Глазами маски

– Нет-нет, – откашлялся тот.

– Вальсам называет пьесу Солы золотой, – заметил Хэпи как бы между прочим.

– Золотая она или нет, это вопрос времени.

– Он говорит, что с ней нас увидит большой свет, – По тону Хэпи не было понятно, как он сам относится к этим высказываниям.

– Тебе света не хватает? – улыбнулся Азраил.

Они вошли в театр.

– Признаться, меня мало интересует большой свет. – Азраил продолжал смотреть перед собой. – Может быть, я просто его боюсь? Света?

– Тонкие брови его нервно дернулись, но глаза остались неподвижны.

Хэпи не ответил.

– У тебя, Азраил, видно, светобоязнь? – заботливо предположил Гордас, расслышав последние слова того.

– О, Гордас, – кивнул в его сторону Азраил.

– Тут как тут, – усмехнулся Хэпи.

– Да, пожалуй, гении испокон веков недолюбливали свет, – с комичным выражением лица и слегка наклоненной набок головой согласился с собой Гордас. – Да-да, слава всегда была чужда высокородным гениям. Толпа поклонников и подражателей… – Гордас повел рукой по воздуху, словно читая со сцены. – …только раздражала их. – Он со вздохом умолк и, не дожидаясь ответа на свою тираду, ушел в противоположном направлении, привычным метражом отмеряя шаги.

– Интересно, если бы он к тому же узнал, что у меня, ну, скажем, – клаустрофобия, как думаешь, его выступление было бы ярче? – спросил Азраил у Хэпи.

– «Несомненно ярче и в два раза дольше», – произнес тот в сторону, никакого внимания, не уделяя выразительно удалявшемуся Гордасу. – А у тебя действительно клаустрофобия?

– Хватит и светобоязни, – уклончиво ответил Азраил.

Он махнул рукой, на которой блеснул тяжелый браслет в виде змеи.

* * *

Чистый водоем, мягким светом струится тепло, распадаясь на тысячу бликов. Как ярки они, дрожащие на воде, насыщенные полотнища цвета. Это – картина, погруженная в воду, а может, перемешанная с водой, или же, – нарисованная на воде, из цветной воды сотканная? Заретта не знала, впервые столкнувшись с чудом лицом к лицу. Перед ней был целый мир, город, теплые крыши домов разноцветной черепицей играли на солнце. Даже если здесь и существовало время, оно пребывало в невесомости и мало что значило. На перевернутой улыбке месяца, подобрав под себя ворох звезд, сидело лохматое существо с длинной мягкой зеленой шерстью и черными бусинками глаз. Заретте хотелось влиться в эти краски, смешаться с ними. Она уже давно плыла по сказочному источнику, однако картина до сих пор была неосязаема: волны с нежным журчанием расступались перед ней, не нанося никакого вреда изображению. Зеленое существо спрыгнуло вниз. Аккуратно опустившись на ровную гладь, оно заспешило куда-то по искусно расписанной воде, все дальше и дальше по черепичным крышам.

Не будучи созерцателем, Заретта не могла подолгу переносить статичную красоту. Ей просто необходимо было все разрушить и потом рыдать над сделанным, восстанавливая по уцелевшим частицам. Эти мокрые краски, яркие, больные, казались для нее слишком красивыми, хотя бы еще для одного мгновения жизни. Бросаясь пригоршнями брызг, Заретта разбила сказочную картину, не откликавшуюся прежде на ее внимание, на ее восторженные глаза и нежные прикосновения. И вот – краски смешаны, волны сглажены, все спокойно, прозрачная, чуть голубоватая вода, чистый водоем.

Заретта проснулась, по комнате носился холодный ветер, шумно дрожали шторы.

* * *

Азраил смотрел в небо и не мог пошевелиться. Небо было необычным, ослепляя яркостью, оно создавало над ним лазуритовый купол. Тело и голос не подчинялись. Сквозь эту сумятицу чувств и красок на мгновение проступило лицо Заретты. Азраил знал, что обязан спасти ее, что, если он не попытается, все будет кончено раз и навсегда.

– Заретта! – произнес он… и проснулся. Глаза резало: сказывалась бессонная ночь.

Со сцены доносилось монотонное жужжание.

– Азраил, ты что там, уснул? – Спросил Квентин, нервно ломая пальцы.

Хэпи пожал плечами:

– Ну, если Азраил уснул…

– Да все в порядке, просто я не привык быть в зрителях, – быстро сообразил Азраил.

– Ну да, затерялся среди кресел и дремлет, – буркнул Гордас.

– Азри, нам завтра выступать, – Голубые глаза рассыпались на мелкие искры. Так всегда было, когда Квентин всерьез расстраивался.

Сола стояла молча, потупившись, перебирая в руках листы со стихами. И только Верти никак не реагировал, бормоча про себя что-то совсем не относящееся к роли.

– Приветствую всех! – В зал вошел Руфус.

– Руфус! – обрадовался Азраил.

– Ты просил сегодня заехать, я – здесь. – Руфус на ходу снимал с себя длинное пальто и разматывал цветной шарф.

– У нас перерыв только через полчаса, – строго проговорила Сола, не поднимая глаз на вошедшего.

– Сола, отпусти меня, я знаю свою роль, я не подведу, – вдруг попросил Азраил.

Сола от удивления даже пошатнулась.

– Друзья мои! – на той же радостной и от того безумной ноте обратился Азраил ко всем. – Вы – лучшие, вы прекрасно играете, и завтра все пройдет без помех.

Погруженная в удивление, сцена не отвечала. Воспользовавшись этим, Азраил, подхватив под руку Руфуса, быстро вышел с ним из зала.

– Ты, брат, меня не пугай. Ты сегодня утром был мрачнее смерти, а сейчас… – Руфус остановился. – Ты как… как себя…

– Да что ты, за психа меня держишь? – рассмеялся Азраил звонко, легко.

Пальто сползло с плеча Руфуса. На мгновение тишина запорхала в воздухе.

– Я не псих, – тем же восторженным голосом произнес Азраил и, помолчав, добавил: – Ну, по крайней мере – пока.

Руфус не знал, верить ли словам Азраила, или это действительно были первые признаки помешательства.

– Мне сон снился… – начал Азраил, но вдруг осекся. – Я так и не спас ее, – добавил он помертвевшим голосом.

Резкая перемена настроения Азраила испугала Руфуса больше, чем недавние восторженные речи:

– Не спас кого?

Азраил молчал. Руфус заглянул ему в лицо. Глаза были закрыты, тонкие брови напряженно дрожали.

– Я не смог, Руфус…