Есть жуков и причинять добро

Хана покачивалась в ритме шагов Буэноса, вцепившись в седло, на последних словах голос задрожал. Девушки разговаривали, специально отстав и оказавшись в конце шеренги, и в поле зрения как раз оказался ссутулившийся силуэт мальчика. Из-за совокупности сырости, летающих насекомых и неприятных тем постоянно казалось, что по коже кто-то ползает, хотелось чесаться.

– Нет, нет, тысячу раз нет. Тебя обидел Гисли, поверь, Марс – просто испугавшийся и не успевший мгновенно подстроиться под ситуацию ребенок. Он – тот, кто первый пришел на помощь и, вероятно, спугнул это чудовище. Он – не предатель, а спаситель и друг. Я – твоя подруга, и сейчас буду стоять за тебя горой, но не могу поддержать в очернении настоящих друзей.

– Дело в том, что Марс стал для меня необъятным авторитетом. Он объяснял, что я чувствую, и только после это чувство действительно расцветало для меня пышными цветами. С каждой нашей беседой выводил из тумана слишком сильных, но непонятных тревог и переживаний. В ежедневной дороге к конюшне пересказывал мне свои рассказы, и его фантазия заставляет хотеть жить, возрождает чувства, которые до этого спали. Марс мог прочитать мои мысли, как он объяснял, по тысячам маленьких частичек, которые я начинаю излучать и окутывать его. Это не запах и не выражение лица, а нечто более тонкое. Качество, которое почти во всех людях присутствует в зачатке, а Марс вырастил и гипертрофировал.

За девушками завершала колонну Уна. После этих слов она не выдержала и подвела коня к Буэносу с другой стороны от Линн.

– Дорогая, я знаю мальчика всю жизнь. Он одарен и очень чувствителен, но тоже человек. Почему сейчас ты рассказываешь все это подруге, а не ему? Откуда он знает, что ты так ценишь в нем какие-то качества? Что он столько значит для тебя? Да может он и не подозревает о своей уникальности. Не умнее ли рассказать ему, за что ты его ценишь и почему тем больнее тебе стало от его недоверия?

Хана рассеянно отпустила поводья и надулась. Что-то в ней не давало поверить в простоту, и темно-серое упрямство заполнило существо. Уна пожала плечами, хмыкнула и обогнала девочек.

– Прямо по курсу водоем! Объявляю привал, – послышался спереди голос Калле.

Компания заняла половину берега лесного озерца, поросшего лилиями и кувшинками, по размеру более напоминавшего пруд. Путешественники занялись поиском камней для кострища и хоть сколько-нибудь сухие ветки. Кьярваль захватил разработанное в лабораториях Штрудхарта устройство для очистки воды и двинулся к озеру. Изобретение напоминало бутыль, но с горлышками с обеих сторон, завинченными пробками. Посередине сосуд делился перегородкой на две половины. Перегородка представляла собой трехслойный диск, краями прилегавший к стенкам. Два слоя напоминали вату, а посередине – самый толстый, около полутора сантиметров, являл мешанину из песка, сухих листьев и корней разнообразных растений.

– Захвати с собой палку покрепче, здесь не твердая земля! – успел Калле ухватить взглядом направившегося к воде брата.

Но охваченный азартом ученый предпочел не вслушиваться в предостережение. Дочмокав подошвами до хлипкого берега, Кьярваль опустился на колени и принялся возиться с устройством, впервые испытывая его вне лаборатории. Калле, поглядев некоторое время на брата, махнул рукой и взялся за помощь младшим спутникам. Коней оставили на островке твердой почвы, где росла хоть какая-то жидковатая полупрозрачная трава, а сами пристроились с краю. Невысокая растительность склонилась над ними, подслушивая. Кровососы счастливы были не гнаться в изнеможении за пищей, постоянно меняющей местоположение, а найти ее на уютной небольшой поляне, да еще и в непосредственной близости к водоему, в который, не теряя времени, откладывали яйца, насытившись кровью.

Уна, кружа по периметру поляны, рвала ветки, формируя из них веник – единственное средство против досаждающих болотных насекомых, перевязывая рукоятку резинкой для волос, которыми запаслась в Тахиярви. Все уже обмахивались пышными орудиями, кроме Кьярваля, копошившегося у озера, и ее самой. Хана и Линн помешивали высушенные кусочки рыбы, рис и лавровый лист в котелке, а Калле с Марсом рыскали по окружающему лесу в поисках дров для поддержания нестабильного огня.

Все боролись с тягучим, сонным состоянием, болото будто забирало энергию и энтузиазм. Время замедлилось, и копошение путников на поляне выглядело для сидевших на ветках птиц с отличным ракурсом обзора как бесцельный, медленный, но непрекращающийся предсмертный полет мух. А птицы здесь, как ни странно, были бодры и голосисты, и пели как-то даже слишком громко, словно встревожено.

Гром свернулся калачиком у костра, носом в сторону дымящегося котелка, как это бывает у собак – на всякий случай, и иногда поскуливал на выдохе, привлекая внимание. Быт растянулся, поглотил всех, кроме Кьярваля. Тот, наигравшись, наконец, с изобретением и получив даже немного кристально чистой воды во втором делении из мутной болотной субстанции в первом, обрадовавшись и подняв сокровище над головой, собрался вприпрыжку бежать к друзьям. Все услышали только всплеск, обернулись на звук. В луже рядом с озером ходили по поверхности круги, Кьярваль скрылся с головой.

Глава 18

Кьярваль открыл глаза. Он чувствовал себя легким, а пространство вокруг было тягучим и замедленным – ученый находился под водой. Точнее, в мутной зеленоватой субстанции, пару сотен лет назад бывшей озерной водой. Продолговатые листья водорослей окружали его, они, словно змеи, убегали вниз, в донную черноту, и поднимались к светлеющей поверхности, до которой, на глаз, было около сорока-пятидесяти метров. С дыханием проблем не чувствовалось, в нем будто отпала необходимость, а вот уши нещадно болели, на макушку давила многотонная масса воды над головой.

Подняв взгляд к неясно мутному свету наверху, мужчина увидел, как к нему, создавая водоворот, по спирали приближаются четыре существа. Похожие на рукастых рыбин, они окружили Кьярваля, и одна приблизилась к нему. Ничего подобного ученый не встречал. Существо представляло собой очеловеченную рыбу, отдаленно напоминавшую мифических ундин и русалок. Но людского было в них куда меньше. На Кьярваля глядели огромные миндалевидные светло-серые глаза. Губы отсутствовали, а все лицо к носу сужалось и как бы подавалось вперед. Границы чешуи и кожи трудно было различить, хвост она покрывала полностью, а вот на туловище и неестественно длинных тонких руках появлялись островки кожи, словно существа линяли в людей. На лице поверхность кожи выделялась больше всего, чешуя оставалась лишь по бокам лба, спускалась на виски и оканчивалась на острых скулах. Длинные седые волосы спускались длинными волнами и покачивались в воде, иногда соприкасаясь с кончиком хвоста.

Длинным ногтем в половину пальца существо провело по плечу Кьярваля и произнесло:

– Добрый, добрый гость. Как мы не любим добрых гостей, – прозвучал низкий голос, после чего раздался леденящий смех.

Сложно было отличить такой смех от рыданий, надрывный звук на выдохе напоминал крик младенца. Но глаза ученого сузились и стали переливаться стальными оттенками, сканируя ундин внимательным взором, благодаря чему Кьярваль и распознал эмоцию.

– Но не прийти ты не мог, мы знаем обо всем. И помогать по доброте мы не намерены. Трудно действовать из побуждений, которых нет, – вступило подплывшее слева второе существо.

И вновь почти после каждой фразы раздавался приглушенный водой смеющийся крик. Второе существо оказалось идентичным первому.

Выходит, им известно, зачем он здесь, и какая помощь ему требуется. А вот Кьярваль не имеет и малейшего понятия, но он решил, что объявлять это вовсе не обязательно.

– Насколько я понял, выбор в данной ситуации не предусмотрен. С удовольствием помогу вам чем смогу.

Облик полурыб был ужасающ, и при этом – захватывающе красив своими непривычными чертами. На седых волосах покоилось украшение – цепочка со спускающимися до переносицы ромбовидными красными кристаллами. Четыре камня, расположенные так, что четыре маленькие четырехгранные фигуры составляли ромб побольше, подчеркивавший резкие линии лица. Смех после каждой фразы вводил в недоумение, но Кьярваль слишком хорошо познакомился с этой особенностью в подростковом возрасте, ибо и его преследовала подобная привычка. Стеснение поедало робкого мальчика, и каждая его реплика сопровождалась нарастанием неловкости, которую он непроизвольно разряжал нелепыми смешками. Привычка, от которой избавляться оказалось трудно и долго. Теперь в смехе существ жуткие младенческие вскрики оборачивались для него попыткой усилить пугающий эффект. А с пониманием эффект уже не работает.

Вся внешность ундин не пугала его. В силу рода деятельности и склада ума в любом иррациональном и необычном Кьярваль искал рациональное зерно, из-за чего волшебство обращалось в пепел пошлости и выдумок. И пока ему всегда это удавалось. Ученый считал, что если откопать корни явлений, кажущихся волшебными и необъяснимыми, восхищение может возрасти в сотни раз. Ибо наука предполагает куда больше чудес, чем поверхностные, притянутые за уши выдумки. А все пугающее можно вскрыть и разложить на части, и от страшной оболочки не останется и следа.

Тем временем Кьярваль заметил, как вместе с кружащими вокруг него по часовой стрелке ундинами погружается на дно благодаря создаваемому их движением мягкому водовороту. Толща воды с постепенным движением вниз оставляла всё меньше частичек солнечных лучей, погружая ученого во мрак. Кристаллы на диадемах разгорались рубиновым светом, с приближением ко дну усиливая яркость. Выдающиеся вперед лица, отдаленно напоминавшие морды рыб, и контрастировавшие с ними человеческие, более человеческие и проницательные, чем у людей, глаза выглядели сюрреалистично.

Полурыбы погрузились до самого дна, до своего места. Их жилище представляло собой участок грунта около бурной поросли водорослей. Растения склонялись над домом ундин и обнимали его с обеих сторон, создавая иллюзию просторной пещеры. По мягким стенам ходили растительные волны в ритме движения водорослей под действием мельчайших подводных течений. Вода в жилище была заметно холодней. Под сводом импровизированного потолка болтались крупные, сплетенные из мягких продолговатых листьев чаши. Одна из ундин, видимо, не собираясь участвовать в разговоре, подплыла к своей и свернулась в ней клубком как в колыбели, из-за чего та потеряла половину высоты и осталась витать на уровне глаз.

Повсеместно из стены вытягивались стебли с полураскрывшимися бутонами белых кувшинок, очевидно, выуженные ундинами с поверхности. На тонких палках, воткнутых в глинистую землю, сидели восемь человеческих черепов, в которых сновали стайки рыбок, игриво вплывая и выплывая через глазницы. «Утонувшие, свалившиеся в болото» – с тоской подумал Кьярваль.

На одном из черепов, а также на небольшой коллекции позеленевших весел спешили по своим делам несколько улиток, самая крупная – размеров с голову младенца. Раковины их были разрисованы яркими абстрактными узорами и цветами. К одной из полурыб при их появлении подплыла стайка крохотных черепашек, не больше фаланги пальца каждая. Они сделали несколько приветственных кругов вокруг ее хвоста по спирали и сели на широкий плавник.

Кьярваль сел на дно, чем взбаламутил не то песок, не то глину, и вслушался.

– Наши предки жили в образе рыб веками, только изредка обращаясь к воздуху за глотком кислорода. Каждому виду хочется большего, и времени вне воды каждое следующее поколение проводило все больше, незначительно видоизменяясь, а теперь ты смотришь на нас.

– Слишком частые, лишенные необходимости глотки иссушили и без того тонкие губы. А легкий ветерок слизывал с показывавшейся кожи чешую, на месте которой оставалась нежнейшая белая кожа, – вторая полурыба провела подушечками пальцев по лицу.

– Все, что мы можем сделать, чтобы приблизиться к облагораживающей силе – это лежать спиной на поверхности, поддерживая себя в болотной воде движениями хвоста. Именно наиболее высвеченные солнцем островки чешуи и сменились кожей.

– Но поднять голову из воды равносильно самоубийству. Наша жизненная сила заключена в волосах, которые всегда должны оставаться мокрыми, притом – обильно, так, чтобы вода стекала ручейком. По мере высыхания волос, мы высыхаем и изнутри, что ведет к гибели, – подала голос и свернувшаяся в чаше полурыба.

– Природа мудра и не устает напоминать нам об истинном происхождении. Не выпускает из создавшей нас среды. Так и лежим на воде, обратив лица к солнцу, и следим за его коротким ходом. Из-за деревьев, окружающих озеро, мы видим наше божество лишь с полудня и до шести часов после.

Каждая из ундин по очереди раскрывала небольшую часть истории, негласно передавая слово следующей. Они оставались с четырех сторон от Кьярваля на одинаковом расстоянии. И всякий раз при смене говорящей он поворачивался всем телом, чтобы отчасти читать по губам, так как в воде его ушей достигали не все слова. И в процессе ученый стал замечать, насколько обманчиво первое впечатление об их идентичности. С каждым новым кругом особенности каждой полурыбы проступали все ярче, и их индивидуальность становилась все очевиднее. Но ундины, конечно, не изменялись, просто Кьярваль следил во все глаза и проникал все глубже. Одна из них говорила с чувством, приподнятыми бровями. Часто улыбалась Кьярвалю, а когда улыбка сходила, губы очерчивали мимические морщинки. Высокий лоб выделялся среди прочих черт.

Вторая тараторила, быстро, эмоционально, метая глазами молниеносные проблески. Острые скулы едва ли не прорезали щеки. Третья отличалась самой мягкой, пышной фигурой и бледной, призрачной кожей. Говорила она медленно, делая длинные паузы между предложениями и постоянно теряя нить повествования. Верхние веки в расслабленности были полуопущены и прикрывали половину глаз. От облика же четвертой веяло печалью – низко сидящие угрюмые брови и опущенные уголки рта. Двигалась она неловко и порывисто. А говорила тихо-тихо, так что во время ее реплик Кьярваль полагался исключительно на чтение по губам.

– Так чем же я могу вам помочь? – слова ученого пузырьками поднялись куда-то к свету.

– Помоги нам увидеть, как встает и куда уходит спать Солнце. Иногда в пасмурные дни незадолго до наступления темноты тучи приобретают розовые, сиреневые оттенки, и в направлении ухода светила они все ярче. Что же за феерия творится там, за деревьями? И кто знает, как она может повлиять на нас, если даже пара дневных лучей так возвышает и облагораживает,– глаза самой экспрессивной ундины болезненно, страдальчески заблестели.

– Ваша просьба очень сложна, но так светла и достойна, что я рад бы подумать над ней и без вознаграждения. Для меня такое желание свято, я и сам держу путь из-за схожего. И надеюсь, что разговор с вами не означает конец этого пути. А какое поле для научного азарта! – у Кьярваля действительно зашевелилось что-то в животе от предвкушения. – Но от своего царства, от источника могущества – лаборатории, я только отдаляюсь. И не смогу вернуться, пока не сделаю желаемое, пока не помогу друзьям и самому себе, – Кьярваль замолчал.

Полурыбы безмолвно дрейфовали вокруг него, подрагивая широкими хвостовыми плавниками. Решающая, напряженная пауза давила на каждого в виде тысяч кубометров воды над головой.

– Я мог бы дать вам торжественное слово ученого. Слово человека науки, придерживающегося честности, этики, прогресса.

– Мы уповаем на твои слова и чувствуем их значительный вес. Но под нашей кожей еще не теплая полноценная кровь, а значит, и не полная способность к доверию. А потому, чтобы показать то, зачем ты погрузился, и отпустить, даровав жизнь, мы подвергнем тебя нашему, древнему обычаю клятвы, – и вновь остужающий кровь хохот, ставший уже привычным.

Ундина скрылась за пудрово-розовой, поросшей водорослями старинной ширмой и вернулась с фарфоровой шкатулкой в руках. Перед Кьярвалем она картинно подняла крышку и вместе с ученым зачем-то склонила голову над содержимым. Внутри поблескивал металлический шприц со стеклянным цилиндром. Игла, на удавление незаржавевшая и острая, лежала рядом.

– Ты должен разбавить свою горячую кровь, от которой теплом обдает даже нас, кровью ундины. В случае, если клятва не будет выполнена, тебя постепенно, но неудержимо потянет к воде. Что произойдет дальше, лучше не знать, но от науки ты станешь далек. Достаточно одного шприца.

– Но ведь здесь, в воде, точнее даже, в болоте, вместе с вашей кровью я могу влить себе нечто пострашнее жидкой любви к воде. К примеру, инфекцию, которая прикончит меня за несколько дней.

– Пока совершается древнее таинство, можешь не бояться. Ничего не случится, ты защищен его правилами.

– Конечно, конечно, даже не сомневаюсь, – Кьярваль приподнял брови и скептически оглядел иглу. – Позвольте мне провести ритуал, постараюсь причинить минимальное количество боли.

– На то и мы и рассчитывали, – и полурыба вытянула руки со шкатулкой навстречу ученому. Тот взял шприц и иглу и надел канюлю.

– Плохо представляю, как кровеносная система рыбы преобразуется у получеловека, поэтому буду набирать кровь из шеи. Перед жабрами должны проходить самые крупные поверхностные сосуды с венозной кровью.

Первая ундина склонила шею под рукой ученого, и Кьярваль нажал пальцем левой руки на место между жаброй и кожей. За несколько секунд взбухли целых три сосуда, и мужчина мягко погрузил иглу в средний. Ундина издала громкий звук боли, похожий на «урррр» и содрогнулась всем телом. До сих пор Кьярваль не мог определиться и метался из стороны в сторону от ощущений общения то ли с животным, то ли с человеком. На диалоге с ними это никак не отражалось. Но где-то в глубине очень хотелось бы склониться к одному мнению, чего не давала сделать противоречивая природа этих существ. Повадки и простота, непосредственность животных и такое наболевшее стремление к прояснению мира. Физиология рыбы, чешуя и плавники, резкие дикие удары хвоста в водяной толще. И островки белой кожи, печальные глаза, отражающие их несбыточные многолетние желания, плавные движения рук. Кожа оказалась тончайшей, нежнее человеческой, а неприятная при проколе двуногих прослойка жира отсутствовала. Кьярваль оторвал палец левой руки от шеи и потянул за поршень. В шприц интенсивно вливалась, бурля, темная жидкость. Набрав четверть цилиндра, ученый попросил руку ундины и поднес ее к игле. Вытащил иглу и прижал подушечку пальца полудевушки к проколу. За секунду между двумя этими действиями наружу просочилась капля крови и раздулась дымчатым облачком, расширяясь и исчезая, поглощаемая зеленоватой водой.

То же ученый проделал и с другими полурыбами, кровь у них оказалась различных оттенков. У ундины с высоким лбом – интенсивно-красная, несмотря на венозное происхождение, у обладательницы глаз с болезненным блеском – темно-бордовая с зеленым, болотным отливом. У пышечки – очень жидкая, полупрозрачная, а у угрюмой полурыбы – почти черная. После Кьярваль попросил найти нечто вроде веревки или гибкого, плотного стебля, чтобы пережать сосуд на руке. С вливанием странной леденящей крови ученый расправился в два счета и с удивлением отметил, как явно чувствуется продвижение холодной, жгущей сосуды жидкости. Через несколько секунд она смешалась с кровью Кьярваля и по телу разлилась прохлада.

Мужчина поднял глаза на ближайшую из полурыб, и та кивнула ему медленным смежением век. Во взгляде убыло горечи и появилось некое подобие властности и спокойного знания.

Она подплыла и взяла его за руку, с противоположной стороны приблизилась другая и сделала то же самое.

– Теперь наша очередь, ты сможешь проследовать вместе с нами и узнать то, зачем спустился, – вкрадчиво произнесла оставшаяся напротив ундина.

Два существа, оставшихся свободными, резво взмахнули плавниками и поплыли в неопределенном направлении. Другие, держа его за обе руки, заскользили за ними чуть медленнее. Но сила и скорость пока еще полурыб поражала: Кьярваль преодолевал сопротивление воды легко, как во сне, почему-то захотелось смеяться. Сначала он пытался двигать ногами в такт движениям плавников, чтобы облегчить усилия ундин, но понял бесполезность действия и расслабился, принявшись разглядывать подводный мир. Вода ласково обтекала его тело, лавировавшее при поворотах и смене глубины. Вокруг всё сгущалась поросль тех длинных водорослей взвивавшихся до самого верха. В мутной болотной воде видимость не превышала пяти метров.

К сожалению, вскоре ундины прекратили движение, тягучий водный полет закончился. Кьярваль в разочаровании приподнял веки. Под конец пути он плыл с закрытыми от блаженства глазами, старался сосредоточиться на ощущении, запомнить его. Полурыбы тут же упорхнули из виду, а зрелище, открывшееся ученому, мгновенно отрезвило его.

Недалеко от Кьярваля в толще воды парил силуэт человека. Подплыв ближе, ученый ужаснулся: те самые змееподобные водоросли в нескольких местах проросли его тело насквозь. Человек «лежал» лицом вниз, нижнюю часть лица покрывала густая, аккуратно выстриженная золотистая борода. Кьярваль огляделся, убедившись, что ундины покинули его. Без особой надежды он взялся за запястье незнакомца, чтобы проверить пульс. В груди резко закололо, голова закружилась, ученого будто снова вели в потоке воды ундины, но теперь в десятки раз быстрее.

Глава 19

Кьярваль мучительно кашлял, рвота болотной водой не прекращалась. Марс поддерживал ослабевшего ученого за плечи. Калле, со стекающей с головы водой, только что вылезший из лужи с обмякшим телом брата, плакал от облегчения. Чувство неизбежности горькой потери покорно отступило в хилый жидковатый лес.

– Кьярваль, ты не должен сдерживать кашель, необходимо выпустить воду до последней капли, – Уна на корточках сидела напротив ученого и спокойно давала инструкции.

Начав полноценно дышать, мужчина заметил боль в правой руке, непроизвольно сжатой в кулак, кожа побелела от напряжения. Окруженный спутниками, он раскрыл руку.

– Что за камешки? – заглянул через плечо Марс.

На ладони еле умещались причудливой формы твердые образования. Кьярваль поднес их поближе к лицу, чтобы рассмотреть – семь штук.

– Что ты делал там, черт бы тебя побрал!? – вскричал Калле и провел руками по лицу, сбрасывая воду. – Что еще за цацки?

– Это не цацки, – произнес помрачневший Кьярваль, – это запястные кости человека.

Тяжелая пауза продлилась, кажется, очень долго. Ученый пребывал в уверенности, что переживает видение от потери сознания, даже во время происходившего несколько минут назад – и встреча с полурыбами, и быстрое плавание под руки с этими сильными существами. Мужчина не питал иллюзий. И только теперь смотрел на ладонь и переосмыслял прожитое как действительно случившееся. Он начал сбивчиво рассказывать друзьям о произошедшем в этом странном озерном омуте.

– Кому-нибудь знаком мужчина примерно моего возраста, мускулистого телосложения. Больше всего бросилась золотистая роскошная борода, из-за нее толком не успел рассмотреть лицо, пока тянулся к пульсу.

Брат ученого бросил встревоженный взгляд на юного друга. Тот осел на землю.

– Похоже на Ансгарда, отца Марса, – тихо сказал Калле.

Хана, словно выпущенная стрела, бросилась обнимать друга. Она без слов села рядом и оплела его руками, сцепив замком на дальнем плече. Марс уткнулся лицом в ее локтевой сгиб и задрожал всем телом. Девочка усилила объятие. Раздался нежный, убаюкивавший всех голос Линн:

– Милый Марс, не стали бы существа подавать такой знак, если бы все было потеряно. Уверена, это предупреждение, или призыв набраться сил, терпения, да что угодно. Ведь вспомните, ундины пребывали в уверенности, что Кьярваль погрузился именно за этим видением, ему это было нужно. Значит, оно символизирует точно не безнадежность и смерть отца Марса.

– Действительно здравая мысль! – поддержала Уна. – Марс, скорее всего, Ансгард ждет подмогу в виде сильных, не падающих духом близких.

Дыхание мальчика сбилось, и он содрогался на выдохе. Но пелена отчаяния спала с мокрых глаз.

– Наверное, стоит выдвигаться. Отличный выдался обед, друзья. Погрызем сухари по пути, резюмировал Калле.

Подготовленные ингредиенты для супа и котелок сиротливо лежали, не нашедшие применения, рядом с потухшим дымившимся кострищем, оставленным без присмотра.

Глава 20

В этот день компания успела засветло доехать до места ночлега. Оно располагалось у фермеров, построивши отдельный от собственного простенький домик, содержавший только самое необходимое, для таких же путников. Их хозяйство находилось в километре от города. Их жилище отличалось скромной обстановкой, провинциальностью, но довольно внушительными размерами. Вдали уже обрисовывались Альпийские вершины, к которым предстояло подступить уже завтра. Фермер объяснил, как при желании добраться до трактира и бара. А хозяйка также уверила, что сегодняшний ужин и завтрак следующего дня входят в стоимость ночлега.