруг лег Ивану на плечо и, наверное, ужалил бы смертельным ядом, если бы монах не выхватил из-за пояса нож. И осталось ему только вонзить его, змею прямо в грудь, но тут что-то сильно ударило ему в плечо да потащило куда-то в сторону. Там в стороне упал Батюшка лицом в холодную грязь, повернулся на бок, подтянул коленки к животу и уснул крепким беспробудным сном.

Глава 8

Увидев нож в руке пьяного мужика, Дмитрий Иванович неведомо почему, вдруг смутился, руку отдернул и прикрыл от страха глаза.

– Ну, вот и отжил, – промелькнула, словно искра от костра в вечернем небе жуткая и неприятная мысль. – И поменять ничего не успел. Сейчас рассечет мне грудь острый кинжал и всё. А все-таки обидно от такой нелепой смерти будет. Что люди про меня скажут?

Однако не суждено было кинжалу в груди княжеской побывать, ухнуло что-то в темноте, крякнуло, и когда Дмитрий Иванович открыл глаза, перед ним стоял широко улыбающийся русоволосый парень, а мужик неподвижно валялся в грязной луже.

– Ты кто? – строго спросил парня князь.

– Василий я, – радостно отозвался парень. – А еще меня все Валуем на Москве прозывают. Как деда моего.

– Так ты ж что ж, Тимофея Валуя внук?

– Он самый.

– Молодец, спасибо тебе. Молодец. Дед твой молодец был, и ты молодец вырос. Ты, вот что, приходи завтра ко мне в терем, я тебя на службу к себе возьму. Мне вот такие молодцы нужны, а не те, которые спотыкаются на каждом шагу.

Князь хлопнул своего спасителя по плечу и тут неведомо откуда, словно стая воронья на павшую лошадь явился под княжеские очи народ. Все прибежали. Стольник Ваня с разбитым носом, дружинники из ближнего круга и даже Иван Родионович Квашня выскочил неизвестно откуда, тяжело отдуваясь и поминутно стирая со лба обильную испарину.

– Чего случилось батюшка? – вращая испуганными глазами, вопрошал боярин. – Неужто эта тварь на тебя покушалась? Вот дожили, ничего святого у людей не стало. Да где же это видано, чтобы на князя средь бела дня руку поднимали? Да как же мы дожили до такого? Вот сволочь!

– А чего с ним сделать-то теперь, – интересовался у всех подряд пьяненький дружинник Петруша Сорока. – Чего делать-то братцы с басурманином будем? Может на кол его или к двум березам привязать?

– Голову ему надо здесь же срубить, чтоб другим неповадно было, чтобы у всех на виду, – рубанул воздух рукой, выступивший в первый ряд Федор Симоновский. – Правильно я говорю Дмитрий Иванович? На плаху его сейчас же. Заразу в зародыше душить надо, иначе так она потом расползется, что и не остановить.

Князь сурово глянул на валявшегося в грязи мужика, и властно махнув рукой, дал команду к расправе. Несколько дружинников, на ходу вынимая мечи из ножен поспешили к неудачливому покусителю. Они подняли его из грязи и уложили качающуюся из стороны в сторону голову на дубовый пенек. Этот пенёк с некоторых пор постоянно лежал за передним крыльцом княжеского терема и нередко применялся по своему прямому назначению, ну а если точнее сказать, то на нем постоянно чего-то рубил и теперь вот решили срубить очередную бесшабашную голову. Желающих исполнить приказ князя было не мало, грех так не отличиться на виду у всей Москвы, да и князь, пожалуй, после такого отличия в долгу не останется. Здесь срубив голову, неплохо приподняться можно будет. Суетились дружинники, толкались у пня, отбивая у боевых товарищей право на исполнение княжеского приговора. Видя бестолковую толчею возле пня, Дмитрий Иванович решил сам назначить исполнителя своей воли. Он уже сузил круг в поисках счастливца до трех и тут к нему протиснулся боярин Волосатый, протянул в руку железную пластинку и зашептал на ухо.

– В шапке у него была штука эта. Узнаешь Дмитрий Иванович свой знак? Твой знак-то, помнишь, кому давал?

Князь удивленно посмотрел на отполированную пластинку и изумленно прошептал, но прошептал так, что стоявшие рядом с ним бояре этот шепот услышали ясно.

– Так точно, это же мой знак, который я Тутше дал, отправляя его после масляной недели в татарскую столицу и уж вторую неделю от него вести нет. Как мой знак у этого мужика очутился? А ну быстро узнать!

Волосатый метнулся к мужику, приготовленному к отсечению головы, и стал яростно хлестать его по щекам, старясь тем самым вырвать несчастного из крепких лап хмельного сна. Однако на этот раз, а впрочем, как чаще всего и бывает, сон пьяного удальца, оказался посильнее старательных человеческих ладоней. Голова осужденного некоторое время помоталась под крепкими пощечинами, что-то попыталась пробормотать, но потом опять впала в тяжелое забытьё.

– В яму его! – крикнул Дмитрий Иванович, поняв безуспешность стараний боярина. – Сейчас же в яму!

– Как в яму?! – выскочил из первых рядов толпы Федор Симоновский. – Неужто ты ему голову князь срубишь? Неужто жить его оставишь? Он же тебя чуть было жизни не лишил, а ты?

– Я сказал в яму, – рявкнул московский повелитель. – Да охрану к нему понадежней поставьте, а как очнется, так на дыбу сразу, и меня зовите. Сам про знак свой с твари этой спрошу.

Дмитрий Иванович круто развернулся и, не глядя ни на кого, широким шагом двинулся к своему терему. Пленника куда-то утащили, народ разочарованно вздохнул и двинул продолжать праздник. Сначала пошли нехотя, но скоро разошлись как надо.

У самого крыльца догнал князя стольник, он подбежал сзади, и чтобы поскорее обратить на себя внимание, набросил на княжеские плечи меховую накидку. Дмитрий Иванович нервно передернул плечами, сбросил на грязную землю белоснежный мех и сердито цыкнул на растерянного юношу.

– С завтрашнего дня на конюшне будешь! Ко мне больше не подходи. Увижу ещё раз у терема, голову на плаху положишь. Понял?

– За что Дмитрий Иванович? – сперва чуть слышно выдавил из себя стольник, а потом заголосил в полный голос. – Да я же для тебя всё, что ни пожелаешь сделаю! Прости, если что не так. Прости ради Бога! За что же ты меня так?!

– Пошел вон! – ещё строже крикнул князь и почти бегом забежал на высокое крыльцо своего терема.

В палатах было уже сумрачно. Дмитрий Иванович крикнул, чтобы засветили свечи, и уже под их мерцающим сиянием стал думать.

Думы сегодня в голову лезли только самые тяжелые. Что-то не ладилось на Москве последние три года. Как-то все не так получалось, как хотелось бы. И уж до того докатились, что подумать страшно. До восстания докатились. Если бы хан в прошлом году к Москве не подошел, то вообще неизвестно, чем бы эти безобразия завершились. Хорошо, что подошел. Только одно плохо, слабину хан заметил. А слабых правителей ведь никто не любит. Плохи дела. Да еще соседи сволочи воду мутят. И ладно бы только тверские с рязанскими, но и суздальские голову поднимают. Все мало им. Тоже о великом княжении замечтали. Стоило оступиться, так все невзгоды, как мухи на мед летят. Хорошо еще сказывают, что тесть Дмитрий Константинович приболел. Он бы точно такой слабины моей не упустил, точно бы на земли московские позарился. Что же за люди такие на свете нашем живут? Надо в Сарай скорее ехать, пока там меня по самую маковку помоями не облили. Ханский посол Карача сказал, что ждет меня Тохтамыш. О совместных походах хочет сговориться. Намекал татарин, что дела у его властителя тоже не ахти. Чего-то он там хромым Тимуром не поделил. Ладно, в Сарае разберусь, что к чему. Там виднее будет. Надо собираться скорее и на Красную Горку выезжать. Нельзя с отъездом тянуть, а то не дай Бог обидится Тохтамыш. Этой обиде многие рады будут, такой из неё костер разожгут, что от княжества Московского одни головешки останутся. А тут еще этот мужик с ножом. Интересно, он просто напился до беспамятства или опять заговор? Сколько же можно? Еще года не прошло. Всё оттого, что митрополита нет надежного в Москве. Некому стадо людское приструнить. А может не по злому умыслу, а только от дурости своей этот мужик на меня бросился? Не похож он вроде на заговорщика. Может, просто не узнал он меня? Наверное, все-таки спьяну бросился. Ведь спьяну чего только не сделаешь? Вон на Рождество Квашня Иван Родионович, уж, на что солидный боярин, да и то нагишом по кремлевским дорожкам бегал. В чем мать родила, носился, всё бесстыдство наружу. И ничего, проспался и вновь степенный человек. А мужику тому все-таки голову отрубить надо, чтоб другим неповадно было. Вот узнаю, откуда у него знак Тутши и в тот же день велю отрубить. Одному не отрубишь, остальные наглеть начнут.

– Дмитрий Иванович, – кто-то нежно тронул князя за плечо, – дозволь с тобой посидеть. Устал я от суеты.

Князь резко обернулся от неожиданного прикосновения, но, узрев перед собой смиренную голову Федора Симоновского, успокоился, усадив на лавку возле себя. Симоновский не поднимая на князя глаз, присел и вздохнул так тяжело, что даже закаленную в мирских тревогах душу Дмитрия Ивановича на жалость потянуло.

– Ты чего так расстроился крепко? – спросил он опечаленного духовника. – Чего вздыхаешь будто нечестная девка в первую брачную ночь?

– Да как же не расстраиваться, батюшка ты мой? – все так же, не поднимая глаз, прошептал Федор. – Ты посмотри, чего вокруг-то творится. А знаешь все из-за чего?

– Из-за чего?

– А я вот тебе скажу из-за чего, – оживился вдруг духовник и посмотрел прямо в очи князю. – Грех на Москве лежит большой. Убийцу она приняла на митрополичий престол. Этот грех, не просто грех, это изо всех грехов грех. Гнать надо Пимена.

– Что же мне опять Киприана назад звать?! – строго топнул ногой Дмитрий Иванович. – Не по-княжески это будет: вчера прогнал, а сегодня зову. Да еще к тому же ведь тоже слаб оказался. Смуту-то не узрел митрополит, а узреть был обязан. Отлучил бы он тогда самых буйных от храма и всё по-другому случилось бы.

– А зачем же нам опять грек? – вскочил с лавки Симоновский. – Мы что русского на престол не найдем. Или у нас на Руси люди достойные перевелись?

– Назови одного хотя бы, – усмехнулся князь глупой горячности духовника своего. – Назови или сам в митрополиты метишь.

– Да что ты князь, куда мне, – развел руками Федор. – Рано мне в митрополиты, а вот Дионисию Суздальскому в самый раз.

– Кому?

– Дионисию Суздальскому.

– Никогда. Помню я, как он с Митяем ругался. Даже меня, не стесняясь, орал. Нет, на Дионисия я не согласен. Больно дерзок. Такому только палец в рот положи. Мигом откусить и не поперхнется даже.

– Ты не понял его князь, заложив руки за спину, – стал прохаживаться перед Дмитрием Ивановичем Симоновский. – Он ревновал тебя к Митяю, потому и дерзок был. Теперь он перед тобой ласков будет, как теленок перед маткой. Безмерно ласков будет. Дионисий человек скрытный. Душу его не сразу разглядишь, а вот как поймешь её, так сразу и откроется тебе светлый образ этоготчеловека.. Он же боготворит тебя, только вслух этого молвить не может по скромности великой своей.

– Боготворит, говоришь?

– Боготворит, боготворит.

– Ладно, посмотрим, завтра пусть поутру в светлицу ко мне подойдет. Поговорю я с ним еще раз, потом и решим все.

Глава 9

Страшным было сегодня пробуждение Ивана. Каждый испугается, проснувшись с дикой болью в голове, в темноте кромешной да на холодном каменным полу. Да и самое главное не это. Пусть пол жесткий, пусть не видно ни зги, это полбеды еще, самое главное, что Батюшка не помнил, как он в этом страшном месте оказался. Почти ничего, кроме предчувствия мерзкого в душе его не было. Помнил он, только, что пошел за кремлевскую стену кулачный бой посмотреть, а вот дальше что было, припомнить никак не мог. Крутился еще где-то в темноте образ греховодный, но что это за образ и где там в нем грех сокрыт было совершенно не ясно.

Батюшка приподнялся с холодного пола, поперхнулся и закашлял, как ему показалось громовыми раскатами. Долго в горле что-то свербело, но потом прошло. Иван, еще немного покряхтел от противного комка в горле да нудного гудения в голове и встал на ноги. Он потолкался немного по сторонам и его смутные подозрения насчет того, что проснулся он в месте крайне нехорошем, подтвердились полностью. Сидел Батюшка в каменной яме, а в яму эту просто так не сажают.

– Видно натворил что-то, – буркнул Иван и крепко вдарил кулаком по сырой стене.

Стена не ответила, а вот кулак заныл весьма основательно, и так стало обидно от этого нытья, что захотелось ещё раз по стенке врезать. Только претворить в жизнь это хотение не пришлось. С грохотом отворилась сверху крышка, встала на дно ямы лестница, и два бородатых дружинника молча и бесцеремонно выпихнули узника из заточения. За пределами ямы дружинников было уже не меньше пяти. Они быстро подхватили Ивана под руки и потащили куда-то, опять же не произнося при этом ни единого словечка. Притащили Батюшку в широкий подвал, только вот осмотреться там, как следует, не дали, а молча заломили за спину руки и подвесили на дыбу.