Глазами маски

Глава 8. Ночная память

Время текло, куда-то торопясь по вредной привычке. Давно перебравшись за полночь, оно не останавливалось, стремясь теперь к новому дню. Посетители ночного бара уходили и приходили, задерживались, одни – на минуты, иные – на часы, и те, и другие периодически бросали косые взгляды на столик в центре, за которым сидели трое молодых людей и что-то эмоционально обсуждали.

– Вальсам нам этого не простит, убьет, пожалуй, – решил Хэпи, высвобождая свою шею от объятий Квентина.

– Ты про репетицию? Да забудь! – воскликнул Гордас, и уронил лохматую, пьяную голову на плечо Хэпи. – Может у нас быть немного свободы?

– Свободу свободным актерам! – бодро поддержал Квентин.

Хэпи сдержанно улыбнулся:

– Слушай, Квентин, ты самостоятельно передвигаться в силах?

– Конечно – кивнул Квентин, заняв последнее дружеское плечо. – Отчего, скажи мне, ты никогда не пьянеешь, а? – проговорил он в шею Хэпи.

– Наверное, оттого… – Хэпи взял Гордаса и Квентина под руки и попытался с ними встать, – что я никогда не пью, – поскользнувшись, он приземлился со своей парой на то же место.

– А-а-а, верно, я опять забыл, – прошумел Квентин, ничего не заметив и готовясь, судя по всему, к ночлегу.

– Э-э-э, нет, вставайте, – Хэпи сильно тряхнул обоих.

– Ты чего, Хэпи? – Голубые глаза Квентина поползли на лоб. – Вставайте, говорю.

Квентин сполз с уютного места, сначала, правда, под стол, откуда его долго не было видно, но потом он все же появился, в вертикальном положении и с невинным лицом. Длинные его волосы, лишившись хитроумно затянутой ленты, были разложены по плечам, как у подарочной куклы.

– Ну что, пошли? – сказал он, деловито оглядываясь по сторонам.

– Пошли, – передразнил его оживленность Хэпи. – И вот что, Гордас, – он обратился к своему плечу, с которого так и не поднялся Гордас.

– Ты опять потерял театральный пропуск.

Гордас вздрогнул, крестик в его ухе угрожающе закачался.

– Отдай! – крикнул он раздраженно.

– Ну, разумеется, – успокоил Хэпи, отдавая ему пропуск. – Чего ты так переживал? Фотография – самая обычная. – Он разочарованно пожал плечами.

– Больше никогда, слышишь, никогда… – шипел Гордас, пытаясь выразить упрек, досаду и угрозу разом.

– Конечно, конечно, – поспешно согласился Хэпи.

Они вышли на улицу и направились прочь, не разбирая дороги.

* * *

Гилт медленно шел под сводами серебряных колонн, разглядывая миниатюрные плоские песочные часы, которые висели у него на груди.

– Гилт! – раздалось за спиной громкое эхо.

Быстрым движением Гилт спрятал часы под одежду.

– Где ты был, Гилт? Я искал тебя.

Гилт обернулся, но не ответил.

– Ты догадался, кем может быть один из хранителей в этой игре? – Красная Мантия вплотную приблизилась к нему.

– Нет. Я уже говорил, предположить задумку текущей игры по хроникам прошлых игр невозможно, пустая трата времени. – Гилт смотрел прямо в предполагаемые глаза красной Мантии, будто те и впрямь были. – Но вы – действующая фигура, неужели сложно догадаться?

– На этот раз поле битвы – театр. Догадаться сложно, когда ее участники играют дополнительные роли…

– Вот как… – произнес Гилт медленно. – И вы никого не подозреваете?

– Подозреваю всех. Все слишком запутанно.

– Однако подсказка есть: ради носителя он умрет в муках и снова воскреснет для мучений.

– Мне это хорошо известно, Гилт.

– Тогда в чем сложность? – Голос Гилта, если и не был таким громким, звучал так же властно. Подобно стеклянному, раскалывался он на острые осколки-отзвуки.

– Не будем об этом, – отрезала Мантия. —Я доверяю тебе, Гилт. Ты принес мне много побед. В этой игре мне также потребуется твоя помощь.

Гилт сделал то неуловимое движение глазами, которым заменял многие слова. Как б кивая ими в знак согласия, он медленно моргнул. Фигура его в этот момент была подобна ледяной статуе, насквозь пронизанной лучами света и не пропустившей тепло ни одного из них.

– В этот раз я не могу сделать тебя черной фигурой, однако в твоем распоряжении – информаторы. – Мягкий туман не разъедал красную Мантию, как некогда плащи теней, однако ей было неуютно находиться в обществе Гилта. – От своего поля я пошлю вместе с козырем двух птиц. Ты должен будешь проследить за ним, на случай если те собьются с пути. – Прогремев это, Мантия растворилась в пространстве.

– Проследить за ним… – холодно повторил Гилт. Он подошел к одному из серебряных сгустков тумана, протянул в него руку и вырвал большой клок этого странного вещества. Затем он скатал из него пушистый шарик, поднес к губам и что-то повелительно нашептал. Размахнувшись с силой метателя копья, Гилт бросил его вперед. Тот, пролетев приличное расстояние, наконец, упал, но не подскочил от удара, а плавно приземлившись на четыре кошачьи лапы, побежал, скрываясь в мягких серебряных клубах и вновь появляясь, пока совсем не исчез из вида.

* * *

Три свечи поблескивали в комнате, деля между собой территорию темноты, каждой по владению. Азраил держал в одной руке маленький острый ножичек, а в другой – вскрытое письмо. Его лихорадило. Азраил быстро вытащил сложенные вдвое листы, развернул их и стал читать. Фарфоровые черты лица его казались застывшими. Он безжизненно опустился за письменный стол.

– Ты брат ей, помни, – прошептал он помертвелыми губами. Ненавистные слова били без боли, убивали. – Ты учишь меня любви, отец? – Ядовитая насмешка растворилась в голосе. Последняя строчка ерзала перед глазами, скрежетала на губах. Сплошной циклический рефрен шумел, отчетливо ударяясь в мягкое сердце: «Ты брат ей, помни».

– Приговоры обычно вслух читают. Там никак без посредника. Разве может обвиняемый сам себе читать приговор? А я читаю… – Улыбка, похожая на вытравленный кустарным мастером рисунок, скользнула по губам Азраила, кривая, нервная. – Да еще света нормального нет. – Азраил презрительно покосился на горящие свечи. – Вот тебе и ценные бумаги… – вспомнил он слова Руфуса. – Когда же наконец казнь?

Не находя в себе сил побороть неприятное ощущение, Азраил мог только созерцать, жадно и зло пробуя каждую его частицу на вкус, смакуя. Будто был он изранен и весь в подтеках крови, а сейчас занимался тем, что ярко, в малейших подробностях, вспоминал ножевые удары. Азраил понимал: он теперь слаб – но упивался своей слабостью, безвыходностью, как запертый в комнате горящего дома человек. Мысль о реальной боли покружила в сознании, и, сев на плечо, улетела. Азраил подумал, что, если бы он мог заменить душевную пытку пыткой физической, все бы непременно обошлось. Он тихо застонал, но не услышал себя. Азраил вообще ничего не слышал. Оглядевшись по сторонам, он вдруг заметил, что вместо темноты его окружал красный цвет. Растекаясь подобно жидкой краске, тот заливал комнату. Азраил зажмурился, а когда вновь открыл глаза, красный цвет исчез, жизнь ожила в звуках.

– Такое уже было… Что со мной? – в ответ на его слова разгорелась одна из трех свечей, вызывая восковые слезы, и те опять потекли, горячие, тяжелые. Азраил замахнулся на огонь – пламя стало тускнеть, скомкалось в белесый дым. Теперь горели только две свечи, мгновенно разделив оставшуюся темноту своей потухшей соплеменницы. Азраил открыл верхний ящик стола, бросив в него письмо, туда же полетел и острый ножичек. – Радуетесь? – Азраил с укором смотрел на две оставшиеся свечи. – Ненавижу трепетных. Сгорят в полминуты, и приговор-то толком не прочтешь, – он зло улыбнулся. – Радуйтесь, спокойные, равнодушные: ваша власть! Пережили бы мою свечу, да затушил вовремя. От огарков ваших траурных теперь зажгу ее, слышите?

В ответ – треск, тихий, пронзительный. В коридоре задрожала лампочка, вспыхнул электрический свет. Азраил сорвался с места, с остервенением раздернул плотные шторы, за которыми была глубокая ночь, и вышел из комнаты со свечами в обеих руках.

* * *

Ночная улица таила в себе неразгаданные тайны. Найт любил их.

Илвис ненавидел с тех пор, как ослеп. Ночь отягощала вдвойне. Джексон вдыхал сумрачный воздух с животным свистом, не делая особых различий между ненавистью и привязанностями. По дороге затрещал мотоцикл. Джексон беспокойно заворчал.

– Рядом, Джексон, рядом. – Илвис не испытывал страха, только неудобство от слепоты.

– Поздно. Для прогулок… – Найт сбавил скорость и поравнялся с Илвисом. – Я звонил. Тебе. – Неуклюжая, прерывистая речь наталкивала слова друг на друга, и те спотыкались и падали, с трудом удерживая смысл.

– О, – Илвис покачал головой. – Не стоило беспокоиться. Мне не спалось, и мы с Джексоном решили выйти подышать.

Большая собака, подтверждая слова хозяина, радостно залаяла.

– Может, подвезти? – сам себя спросил Найт. В глаза он смотреть не любил. Не конкретно в глаза Илвиса, а в любые человеческие глаза, и потому создавалось впечатление, что он задает вопросы сам себе.

– Еще несколько шагов, – попросил Илвис. – И, знаешь, она уехала, – вдруг сказал он.

Найта перемена темы не удивила, к тому же он сразу понял, о ком речь:

– Вернется?

– Обещала через полгода. – Илвис вздохнул. – «Моя работа требует глубокого погружения», – произнес он на высоких нотах, предполагая женский голос. – Так что будем скучать вместе.

Найт на это ничего не ответил, аккуратно подсадил Илвиса на мотоцикл, и они плавно заскользили по ночному пространству. Джексон, привыкший к таким прогулкам, бежал рядом, оглашая сонные улицы бодрым лаем.

* * *

Гордас поднял голову с плеча Хэпи:

– Где это мы? – спросил он с любопытством.

– Ну, судя по католическому собору… – Хэпи огляделся. Они шли по мрачной безлюдной дороге. Раннее утро золотило стены разрушенных домов.

– Где? – Испугался Гордас.

– Надо полагать, не так далеко от реальности, – съязвил Хэпи. – Улица святого Эндимиона, – с монотонностью картографа добавил он.

– У-у, куда мы забрели… – поежился Квентин.

– Тихо. – Хэпи прислушался. – Слышите, вроде орган играет? – спросил он настороженно.

Квентин приоткрыл голубые глаза:

– Я ничего не слышу.

– Собор закрыт, заброшен, – резко отреагировал Гордас. – Это ветер гуляет по трубам.

– Зачем ты нас сюда завел? Ты что, ничего не знаешь об этой улице? – пьяным голосом возмутился Квентин.

– Закрыт… – Хэпи был трезв, но явно слышал звуки органа.

– Глупости, – отрезал Гордас. – Только такие, как ты, Квентин, верят всем этим бредням.

– Глупости? – передразнил тот. – Только такие, как ты, могут уговорить себя в том, что чертовщины не существует, когда она сейчас преспокойненько играет в заколоченных соборах. —У Квентина двоилось в глазах.

– Эта она для Хэпи играет, не для нас. Я вот тоже ничего не слышу, – пожал плечами Гордас.

– Тогда ладно, – примирительно поддакнул Квентин.

– Ну вас, – вздохнул Хэпи, – рехнуться можно.

– Или опьянеть, – губы Квентина расплылись в улыбке. Эх ты! Не водишь дружбу с Дионисом!

– Отнюдь нет, – возразил Хэпи. – Я – его мастер.

– Что? – Растерялся Квентин.

– Мастерами Диониса называли себя древние актеры, – пояснил Хэпи. – Ты даже представить себе не можешь, Квентин, насколько мы близки к божественному началу.

– Дионис? – недовольно встрял Гордас. – Козлоногий пьяница?

– Должно быть, ты попутал с сатирами. Дионис никогда не был низшим божеством, напротив. Первоначально театр служил местом его чествования. Сценические игры составляли главную часть торжества. В древнем театре даже имелся алтарь Диониса…

– Я – актер, я – языческий бог, – произнес вдруг Квентин.

– Это – сон, и мы спим в мире слов! – продолжил Гордас.

– Я – вольнодумец, в греховном экстазе побед, – опять процитировал Квентин.

– Вне церквей и крестов, – вспомнил Гордас.

– Я – актер, я – смуглокожий грек. И Афины легли в горизонт, – не унимался Квентин.

– Откуда это? – остановил их Хэпи.

Квентин не отвечал, продолжая бубнить стихи.

– Из какой-то роли, – Гордас зевнул.

– …Ты всего лишь – славная муза моя. А я – твой бесславный поэт, – закончил наконец Квентин. – А ты… – он указал на Хэпи. – Ты язычник.

– Пьешь с Дионисом! – выдал Гордас недовольно.

– Нет, не пью, – ответил Хэпи со вздохом.

– Помню, – хмыкнул Гордас. – Только апельсиновый сок.

– Вот уйду я в царство Хель, а никто и не заметит, – чуть не плакал Квентин.

– А ты разве не хочешь героически пасть в бою? – Моментально отреагировал Хэпи.

– Кто это «Хель»? – Гордас путался в сонном дыхании.

– Квентин с греческих мифов перешел на скандинавские, – пожал плечами Хэпи. – Это хозяйка загробного мира, страны мертвых. К ней попадают все умершие, кроме героев, погибших в бою, те… – он сделал паузу, припоминая, – по другому адресу.

– По какому адресу? – не понял иронии Гордас.

– К валькириям, – ответил Хэпи невозмутимо, как будто речь шла о близких знакомых.

– А-а, – кивнул тот.

– Двуликое божество, – продолжал рассуждать Хэпи. – Одна половина ее – черная, другая мертвенно бледная.

– А-а, – опять произнес Гордас. Хэпи напустил на него такого ужаса, что тот перестал его слышать.

– Откуда ты все это знаешь, Хэпи? – В голосе Квентина больше не было слез, лишь – любопытство.

– В детстве увлекался, – ответил тот тихо.

* * *

Живое пламя винтовой лестницей струилось по стенам колодца. Рыжеволосый юноша шел по огню босиком, крепко сжимая в руках книгу. Лестница вдруг оборвалась. Он стоял один посреди высоты гранатовых стен: вверху – едва заметный свет, внизу – пройденная вереница пламени.

– Лети! – донесся сверху знакомый хор голосов.

Рыжеволосый юноша поднял голову. Тотчас по спине его начали ползти две параллельные линии. Кровь не сочилась из этих равномерно падающих разрезов. Казалось, внутри него – пустота. В одно мгновение из телесных расщелин вырвались черные крылья. Он взмахнул ими. Еще раз, еще – и оторвался от огненной лестницы.

– Ну же, лети, – послышался нежный голос, и то был уже не приказ, а заботливый, родительский шепот. Не выпуская книги из рук, крылатый юноша стал подниматься все выше и выше. Он летел к своему создателю, к тому, кого впервые увидел, чей голос услышал впервые.

Стены колодца расширялись, разреженное огненное тепло жидкими волнами плескалось в воздухе, тяжелее становилось дышать. Страшная резь пронзила его грудь, он начал задыхаться, стремясь вернуться назад, обратно в огненную стихию, но тело не подчинилось. Красная Мантия стояла на самом краю колодца и звала его нежно. Еще один взмах крыльями. Тяжел был этот взмах, горек был воздух – но все позади, и вот он уже рядом с ней.

– Я не назвал тебе твоего имени. – проговорила Мантия. – У козырной фигуры должно быть имя…

– Имя? – Переспросил юноша.

– Прежде чем отпустить на игровое поле, я должен дать его тебе. – Мантия, казалось, вглядывалась в красивое лицо своего создания. – Эль. Твое имя Эль.

– Эль, – повторил рыжеволосый юноша.

– Увы, теперь тебя окружает холод.

На шестигранном бордюре колодца сидели две черные птицы, время от времени вздрагивая, словно хотели сбросить с себя непривычные ощущения.

– Это твои спутники. – Мантия подлетела ближе к черным птицам. – Они будут сопровождать тебя. И убери крылья, здесь тебе они не понадобятся, – заботливый голос окрасился строгой интонацией. – Ты сейчас уйдешь, Эль, помни: ты обязан достичь поставленной цели. Так иди же! – В одно мгновение Мантия пропала в темном колодце.

Эль сел на его граненый край. Медленно переводил он взгляд с одной точки на другую. Болезненным, тяжелым был этот взгляд. Одна из птиц держала в клюве знакомый оранжевый цветок. Эль совсем забыл о нем, о своем подарке, и теперь очень обрадовался, увидев его вновь.

– Отдай, – он протянул руку и взял цветок за сочный шипастый стебель. Бережно поднеся цветок к лицу, Эль стал рассматривать его яркие лепестки. Так продолжалось бы еще долго, но крик черных птиц вывел его из забытья. Они спрыгнули с холодной каймы колодца и повисли в воздухе, осмысленно оглянувшись на него. Эль поднялся и тоже спрыгнул, но не успел он сделать и шага, как сильный ветер сбил его с ног. Он закружил Эля в своем вихре, увлекая прочь. Черные птицы летели следом, оглашая все вокруг растерянными криками.

Глава 9. Ценные бумаги

Этим утром щедро светило солнце, тепло его струилось по кронам деревьев. Из модного парикмахерского салона, казалось, вышли их изрядно поредевшие головы. Шелест листьев, опасливый, аккуратный, таил в себе страх рассыпаться, разлететься по остывающей земле. Яркое небо текло, быстро видоизменяясь, перемешивая краски облаков. Азраил вдруг подумал: «Если это небо сравнить с полотном, то его непременно кто-то должен вышивать: стежок за стежком – проглядывает новый рисунок, стежок за стежком – льются небеса. Какие быстрые пальцы, какие ловкие руки…» – Азраилу понравилось это сравнение. – «…И мне хорошо. Да, светло. Прекрасное небо… И даже если будет через минуту плохо, сейчас – хорошо, и не больно, и не грешно… Ужасное слово – «грешно» … Так вот, запомнить бы это «не…» – Азраил!

«Кто-то зовет. Какой родной голос у этого оклика…» Заретта подошла ближе:

– Азраил?

Азраил опустил глаза. По разбросанным на земле листьям пятнилась зрелая осень.

– Мрачное место, – произнес он шепотом. Азраил не любил кладбищ и церквей, не любил сосредоточения людей, мысли которых отданы либо скорби, либо просьбе. Это порождало черные дыры в его душевном пространстве, что затягивали в себя все то немногое светлое и доброе, которое было накоплено за жизнь.

Заретта села на знакомую лавочку под раскидистым кленом и задумалась.

Азраил прислонился к стволу дерева. Он хотел не обнаруживать себя, заглушить взволнованное сердце. Он тонул в ее неровном дыхании, непроницаемых мыслях, в ее мечтах, желаниях. Когда Азраил смотрел на сестру, в его голове возникала мелодия. Начинаясь всегда тихо, она становилась отчетливей и громче, пока он не растворялся в ней совершенно. В такие моменты ему хотелось умереть, но по-хорошему, не со зла, не от отчаянья, просто исчезнуть в выбранном душою едином звуке, исчезнуть безболезненно, незаметно, чтобы никто и не вспомнил после. Под влиянием прекрасной мелодии был остановлен ход его мыслей, жизнеточащая рана сознания затянулась. Не было чувств, только томительное ощущение близости к чему-то недосягаемому, тайному – и от этого страстно любимому. Фонтанирующая мелодия лилась в его душу, на мгновения стирая память.

Посетители кладбища в золотом блеске утра бросали тени. Упав на выпуклый рельеф земли, тени ломались, причудливо складывались, стелясь по ковру пожухлой травы. Азраил набрал в грудь воздуха, ему показалось, что он давно не дышал.

* * *

Лучи осеннего солнца скользили по холодным окнам, издавая что-то похожее на шипение. Гордас открыл глаза, незнакомые стены тотчас принялись разглядывать его необразумившееся существо, находя в том что-то несомненно любопытное. Как только к нему полностью вернулось сознание, Гордас принялся изучать их в ответ, но, так и не разобрав что к чему, совершенно выбился из сил.

Хэпи смотрел на записку, приклеенную к шкафу.

«Семинар молодого исследователя: «Миф как результат пересечения параллельной реальности с реальностью субъективной».

– Пропустил, – со вздохом заметил он. – Да, жаль. Хотя слишком много «реальности» на одно «миф»…

До Гордаса долетел запах только что сваренного кофе. Приятный аромат, наверняка обещающий массу удовольствий, начал хозяйничать в комнате. Гордас сделал еще одну отчаянную попытку подняться, и опять неудачно.

На этой вот, должно сказать, драматической минуте в комнату вошел Хэпи.

– День, – произнес он многозначительно.

– Что «день»? – не понял Гордас.

– Форма приветствия, – пояснил Хэпи и еще раз произнес: – День.

– Добрый… – подсказал Гордас неуверенно.

– Нет, без эпитета, – решил Хэпи. – Пойдем пить кофе, – предложил он. Квентин отправился за противоядием.

– Как я мог пить с вами… – Гордас скривился, в его словах слышались упреки, угрозы, ненависть и даже жалость.

– Не стоит так убиваться, Гордас, – рассудительно произнес Хэпи. – Ну, выпил ты с простыми смертными, ну, перепил, уснул на плечах тебя недостойных тварей. Короли, знаешь, императоры с простым народом хотя бы в жизни раз, но пировали, – все это он проговорил спокойно, просто, без тени насмешки.

Гордас оторопел.

– Издеваешься? – спросил он с подозрением.

– Да нет. Пытаюсь войти в твое положение, – с тем же спокойствием отвечал Хэпи.

– Ты же меня ненавидишь, – по-прежнему растерянно, но уже с резкой интонацией произнес Гордас.

Хэпи вздохнул:

– Опять – враги, соперники… Что с тобой делают амбиции… Это уже похоже на манию. – В голосе его послышалась заботливая интонация.

Однако Гордас не был настолько тонок, чтоб различать интонации:

– Ты здесь живешь? – наконец спросил он с брезгливым выражением лица. – Ты живешь один: ни родных, ни даже девушки?

– Совершенно верно, – кивнул Хэпи.

Отыскав наконец то, на чем можно отыграться за свое испорченное настроение, Гордас возликовал:

– Знаешь, я что-то такое подозревал. Я сразу понял, что ты одиночка, герой с тяжелой судьбой, противопоставленный всему миру.

– Если ты не заметил, эпоха романтизма уже прошла, – ответил Хэпи холодно.

Гордас не услышал:

– Да… бедновато живешь, герой…

– Я просил у тебя адрес, но вы с Квентином так сильно путались в мыслях, стихах и молитвах, что мне пришлось отступить. Гордас постарался проглотить упрек и замолчал.

* * *

Эль открыл глаза – никогда он еще не видел такого света. Обессиленный, лежа в белых лучах, он старался превозмочь неприятные ощущения. Черные птицы пропали, вместе с ними исчезла и книга. Наконец Эль поднялся, сделал несколько шагов. Посреди болезненной белизны сидел ребенок. Что-то неодолимое, прежде неведомое потянуло Эля к нему. Неприятные чувства на мгновение исчезли. Эль смотрел на странно сложенные губы ребенка. Он сделал над собой усилие, но собственная мимика ему не подчинилась. Глаза ребенка смотрели кротко и ласково, и под воздействием этих глаз Эля переполняли совершенно незнакомые чувства. Он вдруг ощутил невероятную легкость. Ему захотелось приблизиться к подобному себе, прикоснуться к похожей плоти. Эль шагнул навстречу ребенку, как вдруг почувствовал сильную резь в глазах – по его лицу потекли прозрачные капли.