Дело настоящего человека

Птица удивленно посмотрела на крикуна и улетела сквозь стену. Иван заметался взглядом по избе, ему хотелось схватить Ванюшку в охапку и бежать прочь из этого проклятого места. Конечно из проклятого, разве в не проклятом месте дятлы сквозь стены летают? Бежать надо отсюда, бежать. Да только вот приемыша за столом не было. Иван пометался немного по пыльным углам и с удивлением обнаружил спящего Ванюшку на том же самом столе, где только что стояла каша. Руки мальчишки были скрещены на груди, и в них дымилась только что потухшая свеча. Иван хотел подбежать к мальчонке, но теперь уже ноги его не слушались. Да и не только ноги, вообще все его тело самым странным образом окаменело.

– Что это со мною? – хотел спросить неведомо кого Иван, но не смог даже разжать губы.

– Вот так попал в гости. Не иначе как к самому сатане угодил, – подумал он и услышал, как затрещал под его ногами пол. – Спаси и помилуй меня Господи!

Летел Иван долго, но никуда не упал, а каким-то неведомым образом оказался опять за столом и сидела перед ним такая красавица, что будь он помоложе, да в другом месте, то наверняка бы про всё позабыл ради такой дивной красоты.

– паси меня, – прошептала красавица, и, протянув вперед белые руки, рассыпалась на мелкие блестящие кусочки молочного цвета.

Иван метнулся под стол сбирать их и тут же почуял, как на плечо его опустилось холодное копыто. То, что это было копыто он понял сразу, даже и оборачиваться не стал, чтобы подтвердить эту догадку. Здесь кроме копыта и опуститься так нечему больше.

– Я давно тебя ждал монах, – просипел сверху нечистый обладатель копыта. – Давно предвидел твой приход. Велено мне тебя ждать. Именно тебя, именно грешника великого.

– Да что же вы пристали все ко мне, и чего вам всем от меня надо? – как-то очень спокойно подумал монах и, внезапно обернувшись, вскинул глаза к потолку.

Вскинул он взор свой и затрепетал как осиновый листок. Над ним, поставив на плечо голую ногу, стояла всё та же красавица, но только взгляд у неё на этот раз был не просящий, а горящий каким-то ярко синим огнем. Иван видел уже однажды такой блеск, когда его ночью в лесу застала гроза. Вот точно таким же светом разверзлось черное небо над его головой, и молния с леденящим душу шелестом врезалась в самую высокую ель, обратив её в мгновение ока в яркий факел. В руках девица держала что-то большое. Монах пригляделся и пуще задрожал от ужаса: девка, сжав до посинения свои холеные ладони на шее Ванюшки, радостно улыбаясь, душила мальчишку. Иван сразу же попытался вскочить с грязного земляного пола, но не смог.

– Запомни, – вновь засипела девица, – если ты не спасешь меня, то Ваньке твоему не жить. Полгода тебе сроку. Не спасешь через срок этот – умрет он жуткой смертью. Из-за тебя подлеца умрет. Ты понял меня монах?

– Да как же я спасу тебя? Да как же? Кто ты?

– Узнаешь, – нечеловеческим голосом завыла колдунья и с необычайной силой толкнула дрожащего монаха ногой в плечо. – Тебе про это птица серая скажет, только смотри, подсказку не прозевай, а то плохо приемышу твоему будет. Ой, плохо!

От этого толчка Ивана понесло куда-то, закружило в густом мареве темно-синего дыма и выбросило в жуткую тьму. Такую черную тьму, чернее которой на всем белом свете не бывает. Сперва Иван просто летел в черноте, потом в руках у него неведомо как Ванька оказался и шагал с ним монах: то, проваливаясь с головой в вязкую черную грязь, то, выныривая из слякотной темноты в алое сияние.

Глава 4

Как весело звонили сегодня московские колокола. Ну, малиновый звон, не иначе. От всего сердца радовался этому звону народ. Дождались все-таки светлого дня. Радостно было на душе у москвичей. Одев лучшие праздничные одежды, шли они после заутреней службы к праздничным столам и по-доброму поздравляли встречных знакомых со светлым праздником воскресения Иисуса Христа. Знакомых было на улице великое множество, все друг друга в городе знали, потому и шли люди к накрытым столам медленно да с распухшими от добрых поцелуев губами. Всю зиму ждали они этого праздника и вот дождались. Зазвенели колокола, засияла на лицах людских радость.

Дмитрий Иванович душевно облобызал свой ближний боярский круг, добродушно позволили поцеловать руку самым важным представителям торгового люда, и любезно пригласив к себе на обеденную трапезу митрополита Пимена, важно отправился восвояси.

Простить-то митрополита за самовольство, князь ещё не простил, а обязанности исполнять дозволил, только в отместку Киприану за то, что тот смуту прошлогоднюю в Москве допустил. Не должен он был этого допускать. Что же это за митрополит такой, у которого народ бунтует. Не надежный это митрополит. Митрополит должен душу народную на много дней вперед знать. Только такой сана этого важного достоин. Только такому почет и уважение будет. А такому, какой смуту и бунт допускает, у князя веры нет и не место ему во главе митрополии русской.

– Пусть пока Пимен приходом русским поправит, – решил Дмитрий Иванович сразу по приезду к сожженной Москве. – Пусть Киприан локоток покусать попробует за недогляд свой. Пусть побесится.

Киприану за недогляд его теперь веры уж вовсе не было, крепко опростоволосился он перед князем, вот и помчали гонцы в Чухлому к опальному Пимену. Привезли того в Москву, всё как надо обустроили, да только вот все равно душа княжеская к нему не лежала. А душе-то ведь никак не прикажешь, тем более княжеской. Противен был Пимен Дмитрию Ивановичу, но раз он митрополит, то и обычаи все около него исполняться должны. Вот в угоду этим обычаям и оказался Пимен за праздничным княжеским столом.

А гульба за столом разошлась не шуточная, разудалая гульба. Терем от этой гульбы дрожал так, что тараканы, испугавшись за свои неправедные жизни, бросились из пыльных углов наутек и со страху в Москву – реку свалились.

Особенно на пиру Иван Всеславин разошелся. Обычно его и не замечал никто на Москве, а сегодня он такое учудил, что только держись. Такие коленца в пляске выказывал, от которых Иван Родионович Квашня зарыдал в восторге, а княгиня Евдокия Дмитриевна улыбнуться соизволила да плечиком в такт боярской дроби дернула. Всеславин-то улыбку эту заметил да пуще прежнего расплясался. Так и дробит пол ногами, так и дробит. Да не просто дробит, а все больше перед очами княгини вертится, а той тоже люба эта пляска показалась. На самую малость она из-за стола не вышла. Вот позору-то было бы. Только в нужный момент мигнул Дмитрий Иванович стольнику своему и унял тот разудалого плясуна, да в сени прохладиться водичкой студеной вывел. А веселье дальше пошло, другие плясуны между столами выскочили. Особенно смешно Петруша Чуриков отплясывал. Вот где половицы-то поскрипели, вот где им тяжко-то пришлось. Ведь весу-то в Петрушке пудов восемь, никак не меньше. Он когда от пляски умаялся, на скамью с разбегу уселся, так не выдержала скамья удара дородного тела. Развалилась она с треском, а Чуриков под стол кубарем угодил. И ладно бы он просто туда угодил, он там еще на ноги вскочить решился. А силушки у Петруши на троих хватит. Вот и встал он со столом дубовым на плечах. Что тут было: шум, звон, треск, гам, но только все весело обошлось. Князь с боярами посмеялся до слезы, а черные людишки прибрались быстренько да новые блюда к столу подали.

Один только человек за столом не весел был. Сидел он в своем черном одеянии с краю пиршества и хмуро смотрел на веселую катавасию. И столько в нем этой хмурости было, что не улыбнулся он даже ни разу во время всеобщего веселья. Вот крепкий человек. Не чета Пимену. Уж у того-то душа от мучений должна самой твердой коркой зачерстветь, а он только слезы от смеха за столом утирает. Как все смеётся, никому в веселии уступить не хочет.

– Постеснялся бы людей-то простых, – зло подумал архиепископ Дионисий Суздальский, искоса глядя на смеющегося митрополита, – разве так себя должен митрополит вести. Измельчали людишки, ой как измельчали. А всё оттого, что митрополита достойного на Руси не стало. Был бы достойный митрополит, да разве бы так всё было? Да разве было бы столько беспорядка, как сейчас?

– Ты чего, батюшка, хмур, словно купец на заставе пограничной, – услышал вдруг Дионисий бархатный шепот над своим правым ухом. – Чего пригорюнился, будто не за праздничным столом сидишь?

– Какой такой купец? – обернулся архиепископ и узрел перед собой улыбающееся лицо духовника московского князя Федора Симоновского. – Не пойму я тебя чего-то Федор.

– 

А как же, – стал объяснять Федор, присаживаясь на лавку рядом с Дионисием, – на заставе с купца всегда деньги требуют за провоз товаров, вот и хмурится купец от жадности. Сам поди знаешь, как купцы денег отдавать не любят? С кровью их от души своей отрывают. Как тут не хмурится? А ты от чего пасмурный такой? Ты-то о чем жалеешь?

– Не пойму я, чего Дмитрий Иванович Пимена из Чухломы вытащил? – ещё более насупился архиепископ. – Сначала сослал туда, а потом вдруг на Москву требует? Чудеса.

– А кого ещё поставишь? – утирая веселую слезу, пожал плечами Федор. – Киприан-то вон как Москву подвел. Нового митрополита на Русь поставить не просто, здесь деньги немалые нужны. А деньги без доверия не дадут. Ну, ты гляди, чего выделывает. Молодец Родионович, умеет себя, где надо показать! Вот никогда не думал, что он до такой присядки опуститься может. Молодец!

Симоновский хлопнул в ладоши, указывая перстом на севшего вприсядку Квашню.

– Ты погоди, постой, – ухватился Дионисий за рукав Федора, – что за доверие-то. Объясни толком.

– Чего объяснять-то? – тяжело вздохнул княжеский духовник. – Есть один человек, который может денег дать столь, сколько надо, но ему доверие нужно. Он денег даст, а я князя уговорю, чтобы покрепче митрополита на Руси поставить. Слабоват Пимен. У тебя нет на примете человека твердого, которого можно сейчас же в митрополиты предложить. Только надо, чтобы настоящий он был. Кремень чтобы.

– Как так нет человека? – аж затрясся от негодования архиепископ. – А я как же? Я не сгожусь что ли? Да я за веру, за Русь матушку нашу себя не пожалею. Мне бы только посох митрополита в руку, я бы тогда ух так развернулся. Не то, что этот. Ишь, смеется как!

– Ты сгодишься, – кивнул уже очень серьезным лицом Симоновский. – Только здесь дело не простое. Здесь кое через что переступить придется и действительно себя не пожалеть придется. Согласишься ли?

– Соглашусь. Ты только скажи. Я ради веры русской на всё пойду. Ты только скажи.

– Ладно. Скажу на днях и с человеком нужным, если князь денег на поездку не даст сведу, но ты подумай перед этим, не пожалеть бы потом. Человек-то тот не мало потребует. Ой, не мало. И в тайне великой все это держать надо. А теперь пойдем во двор. Там сейчас кулачных бойцов соберут. Вот где будет потеха так потеха. Слыхал из Суздаля, какие ухарцы прискакали? Пойдем, подивимся. Вон даже князь-то уже пошел.

Дмитрий Иванович первым вышел на широкий двор и широко улыбнулся радостным крикам своего народа. Народ кричал и бросал вверх шапки от радости лицезрения своего правителя. – – Иисус воскреси Великий Князь! – слышалось со всех сторон. – Счастья тебе и радости! С праздником тебя!

– И вам того же люди добрые, – осенив всех широким крестом, громко крикнул князь. – С праздником вас! С праздником великим. Иисус воскреси! Счастья вам всем!

Услышав поздравление, возбужденная толпа смяла цепь крепких дружинников и вплотную подступила к крыльцу. Однако на ступени княжеского терема никто не лез. Не принято простому люду по княжеским ступеням топать. Если осторожно, по одному, то иногда можно, но чтобы всей толпой, это уже смутой называется. Народ смуты сегодня не хотел, потому и весело толкался на земле возле первой ступени. Неведомо, сколько бы ему еще здесь толкаться пришлось, если бы не делегация шустрых купцов с Тимофеем Весяковым во главе. Они пролезли сквозь народ и, упав на колени перед Дмитрием Ивановичем, преподнесли ему золоченую кольчугу.

– Бери князь, от всей души дарим тебе к празднику светлому, – взобравшись на вторую ступень, молвил ласковым голосом Весяков. Прими от люда московского дар. Не откажи нам в просьбе этой ничтожной ради праздника. А если что не так, то не обессудь. Прими наш дар ради воскресенья светлого!

Князь соизволили спуститься к купеческой делегации, принял в руки увесистое подношение и подумал про себя, широко улыбаясь подносителю.

– Черт с тобой Тимоха, живи. Пока живи, а там посмотрим.

– Князь, князь, – отталкивая Весякова, полез вперед другой купец по имени Иван Ших. – Мы тут еще бочку меда крепкого подготовили для бойцов кулачных. Значит, чтобы ты эту бочку победившей стороне вручил. Пойдем. Сделай милость, дай команду к бою, а то бойцы застоялись, словно кони боевые в стойлах. Брось перед ними рукавицу боевую. Пойдем на поляну.

Дмитрий Иванович махнул рукой в знак согласия на кулачную потеху, дождался, пока его окружат верные дружинники, и гордо проследовал к месту кулачного ристалища. За ним, довольно гогоча, двинулась и вся остальная толпа.

– Ну, как, – кто-то прошептал над ухом Федора Симоновского, – поговорил?

Духовник испуганно обернулся, прикрыл глаза и плавно кивнул головой чернобородому незнакомцу.

Глава 5

Дядя Ваня! Дядя Ваня! – кто-то назойливо дергал Ивана за рукав. – Вставай! Сколько спать-то можно. Вставай, а то все царство небесное проспишь. Вставай, ну чего ты?

Иван открыл глаза и увидел перед собою смеющегося Ванюшку. Мальчишка весело бегал вокруг невысокой лежанки и не давал своему старшему товарищу покоя.

– Вставай, праздник ведь на улице. Хватит спать!

– Какой еще праздник? – протирая глаза от остатков тяжелого сна, чуть слышно пробормотал Иван.

– Вот тебе раз, – вмешался в разговор редковолосый сивенький мужичонка, – монах, а про праздник ничего не знает. Сегодня же Светлое Христово Воскресенье. Вот ведь, монах, а не помнишь. Христос воскресе Батюшка!

– А ты откуда знаешь, что я монах, – вскочил на ноги Иван. – А ну быстро отвечай откуда?

– А как же мне не знать-то. Я в прошлом году на Рождество в Троицкую обитель ездил, младшенькую мы там крестили, а у меня сани-то как раз у ворот обители и поломались. Полоз переломился, видно наскочил я на чего-то второпях. Так ты ж мне его чинить помогал. Мы ж с тобой вместе полосу железную приклепывали. Неужто не помнишь? А я тебя хорошо запомнил, тебя еще на кузне кузнецы Батюшкой кликали.

– Да помню вроде, – неуверенно почесал затылок монах. – К нам тогда много народу приезжало. И в кузне я немного помогал. Полосу говоришь?

– А ещё, батюшка, ты в Переяславсле приходом правил, – вылезла из-за печи, повязанная в цветастый платок сероглазая бабенка. – Я еще девчонкой была и всегда в твой храм Пресвятой Богородицы ходила, только потом ты пропал куда-то. А то мы прямо любовались тобой. Такой ты молодой и статный был. Ты и сейчас конечно хоть куда, но тогда, прости меня Господи, писаным красавцем перед алтарем стоял. Жалко, что уехал. Ой, как жалко. Всем миром мы тогда тебя жалели.

– По делу я уехал, – смущенно улыбнулся Батюшка. – В татарской столице потом приходом правил. Сам митрополит московский меня тогда на это дело подвиг. Надо было, вот и уехал. Выбора у меня тогда не было.

– Дядя Ваня, дядя Ваня, – опять затормошил Ивана Ванька. – Можно мы с Васькой в кремль сбегаем, там сейчас мужики на кулачках сойдутся. Очень уж посмотреть хочется. Можно?

– В какой кремль?

– Как в какой? В московский, он здесь один, – засмеялся Ванька и стрелой выбежал за порог.

– Пусть бегут, славная потеха там ожидается. Суздальские бойцы приехали, а мы вот своих, московских настропалили. Надо и нам сходить посмотреть потеху. Ох, и люблю я это дело. Сам бывало, не раз на Рождество с Пасхой в своей деревне биться ходил. Один раз помню …

– Так я в Москве что ли? – бесцеремонно перебил словоохотливого хозяина Иван. – Так её же татарин сжег?

– Ну, это когда было. Прошлым летом. Мы уж отстроились снова. Я-то в деревне жил. В Радонеже. Слыхал про такую?

– Слыхал.

– Вот там я в примаках жил, потому меня и теперь все Примаком зовут. Надоело мне в примаках, вот как прослышал я, что князь работников на Москву зовет, так сразу сюда и приехал. Убиенных мы здесь хоронили. По рублю за восемьдесят похороненных платил нам Дмитрий Иванович. Хорошо платил. Я аж пять рублей заработал. Вот построился на них, три коровы купил, сейчас хозяином полным живу и скажу тебе по секрету, что деньжонки у меня еще остались. Может, торговлю скоро какую-нибудь скоро открою. Солью хочу попробовать поторговать, только товарища надежного найду и поторгую. А ты я вижу, в отшельниках где-то молился? Молодец. Уважаю я таких, как ты, за веру крепкую уважаю. Значит в отшельниках, говоришь жил? Славно.

– Да, вроде того, – кивнул головой батюшка, и, стараясь поскорее уйти от не очень приятной темы, посмотрел на накрытый у окна стол.

Мужик радостно перехватил этот взгляд и, потирая руки, прошел к столу.

– А ты как Батюшка в честь праздника насчет медка крепенького посмотришь? Или ты того, не приемлешь? А может все-таки?

Иван утвердительно кивнул головой и присел у окна. Скоро они познакомились по настоящему. Мужика звали Кириллом, и хозяином он был хлебосольным. После третьего ковша пенного напитка Батюшка в подробностях уяснил, как он вообще в эту избу попал, и под хитрым взором мужика долго оправдывался, что в страшную субботу капли хмельного в рот не брал.

– Как же ты не брал-то? – ухмылялся Кирилл. – Я так шатаюсь, как ты вчера шатался, только после пяти кувшинов, а ты ведь покрепче меня будешь. Ну ладно, не хочешь говорить, не говори, а я тебе прямо отвечу, что пришел ты на рассвете весь мокрый и с дитем на руках, глаза безумные аж мороз по коже, как вошел на порог, так и упал сразу пластом. Наливай.

Еще посидев немного и хорошо сдружившись, пошли мужики к Кремлю на богатырскую потеху посмотреть. Дружно пошли, рука под руку, а вот на кремлевском дворе потерялись. Окликнул кто-то из знакомых Кирилла в толчее, он и пропал в людском водовороте.

Батюшка хотел подобраться поближе к месту потехи, но там было так плотно от зрителей, что он плюнул на свое желание быть поближе к бою и решил быть выше его, забравшись на дерево или на крышу какую-нибудь подходящую. На деревьях тоже уже свободных мест не было, а вот на крыше одной, он прореху среди любопытных зрителей нашел. Иван резво побежал к облюбованному строению и столкнулся плечом в плечо с молодой высокой женщиной тоже спешившей куда-то по своим делам. В другое время батюшка подобному столкновению и внимания бы не уделил, но у молодицы от неожиданного толчка свалился с головы платок, и упали из-под него на плечи белые волосы густые и черные, как смоль.

– Ишь ты красота, какая, – подумалось вдруг Ивану, и он пристально глянул в лицо женщины. – Чудо, как хороша! А где же я её видел-то уже?

И точно стрела попала ему в самое сердце от этого взгляда с вопросом. Лопнуло что-то в глазах у монаха, и увидел он как наяву вчерашнюю колдунью. Ту самую, из избы на кладбище ночном. Именно она перед ним сейчас стояла. И точно так же, как вчера улыбалась.

Пока Батюшка тряс головой, прогоняя внезапное виденье с удивлением, девица скрылась за ближайшим углом. Иван бросился за ней и опоздал, заметив, как она забежала уже за другую избу. Монах еще быстрее припустил.

– Ишь охальник какой, – услышал вдруг он за спиной презрительное шипенье. – Седина в бороду, а бес в ребро. Постыдился бы по городу за продажной девкой бегать, чай семья дома ждет. Неужто не стыдно? Ох, мужики, мужики и как вас только земля наша носит? чего же вам баб хороших на свете мало что ли? Что же вы за продажными, как угорелые носитесь?

Батюшка, хотя и покраснел, но отмахнулся от злого шипения и опять основательно прибавил шагу. За следующим углом, он вновь заметил только подол быстроногой беглянки. Иван прибавил ещё ходу, рванулся к очередному углу, и тут что-то холодное ударило его по глазам. Ударило так крепко, что в глазах потемнело, в ушах зазвенело, и ноги подкосились. Девица смотрела на монаха сверху и злобно ухмылялась сверкающими очами.

– Запомни монах, у тебя меньше полугода осталось, – просипела она каким-то странным утробным голосом. – Иначе умрет Ванька, коли, не спасешь ты меня, точно он умрет. Страшной смертью умрет.

– Ты кто? – прохрипел батюшка, но молодица ему не ответила, а резко ударила опять по глазам.

Иван взвыл от боли и провалился во тьму.

– Ты чего милый разлегся? – трепала батюшку кто-то за ухо. – Вставай, чего лежать-то на сырой земле. Захвораешь не ровен час. Не за теми ты бегаешь. Не твоего это поля ягода, не твоего. Зачем себя напрасно мучаешь?

С трудом и болью открыв слезящиеся очи, Иван присел.

– Кто это меня так? – спросил он сидевшую перед ним на корточках конопатую бабенку.

– Полюбовница это купца одного. Приезжий купец. Важный весь из себя. На наших-то баб и не смотрит он вовсе. Нос воротит. Вон на берегу его терем. Только ты туда не ходи, там люди злые. Пойдем ко мне лучше, я тут рядышком живу. Пойдем, праздник ведь.

И так она на него жалостливо посмотрела, что не в силах был ей Батюшка отказать. Встал он с сырой земли, отряхнулся и пошагал рядом со смеющейся женщиной.

– Ой, охальник, уже с другой, – опять послышался за спиной Ивана чей-то презрительный шепот. – Ой бесстыдник!

И до того этот шепот неприятен Ивану был, что споткнулся он о лежащую у дороги корягу да так крайне неудачно споткнулся, что на дорогу упал. До крови неудачно упал. Схватился он за больное место и застонал еле слышно, а сзади опять невидимый шепот зашелестел.

– Так тебе и надо охальник. Господь тебя за грехи наказал тебя! Так и надо тебе! Не будешь за бабами по улицам бегать.

Спутница Батюшки быстро обернулась и строго погрозила куда-то назад крепким, привычным к любому труду кулаком. Так строго погрозила, что шипение в один миг прекратилось и стало тихо.

Глава 6

На кулачный бой Дмитрий Иванович смотрел с интересом, но не долго. Как-то не по себе ему стало от лихого уханья, жалобных вскриков и разбитых носов. Не было сегодня у князя браного веселья, не захотелось ему сорваться с места в безудержном порыве, засучить рукав да выйти на раздольное гульбище, а раз не захотелось, то и интерес к драке как-то сам собою пропал. Дмитрий Иванович подмигнул своему стольнику, и медленно пятясь сквозь толпу, отошел от поляны. Народ, увлеченный кровавой потехой, ухода князя из зрительских рядов не заметил, а если кто и заметил, то, тот посчитал, что так и надо.

У крыльца терема было спокойно и тихо, весь шум остался там, за спиной. Князь отчего-то радостно вздохнул и, опершись грудью на перила крыльца, стал смотреть в синее небо. Чего уж он там высматривал – неизвестно, но глядел Дмитрий Иванович на небосвод внимательно и до тех пор, пока не окрикнул его скрипучий голос.

– Доброго здоровья тебе князь. Христос воскрес.

Князь встрепенулся, отвел глаза с небес и узрел перед собой горбатого старика с красными слезящимися глазами. Старик опирался на корявую палку и с легкой ухмылкой из-под сивых бровей взирал на растерянный лик московского властителя. Было Дмитрию Ивановичу от чего растеряться: всегда кто-то с ним рядом был, то дружинники верные, то стольники услужливые, а тут вдруг никого вокруг. Один наглый старик подозрительно щерится.

– Ты кто? – придав голосу, как можно больше строгости, поинтересовался властитель.

– Странник я божий, – опять усмехнулся старик. – Вот хожу по белу свету да на людей добрых смотрю и уму разуму бывает учу, а как тебя увидел, так и тебе захотелось правду кое-какую высказать. Очень захотелось.

– Какую правду?

– А такую, – ударил странник посохом по сырой земле, – что змею ты на своей груди пригрел.

– Кого?

– Змею. Пимена нечестивца. Он Митяя, слугу твоего верного удавкой порешил да в море, насмехаясь над тобой бросил, у него руки по локоть в крови праведной, а ты его к дому привечаешь. Опомнись князь. Как бы не вышло чего?

– Ты погоди, погоди, – заволновался Дмитрий Иванович, – а ты откуда про Митяя знаешь?

– Я все знаю. Да и ты все это знать должен. Вон, посмотри на небо, там все кровавой краской написано. Гляди вверх-то почаще, если ты праведник, то многое тебе там на небесах откроется. Смотри! Вон туда смотри!

Князь вскинул вслед за посохом незнакомца очи свои вверх, но ничего кроме беленького облачка, похожего на заячий хвост там не узрел. Чисто и пусто было сегодня на небесах. Дмитрий Иванович немного помотал головой, пощурился, вспомнил свое последнее прегрешение и хотел еще уточнить у старика, в ту ли сторону он смотрит, но странника уже у крыльца не было. Вместо него к терему резво мчал стольник Ваня.

– Ты где был? – сурово осведомился начинавший крепко сердиться властитель, взирая пока еще с легким раздражением на румяную физиономию юного слуги.