Буковый лес. Повести и рассказы

А самое большое счастье – что ты вот сейчас снова сядешь в свою машину, пристегнёшься своим ремнём безопасности и через два часа будешь сидеть у себя дома, или на набережной и пить холодный кофе-«фраппе» со льдом. Времена года – это извращение, в наше время самое важное – желания клиента. Хочу солнца, теперь снега, теперь котлетку из говна… Помидоры с кочанами, квадратные арбузы, выращенная отдельно от коровы, говядина, карамель со вкусом жжённой резины, пластмассовые цветы, пластмассовые улыбки, пластмассовые отношения, пластмассовая жизнь, и все вокруг счастливы, и платят, платят, платят. Дай им Бог…

«А мне?! А как же я?!» – Линда понимала, что это нервный срыв, что это добром не кончится, но пыталась обмануть сама себя, – Это хандра… это пройдёт, – она себя уговаривала, как если б сидела на краю постели душевно больной, гладила её по спутанным волосам и шептала на ушко: «Скоро всё образуется… Ты только потерпи…»

Когда «образуется»? Разве в Греции, кроме древних развалин Акрополя и Парфенона появится ещё что-то? История Древнего Мира – это, безусловно, прекрасно, но кроме могилы Филиппа Второго – отца Александра Македонского должно же быть ещё что-то! Всё давно растащили. Туристам нечего показывать, поэтому Греция – это шоп-тур в Касторью за шубами.

Только зачем врать себе и всем вокруг, делая вид, что не замечаешь, будто «колыбель культуры» давно уж не колыбель, а нужник всей Европы? Распроданный, розданный за долги небольшой такой нужничок, омываемый Эгейским морем. Теперь же государство, кроме того, что влезло в гигантские долги и собирается объявить дефолт, так ещё перед этой процедурой решило позабавиться и просто так собрать государственные налоги с граждан по второму кругу за год. Вроде как – мы ошиблись, надо сделать перерасчёт. Когда «изменится»?! Когда греки перестанут есть фаст-фуды, роняя себе на грудь картошку-фри и обмазывать всё лицо горчицей? Разве греки начнут приобретать книги?

Линда вообще никогда себе не могла даже представить, что существуют дома, где нет ни книжных шкафов, ни даже книжных полок. Есть бесконечное лето, голые зады на море и без него, есть камины без вытяжки, а книг нет, равно, как и греческого кинематографа. И никогда не будет, потому что они себе слишком нравятся. Но, раз не изменятся греки, значит надо меняться самой?

Нет… это невозможно! Всё, что могло с ней произойти, уже произошло, разлом прошёл через всё тело и не желает заживать, а возможно, придет день, зажжётся в воспалённом мозгу красная кнопка и механический голос скомандует: «Перегрузка! Пип! Внимание! Перегрузка»! Что же тогда делать?! Что будет?! Может, можно предупредить этот красный пикающий огонёк?! Если подумать?

Ничего… ничего страшного… прежде всего, взять себя в руки. Надо выяснить, откуда именно лезет эта хандра со своими мерзкими, мокрыми холодными щупальцами, и сжимает сердце так, что оно больше не хочет биться. Надо узнать, откуда она лезет, и тогда можно будет что-то изменить. Засунуть её обратно, – Линда пытается спрятать голову под подушку, как будто мысли это нечто материальное и лезут в её голову из воздуха. Вдруг ужасное открытые заставило забыть её и об искусственном снеге и о санках, похожих на совок: оказывается самый страшный греческий кризис не в кармане, самый страшный кризис начинается в голове.

– Значит так! Успокоилась! Я сказала, успокоилась! – Линда отрывает ладони от лица и смахивает слёзы, – значит так: чтобы взять себя в руки надо, прежде всего, понять, чего тебе не хватает? Чего именно и с математической точностью. Мыслей? Чувств? Ощущений? Новых встреч? Дождя? Снега? Ну, так и беги за всем этим! Беги, ищи, почувствуй себя снова нормальным, здоровым человеком. Ищи, где зима – это зима, а лето – это лето. Бери путёвку или билет, и лети встречать Новый год хоть… да, хоть … нет… в Россию не получится – нужна виза… получится куда? Где в Европе снег? В той же Германии! Тем более, Германия не скоро забудет русских, они, можно сказать, теперь на веки вечные одной верёвкой связаны.

Тебе нужны новые или хорошо забытые старые ощущения? Типа, «Будь готов! – Всегда готов!» Запросто! Езжай в Лейпциг! Там и по-русски говорят, и есть музей ГДР – живого бесконечного наказания немцам за то, что приютили у себя фашизм. Можно будет и пионерское детство вспомнить, и за папу, всю жизнь мечтавшего встретиться с лидером немецких коммунистов Эрнстом Тельманом, оторваться по полной.

Ты всю жизнь хотела посмотреть концентрационные лагеря? Да кто ж тебе не даёт! Езжай на могилу того же Тельмана – немецкого коммуниста, точнее, в Бухенвальд – там, правда, нет могилы – его сожгли в крематории в общей печи, но есть мемориальная доска. В Германии сейчас идёт снег. Езжай, наслаждайся! Забудь о греческом кризисе, подумай о вечном…

Вот и все проблемы! Помёрзнешь на вокзале, возложишь венки, и возвращайся домой обновлённая и умиротворённая. Вообще, вот мысль: как ты думаешь, почему в Германии есть города, в которых жили целые плеяды великих людей? Почему маленький Веймар является духовным центром Германии, где на малюсеньком клочочке земли творили и Гёте, и Шиллер, и Бах, и Ницше? Почему от Веймара до Бухенвальда можно дойти пешком?! Почему самые знаменитые психиатрические клиники в мире находятся на территории Германии и Австрии?

Линда вдруг покрылась липким потом. «Боже! Какая жара! Зачем они так сильно топят?!» – Она спрыгнула с дивана и подошла к калориферу. Как ни странно, но и трубы, и сама батарея были абсолютно холодными. Их не включали, кажется, со вчерашнего вечера. Линда с удовольствием прислонилась к железной трубе. «Да у меня сейчас на лбу отпечатается эта труба парового отопления не хуже, чем у Есенина, повесившегося в гостинице «Англетер», – юмор всегда придавал ей силы, а «великий и могучий» действительно был единственной опорой. «Ну, так, если вешаться, так тоже в гостинице и на горячей батарее, а не в этой убогой однокомнатной квартирке», – почти уже весело подумала она.

Действительно, почему бы не встретить Новый год не с ватным снегом, пропитанным выхлопными газами, а с нормальным, белым, чистым, замечательно холодным. И всего-то, всего-то перейти через дорогу и купить себе путёвку в любой город Германии. Куда есть – туда и лететь. Деньги… а ну их, эти деньги! Есть же там, в шкатулочке, чтоб заплатить за страховку и за свет – и фиг с ним, с этим светом, да и со страховкой заодно!»

От такой совершенно гениальной мысли Линда заметалась по комнате. Она хватала и швыряла на пол совершенно ненужные вещи, зачем-то несколько раз выскочила на балкон, потом долго не могла найти второй носок. Решив, что вовсе нет никакой необходимости надевать оба, всунула ноги в полусапожки. С трудом найдя ключ от квартиры, она выгребла из фарфоровой коробочки всё, что было подчистую, и, захлопнув дверь, застучала каблучками по мраморной лестнице. «Уже должно быть открыто! Уже скоро десять. Ну да, ладно, если что – на улице подожду. Но, скорее всего, под Новый год у них должно быть больше работы. Открыто, должно быть…»

Оно и было открыто. Турагентство.

– Мне в Германию на Новый год! – Линда только сейчас поняла, что всё-таки стоило умыться. Турагент смотрел на неё с явным недоверием, вертя в руках европейский паспорт с крестом «Элленикис демократияс», видимо, не очень веря в его подлинность.

– Почему же вы раньше не пришли? – Заучено елейным тоном пропел он, – Мы бы вам подобрали что-нибудь… ну… как сказать, – он очень выразительно посмотрел на Линдину неделовую куртку, – что-нибудь по экономичней. Дело в том, что все путёвки раскуплены ещё несколько месяцев назад…

«Ага! Вот он, греческий кризис», – Линда чуть не фыркнула, вспомнив, с каким трудом выбивает из клиентов честно заработанные деньги, а они – эти потенциальные клиенты, оказывается, за несколько месяцев вперёд заказывают себе путешествия по Европам.

«Вот, стало быть, и замечательно, – обрадовалась Линда, – Вот я и адаптировалась, наконец, и стала настоящей европейкой! И за свет, и за страховку я заплачу по приезду. Возможно, заплачу. Ага… отдам… половину… потом.»

– Не пришла, потому, что просто не пришла, – Линда откровенно удивлялась, – вы мне покажите, чем торгуете, а уж дальше в личной экономике я сама разберусь.

Молодой, но уже с хорошим брюшком и залысинами агент, не отрываясь, всматривался в монитор, время от времени отхлёбывая из чашечки с присохшей по ободку кофейной гущей совершенно остывший кофе.

– Вот… Вот есть Берлин – Дрезден – Веймар – Лейпциг, это Восточная Германия.

– Совершенно гениально! – Линда даже не поняла, он специально для неё выбрал это направление, определив по акценту «бывшую», или всё вышло совершенно случайно? А какая собственно разница? Главное, что можно ехать.

– Там в программе посещение Бухенвальда есть? – Линда смотрела на агента правдиво и честно. И всё равно он подумал, что она издевается.

– Да! И именно в Новогоднюю ночь! Всенепременно с песнями и плясками ансамбля Александрова, – проскочила по его лбу бегущая строка. Однако, видя, что Линда не со зла, агент с трудом, но всё же передумал упражняться в остроумии, – от Веймара это недалеко, – выдавил он, внимательно рассматривая за спиной Линды дверь в туалет, вы можете взять машину напрокат и поехать своим ходом. В Бухенвальд встречать Новый год.

– Сколько это всё стоит? В смысле, экскурсия по Германии.

При ответе «сколько» она чуть не рухнула со стула. Удивительно правильно поняв её замешательство, турагент, досверлил взглядом дырку в туалетной двери и снисходительно пожал узенькими плечиками:

– Тридцать процентов новогодняя надбавка.

– Да хоть пятьдесят! Я хочу ехать, и я поеду! – Линда дёрнулась так, как если б пузатенький сотрудник её не пускал, хватая за лодыжки, – Я должна ехать! – Зачем-то прибавила она, оправдываясь то ли перед собой, то ли перед ошарашенным агентом, то ли перед страховой компанией, которой она долго будет обещать расплатиться.

Она не летала двадцать лет. Она просто умирала от страха при одном виде аэропортов, даже по телевизору.

Самолёт оказался маленьким и жирненьким. Вообще-то это раньше он назывался «самолёт», а теперь это был «борт» – кратко и чётко, можно сказать, по военному, «борт». Похоже на немецкое «хальт!» и всё. Прямо было непонятно, как такой пончик, совсем мирный и не похожий на «борт» сможет гавкнуть «Хальт!» и подняться в воздух. Но пончик поднялся.

Линда, вцепившись в подлокотники до потери чувствительности в подушечках пальцев, постоянно наблюдала за выражением лиц таких красивых и смелых немецких бортпроводниц. Они постоянно что-то спрашивали у пассажиров, предлагали то кофе, то купить какую-то фигню за бешеную цену. Однако, видимо именно за их успокаивающие улыбки пассажиры и покупали эту самую фигню.

Вдруг звук в самолёте поменялся. Приятный голос что-то объявил сперва на немецком, потом на похожем на немецкий английском. Ни по-русски, ни по-гречески голос не выдавил из микрофонов ни звука. Линда почувствовала, как вытягивается её лицо. Но бортпроводницы продолжали весело улыбаться и щебетать, а пассажиры как-то оживились, завозились на креслах, кинулись есть дармовой аэропортовский шоколад. По всплеску их энергии Линда поняла, что борт пошёл на посадку. Она расслабилась и наконец, решилась выглянуть в иллюминатор.

Серебристо-белые, какие-то спутанные воздушные нити были, конечно, облаком. Это об него строгий борт шуршал своей обшивкой. Вот просветы начали увеличиваться. Сперва в них можно было разглядеть только отрывочные картинки, то дороги, то какие-то редкие постройки. Самолёт в одно мгновенье вынырнул из серого тумана, и Линда увидела снег.

Сне-е-ег… не лежащий кусками, как если б его раскидал поутру пьяный дворник лопатой, не облезшая и подтаявшая мартовская жижа, а сне-е-ег… замечательный, нежный, пушистый, похожий на детское «ватное» мороженное, которое Линде в отличие от настоящего родители есть разрешали, потому что она бы от него не заболела. «Наверное, он ещё идёт, – с восхищением думала она, – эти серые облака, в которых мы летели, его и роняют. Облака осторожно сыплют снег на столицу Германии – Берлин…

Сне-е-е-г… настоящий и ласковый… Боже! Как, оказывается, я по нему соскучилась! Не по детству с мамой при советской власти в бывшей вотчине генерала Ермолова, а именно по снегу. Заглушающему все ненужные звуки, лечащему израненную душу, убаюкивающему и нежному, как любящая няня. В Берлине идёт сне-е-е-ег… Это такое чудо…

А вдруг, правда, на этот Новый год случится чудо?» – Линда вдруг оторвала руки от подлокотников и нервно скрутила волосы на затылке, словно они ей взаправду мешали. Она давно носила длинные волосы, почти с тех пор, как объяснила маме, что их «встреча была ошибкой».

Борт сел мягко и совсем незаметно. Пассажиры радостно зааплодировали и начали высвобождаться из ремней безопасности.

Снег в аэропорту падал не меленькой россыпью, а большими ажурными хлопьями. Огромные стройные ели с рыжими стволами стояли, склонив убелённые головы, издали напоминая любопытных зрителей, внезапно замерших на средневековой площади, шокированные видом величия гильотины. Даже расплывчатый вид из маленького самолётного иллюминатора не мог умалить ощущения самоуверенного спокойствия, казалось бы, сочившегося из пор этой Земли. «Вот она какая, Германия!» – С удивлением подумала Линда, – «Монументальная и гордая!»

Экскурсии по Берлину начались в тот же день. Группа подъезжала на автобусе к историческим памятникам, они выходили, слушала рассказ, осматривалась и они ехали дальше. Было немного неловко от того, что гид говорила по-гречески. За двадцать лет греческого существования Линда, конечно, выучила язык очень хорошо и говорила практически без акцента, но то, о чём рассказывала гид, должно было для неё звучать, безусловно, на русском. Только слова, произнесенные на родном языке, могли проникнуть в самое сердце, вызвать всю желаемую гамму чувств при виде заснеженного Берлина.

– Первое упоминание о Берлине датируется 1244 годом, – голос гида восторженный, почти на срыве. Сколько экскурсий в неделю проводит эта женщина? Она далеко не девочка. Глаза горят, словно ей в финале «Фауста» аплодирует весь зрительный зал, – Берлин – одно из самых любимых туристических мест международного значения. Его часто называют «Северной Венецией» за огромное количество речушек и каналов, соединяющих и разделяющих город. Всего в Берлине насчитывается девятьсот шестнадцать больших и маленьких мостов…

Боже! У них девятьсот шестнадцать мостов, а у нас ни одного! В нашей столице Северной Греции нет ни одной несчастной реки, а значит и ни одного тощего подвесного, и тем более каменного моста с арками; моста с маленькими и большими торговыми лавочками, с дорогущими сувенирами, пахнущими керосином, потому что раньше это были керосинные лавки; ни одного моста, с которого видно, как в дождь поднимается вода, от страха и безысходности дрожат коленки. Кажется, обезумевшая река сейчас разольётся и затопит всё живое. У нас в Салониках нет ни одного моста, ни одного, по которому в прохладную осеннюю ночь можно спешить домой в свете электричества или, ещё лучше, газовых фонарей. Стёртые от множества ног полукруглые ступеньки.

Раз-два-три… Каблучки нервно постукивают по холодному камню, выдавая торопливые шаги лёгких женских ножек. Внезапно из темноты выдвигается широкоплечий силуэт в чёрной разлетайке. Каблучки стучат всё медленней, совсем не дробно и, наконец, их звук исчезает, то ли поглощённый мраком, то ли ставшими мягкими камнями. Она замирает от ужаса. Она не знает – идти дальше, или бежать назад. Он медленно отделяется от фонарного столба и начинает приближаться. Подходит совсем близко, делает шаг вправо, перегораживая путь… лицо в тени… Она, молча, вздрагивает всем телом, и вдруг… вдруг в наклоне головы, в жесте узнаёт… Голубые глаза кажутся чёрными, но даже при тусклом свете немощного газового фонаря, она видит его взгляд – бесконечно нежный и страстный… Она…

Она то она, а ты… Ты что, офигела?! Какие «голубые глаза» и свеже-сладкий аромат абрикосовой косточки?! Тебе лечиться надо, матушка! Лечиться электричеством, а не пейзажами ГДР, никак не меньше! Прикатила в Германию на экскурсию и рисует себе картины маслом: на старом обшарпанном мосту закапывается носом в мужскую грудь! Да ладно если б ещё кого-то реального вспомнила из последних греческих «женихов»! Ты, матушка…

– …рядом с Кафедральным собором …Бранденбургские ворота – национальный символ единства. На самом верху – окрылённая богиня победы Виктория возвращается в город на колеснице…

«И то место, где я родилась и жила, тоже называлось Городом. И Берлин тоже „город“, и там тоже… Мда… интересно – Городом ту местность, где я жила сами жители так назвали, или кто сто стороны посоветовал? Пожалуй, со стороны… сам до такой ереси не допрёшь. Если б немцы вообще увидели плакаты из нашей городской стоматологической поликлинике с тем гигантским, похожим на злющую тётю Тину червяком в детском зубе, они б, наверное, подали на художника-оформителя в Страсбургский суд за возбуждение в детях психических расстройств».

– …здание Рейхстага… стеклянный купол… передан дух немецкого оптимизма…

«Если б я жила здесь, если б лето было летом, а зима – зимой, если б граждане страны по ночам спали, а по утрам выполняли каждый свои обязанности, если б это Греция с развитой экономикой выделила на подъём экономики Германии деньги, а не наоборот, во мне бы тоже витал дух оптимизма, а так мой дух мечтает только о какой-то стабильности и покое».

Автобусные окна запотели, интересно, какая разница температур на улице и тут?

– …выходим из автобуса. Перед нами Еврейский музей, – Линде показалось или гид действительно стала говорить тише и проникновенней. Её движения стали плавными, замедленными. Внезапно показалось, что эта немолодая женщина очень давно страдает от какой-то хронической болезни, но она привыкла к этому состоянию, привыкла жить с ним.