Ксения Годунова. Соломония Сабурова. Наталья Нарышкина

Басманов вздрогнул – одна и та же мысль занимала их обоих.

– Надо и о смерти помышлять. Ведь враг-то страшный… а коли еще и правда за него, коли он в самом деле прирожденный царевич? – невольно сорвалось с языка Петра Федоровича.

– Господи Боже! А я об этом-то и не помыслила. Как же это ты будешь биться супротив него, коли он и доподлинно царевич Дмитрий Иванович?

Басманов спохватился, не проговорился ли он:

– Это я так, зря сболтнул, а ты и не думай об этом. Знамо, народ толкует разно, всякому слуху верить нельзя, больно уж смутила шаткие умы приключившаяся царю Борису быстрая кончина…

– Ох, желанный ты мой, а коли он прирожденный царевич, что же тогда будет с молодым царем, с Ксенией?..

– Полно об этом говорить, не больно много остается нам побыть вместе, поцелуй-ка меня на прощание, моя красавица!

Липа обняла и крепко поцеловала жениха. Минута была торжественная – этот поцелуй еще ближе связал их.

– Вот тебе мой первый поцелуй! Не думала, не гадала я, что, может, это и последний, что так скоро ты опять покинешь меня… – Слезы градом катились по ее щекам.

– Коли жив буду, пришлю тебе весточку, а коли помру…

– Не говори этого, – с ужасом воскликнула Липа, – не разрывай моего сердца! Надень на себя эту ладанку с чудотворными мощами и верь, что она тебя сохранит целым и невредимым. День и ночь буду молиться за тебя, отпрошусь у царевны и пойду на богомолье.

– Прощай, батюшка Петр Федорович, прости, родимый, береги ты там только себя, батюшка, попомни и о нас, горемычных, не будь уже больно отважен! – с низкими поклонами напутствовал старик отец отъезжающего.

По обычаю, вся семья присела, а потом стали усердно молиться Богу, осеняя себя широкими крестами. Положив пред образами много земных поклонов, стали прощаться.

– Простите, не поминайте лихом, бог весть, увидимся ли! – сказал Петр Федорович и, расцеловав всех, взглянул еще раз на Липу и быстро вышел на крыльцо.

Поправляя седло, он и не заметил, что на дворе уже рассвело, что в слободе проснулись и много любопытных собралось у дома.

Между тем Липа, оставшись одна точно в столбняке, вдруг опомнилась и, вспомнив, что было, выбежала на крыльцо и бросилась к нему на шею. Она забыла, что она на улице, что все видели ее прощание. Петр Федорович, крепко прижав ее к груди, бережно передал ее вышедшему на крыльцо отцу, быстро вскочил в седло и, ни разу не оглянувшись больше, помчался вперед.

XII

Прошло недели две со времени отъезда Петра Федоровича. Обывательская жизнь в Москве шла по-старому. Прислушиваясь к разговорам, можно было заметить, что все чаще и смелее говорили о царевиче Дмитрии Ивановиче, и многие высказывали убеждение в том, что он сядет на свой прародительский престол, «как только лист на дереве развернется». Но, несмотря на все эти толки, жизнь для многих текла по-старому. По-прежнему жили и в Стрелецкой слободе, так же аккуратно посещала Липа царские мастерские. Но сама она сильно изменилась – большое было у нее горе, и в тереме ей было невыносимо тяжело.

Определенных слухов с места войны не было, а те, что доходили стороной, отнимали всякую надежду на хорошее будущее. Семья Алексеевых чутко прислушивалась ко всякой вести с Северской земли, а Липа, припоминая прощание с женихом, уже предчувствовала то, что вскоре и услышала. Она одна не удивилась, когда вокруг стали говорить о переходе к врагу Басманова, о его измене. Она знала, что ее милый не может быть вероломным предателем и что, верно, уважительные причины принудили его к такому поступку. Теперь враги Басманова подняли голову и везде кричали, что они всегда этого ожидали. А что же другое и мог сделать прямой потомок подлого отца? Пришлось Липе пережить много горьких минут – и ее не щадили. Большинство, напротив, завидуя и прежде ее счастью, теперь с еще большим злорадством оскорбляли ее. Девушка была одинока и беззащитна в своем горе; даже родной отец не только не жалел ее, а корил и бранил, что она все-то помнит об изменнике. Старик забыл, что было время, когда и он сам не был властен над своим сердцем и оно не слушалось рассудка. Одна только Куля понимала сестру, и та отдыхала только в беседе с нею. Ни у той ни у другой не было и в мыслях осуждать Петра Федоровича. Знать, так надо было, успокаивали они свою совесть. Молодой Скопин-Шуйский, выслушивая их речи, снисходительно молчал, не одобряя и не осуждая приятеля. Зато как же и благодарны были ему девушки, как полюбили его, который один скрашивал их теперешнюю жизнь!

Положение Липы наверху в мастерских с каждым днем становилось нестерпимее, и только благодаря сильной привязанности к ней Ксении не постигла ее опала и ссылка. Царица Марья Григорьевна срывала на ней свой гнев и с окружающими ее старицами наслаждалась мучениями беззащитной девушки. Они при ней поносили всячески Басманова, суля ему всевозможные казни за его клятвопреступление. Липа страдала и молчала.

Так проходил день за днем. С наступлением сумерек, по окончании работы, она вырывалась из терема и, измученная нравственно, еле передвигая ноги, тащилась домой. На крыльце ждала уже ее прихода Куля и торопилась ей передать, что узнавала за день.

– Сестрица, словно боярин Коптырев таково быстро промчался.

– Один или кто с ним приехал? Весточки никакой не получила?

– Батюшка спросил, чего это они вернулись, супостат, что ли, разбит аль вышло замирение. Ничего не ответили, только один с усмешкой говорит: «Больно хитер, ступай, мол, туда сам, там много узнаешь».

Дождалась наконец Липа и весточки, полегчало у нее на сердце…

Неделю спустя после вешнего Николы обе сестры отправились в храм Божий ко всенощной и таково-то усердно молились, что запоздали выйти из церкви. Народу почти уже никого не осталось. При выходе они заметили двух пожилых странников в плохом дорожном платье.

– Страннички, старички Божии, издалека ли куда пробираетесь? – спросила Липа прохожих.

– Издалека мы сами, девонька, издалека, а пробираемся к дому сотника Алексеева, – нехотя ответил один из них.

– К дому моего батюшки! – вскрикнула Липа.

Старички удивленно посмотрели на девушку и по ее невольному восклицанию догадались, что она-то и есть именно та, кого они ищут.

Один из них шепнул ей:

– Весточка от суженого! Здоров и низко велел кланяться своей зазнобушке, приказал скоро ждать его назад сюда.

Уж и не знала она, какими только ласковыми словами отблагодарить незнакомцев. Девушки зазвали их к себе в дом. Никого из соседей не удивило, когда они с длинными посохами, в одежде, которую обыкновенно надевали пешеходы-богомольцы, вошли под кров сотника Алексеева. Прием странных людей был тогда делом очень обыкновенным, поэтому ничего не сказал и хозяин, когда дочери ввели к нему двух незнакомцев.

На другой день Липа, веселая, отправилась, по обыкновению, в мастерскую светлицу и была очень довольна, что в этот день царица Марья Григорьевна оставалась внизу с царем Федором. В ее отсутствие и другие старухи стихли и не допекали девушку, а ей сегодня особенно было бы тяжело, если бы стали бранить ее жениха. Когда стемнело и Липа собиралась уже идти домой, царевна послала ее на половину царя отыскать ключника, велеть нацедить ему хорошего кваса и передать ему гнев царевны за тот, который давеча принесла ей сенная девушка.

Во всем здании было уже довольно темно. Отыскивая ключника, Липа попала в дальние переходы. Вдруг в одном из них услышала она нечеловеческий крик, а за ним тотчас же началась какая-то глухая возня, и она узнала голос Семена Годунова:

– Так им и надо, бесовым детям, еще грамоты смеют привозить от антихриста!

Липа, сама не сознавая, что делает, но смутно поняв, что творится что-то недоброе, остановилась и слушала.

Она распознала голос вчерашнего странника, но так как он был слаб, то она не могла разобрать, что он говорит. В приотворенную немного дверь она увидала, как Семен Годунов с каким-то рослым широкоплечим мужчиной подскочили к нему и, повалив, стали наносить ему удары в голову и лицо. Шестнадцатилетний Федор был возмущен этой сценой – он попытался было остановить неистовства Годунова, но мать его со злыми глазами хриплым голосом кричала:

– Собаке собачья и смерть! Изверги, злодеи, клятвопреступники! Вот того же дождется и главный зачинщик Петька Басманов!

Тут Липа, сама не помня, что делает, рванула дверь и вбежала к ним. Все смутились и так были поражены, что даже не сразу узнали ее, но царица Марья Григорьевна скоро пришла в себя и стала бить девушку, сопровождая удары страшной бранью. В уме Семена Годунова сейчас же мелькнула мысль.

– С этой надо тоже покончить, зажать ей рот! – шепнул он царице.

Но тут произошло то, чего никто никак не ожидал. Один из связанных, покорно ожидавший своей участи, видя отважность девушки, сделал неимоверное усилие, высвободил стянутые кушаком руки и бросился на выручку Липе, а товарищ его тоже приободрился, и началась свалка. Этим воспользовалась избитая, полумертвая девушка и бросилась вон из дворца. Она даже не могла кричать о помощи, испуг отнял у нее голос, и она только шевелила помертвелыми губами… Без оглядки бежала она домой. Встречные с ужасом смотрели на нее и, не узнавая девушку, крестились.

Она добежала до дому и тут упала замертво.

– Сестрица, голубонька, что с тобой?! Батюшка, батюшка, скорее! – кричала перепуганная Куля.

Насилу-то удалось общими усилиями привести Липу в чувство, но к жизни она не вернулась. Промаялась бедняжка несколько часов, оглашая воздух страшными словами, бессвязно рассказывая о чем-то ужасном, потом понемногу успокоилась – и совсем замолкла.

Девушки не стало.

За чертой города на кладбище прибавился небольшой холмик с белым деревянным крестом, а в сердце отца открылась смертельная, незаживающая рана.

– Да будет Твоя святая воля, – говорил старик. – Ты дал, Ты и взял! – И покорно нес свое горе до могилы.

Поддерживаемая и ободряемая примером отца, в вере и молитве почерпала себе утешение и Куля.

– Не ропщи на Бога, крест по силе налагается! – повторял ей часто старик.