Есть жуков и причинять добро

Хана тоже была более чем удивлена признанием и Линн, и Джованни, они оба сломали стену притворства и недосказанности и показали друг другу себя настоящих, невзирая на возможные страшные последствия. Ведь Джованни после откровения Линн мог посмотреть на нее глазами, подсвеченными сиянием тысяч будущих монет. Подземный человек, да еще сохранивший приятный облик и дерзнувший снова приспособиться к поверхности. О, это могло стать сенсацией в научном обществе, за Джованни бились бы, предлагая любые деньги. Но человек выбрал человека. А Линн? Многие ли после того, как Аполлон из сказки, представитель элитной касты в величайшем городе, чарующий загадочный красавец расползается по стене грязной подворотни в слезах и сожалениях, ничуть не меняет своего отношения к нему? Все это тронуло Хану до глубины души, а потому она обратилась к их новому другу:

– Я и Кьярваль тоже из подземного города, мы знаем Линн с самого детства. В Гардасхольме мы родились и выросли и не представляли себе другой реальности, кроме земляных нор и круглосуточного мрака. Теперь ты видишь нас такими – земными, яркими молодыми девушками. А я привыкла видеть Линн прозрачной, или же желтушно-зеленой от болезни, так продолжалось до прошедшей осени.

– А жила воображаемым миром, помимо встреч с этими двумя, – уточнила Линн.

– Да, – вступил Кьярваль, – вы представляли собой совсем других людей еще несколько месяцев назад, и не только внешне. Хана, чем больше невзгод, тем сильнее сопротивлялась, брыкалась. А Линн, спокойная по натуре, все больше уходила в себя, чего мы не замечали в полной мере. И очень, очень вовремя она познакомилась с поверхностью. Впрочем, вы обе. Ведь сокрушения Ханы, с невозможностью что-либо исправить, тоже рано или поздно бы ее сломали. Так что жизнь подарила вам, Джованни, встречу с уже совсем иной – воспрянувшей, преобразившейся Линн.

Высокие ворота без поперечных прутьев, на которые можно было бы опереться, и с заостренными кольями на концах, не оставляли шанса перелезть через них, особенно для Линн с ее одной здоровой рукой. Но Джованни заверил, что рано утром придут мусорщики, и после пары недоуменных вопросов освободят их. А воздух как раз предвосхищал первые рассветные лучи, звезды уже утонули в более глубоких слоях над атмосферой, а непроглядный мрак сменился темнотой, дающей разглядеть схематичные изображения предметов. Когда разговор затих, к Линн вернулась та первая серая крыса. Здоровая кисть лежала ладонью на камне, и зверек носом стал протискиваться под руку, пытаясь ею укрыться. Кто-то издал пару смешков, кто-то просто улыбнулся, а Линн посадила льнувшего грызуна к себе на плечо. Там крыса прилегла и расслабленно заскрежетала резцами, выказывая теплому человеку свое удовольствие.

– Придется забрать с собой? – предположил Джованни.

– Это уже решили за меня, – улыбнулась Линн.

– А как же все-таки вышло, что крысы считают вас за своих? – вспомнил Калле. – У нас в Тахиярви мы боролись с ними, ставили ловушки, но с их скоростью рождения крысят, это, конечно, было лишь каплей в море. О том, чтобы избавиться от них полностью, и речи не шло. Они добрались и до Гардасхольма?

– Периодически у нас были наплывы крыс, видимо, с соседней деревни. Едва ли с Тахиярви, думаю, Як слишком бурный, чтобы они смогли его переплыть, хотя кто знает. Но мы никогда и не думали их убивать, даже в пищу, несмотря на нашу ситуацию с продовольствием, – рассказывал брату и остальным Кьярваль. Для гардасхольмцев эти животные священны, то, как они борются за жизнь до последнего, очень походит на подземный народ. А кроме того, они селятся обычно там, где много еды, отходов, а мы и сами объедаем все в округе, имея возможность культивировать и увеличивать только популяцию насекомых. Поэтому надолго они у нас никогда не задерживались, будто бы считали видом, близким к ним самим. Это очень умные животные.

– В точку. И хитрые, – поддержал Калле. – Однажды в курятнике я наблюдал, как две крысы воровали яйцо. Одна легла на спину и яйцо, зажатое в лапках, оказалось лежащим у нее на животе. Всеми четырьмя конечностями она обхватила его, а вторая крыса, схватив ее зубами за хвост, потащила по полу. Я так заворожено смотрел на двух бандитов, что и сделать ничего не успел. Когда очнулся, хитрюг уже и след простыл.

Послышались голоса, и в улочку завернули два приземистых, похожих друг на друга мужчины. Джованни как мог объяснил им ситуацию, и те скрылись за поворотом. Вернулись они с огромными металлическими кусачками. Смотреть на то, как зубцы инструмента легко, будто огонь бумагу, преодолевают металлическую дужку замка, было большим облегчением.

Спустя полчаса компания уже садилась в знакомую черную лодку. У главной площади города пристань по-прежнему была забита гондолами, притом большинство из них – с закрытыми кабинками, обеспечивающими приватность использующих их состоятельных людей. Этим утром город уже не так был подсвечен розовато-медовым теплым сиянием, побережья захватил набежавший с моря туман. С края пристани виднелись только ближайшие к берегу ряды свай, а дальше вид застилала густая вата. Джованни, когда его путники расселись в гондоле, безжалостно направил острый как пик нос лодки прямо в бок этого белого облака и, проткнув его, друзья оказались внутри. Одному гондольеру было известно, как он ориентируется, окруженный со всех сторон одной лишь плотной массой. Однако вскоре, по мере пробуждения города и рассеивания тумана, путники узнали повороты улочек, ведущих к дому Джованни.

На сон отвели три часа, и в семь утра предполагали вновь оказаться в гондоле, уже по дороге к Сан-Микеле.

Глава 31

Кьярваль вместе с Уной остались рядом с лодкой. Ученый уже пребывал в опасной для жизни, но такой сладкой и облегчающей страдания дреме, а девушка не давала ему погрузиться в глубокий сон. Мужчина замерзал изнутри. Он лежал на бордюре у залива параллельно линии берега, и рука с расслабившимися во сне мышцами тяжелой глыбой упала в воду. Уголки губ слегка дрогнули и расползлись в едва заметной улыбке. Глядя на это, Уна стала прокручивать в голове рассказ Кьярваля о встрече с полурыбами. И по наитию, не объясняя даже самой себе, зачем она это делает, стала набирать воду сомкнутыми ладонями и аккуратно поливать Кьярвалю лоб, щеки, шею, ладони. Делала она это так трепетно и осторожно, как способен делать только без ума влюбленный. Избегала попадания даже капли в нос или уши, почти не касалась руками кожи ученого.

Кьярваль не без труда разлепил веки. Крошечные ручейки из рук Уны ощущались как прикосновение неги, капли стекали по коже головы, оплетая паутиной тепла. Вода была для него такой согревающей, слегка щекочущей. Мужчина будто бы стал вдыхать теплый, прогретый воздух островками кожи, на которые попала вода. Тогда Кьярваль и Уна посмотрели друг на друга с молчаливым согласием, и мужчина попытался опустить ноги в воду. Но если сам он проснулся, то конечности лежали на каменной плите неуправляемые, будто мешки с отсыревшим, отяжелевшим крахмалом. Девушка сбросила одну его ногу, и та бухнулась в холодную утреннюю лагуну безжизненной массой. Затем с трудом приподняла и опустила вторую, после чего тяжелые ноги утянули в воду всего Кьярваля.

После короткого испуга и не озвученного, но пронесшегося по нутру звука «ух», ученый с головой погрузился в непроницаемо-черную снаружи воду. Здесь испуг мгновенно отступил. Вода окутала кожу со всех сторон, она казалась мягкой, словно кипяченой. Ласковой и будто бы созвучной самому телу, которое усиленно задышало, насыщая Кьярваля кислородом, а вместе с ним – и теплом. Кровь разгонялась, она сама и подгоняла сердце, которое забилось чаще, а не наоборот. Орган запрыгал, закачал целительную горячую жидкость. Он очнулся от анабиоза, давно соскучившись по всепоглощающей бурной деятельности.

Кьярваль почувствовал себя как кот, оказавшийся на груди любимого хозяина, окруженный лаской и безопасностью. Он свернулся в позу эмбриона и просто дышал, согревался от работы всех фибр кожи. Каждая маленькая пора усиленно всасывала кислород из воды, и от такого всеобъемлющего, глубокого дыхания всей поверхностью тела вместо легких мужчина почувствовал себя способным на что угодно, едва ли не всемогущим.

Глава 32

В зале склепа с низкими потолками подрагивали маленькие капсулы свечных огоньков на повсеместно расставленных канделябрах. Иногда они гасли на долю секунды под действием гуляющих потоков воздуха. Одному дьяволу известно, откуда в глухом подвале взялся зловещий ветер. Но он явно не был пришлым, проникшим с поверхности через дверные щели. Эти дуновения гуляли по помещениям уверенно, по-хозяйски. Со свечными огоньками они играли коварно, не давали угаснуть полностью, а только припугивали и грозили. В моменты затишья капельки пламени набирали силу и освещали зал с коричневыми стенами и стылыми каменными плитами в качестве пола. К потолку крепились цепи с двумя небольшими, но длинными клетками, в которых помещалось сразу несколько керосиновых ламп, в настоящий момент холодных и спящих.

Мертвая тишина нарушилась скрипом тяжелой двери и приглушенными голосами. Самовольный ветер рванул вверх по ступеням и лизнул пока только щиколотки пяти пар ног. Он хотел проникнуть и дальше, в большой мир, но дверь захлопнулась прямо на его пути.

Зала была узкой и длинной. На противоположном своем конце она оканчивалась не глухой стеной, а являлась частью анфилады, состоящей из убегающих вдаль одинаковых помещений, разделенных между собой арками. Глядя в просвет ближайшей к ним, Марсу казалось, будто они стоят между двух зеркал, а вдаль убегают бесконечные отражения.

У левой стены стоял стеллаж во всю стену. В нем хранилось множество мечей и кинжалов, которые едва ли предназначались для гостей, скорее, наоборот. Но каждый из пришедший выхватил их многочисленных ножен по одному холодному предмету. Марс почти услышал, как приободрились его друзья с оружием в руках, ибо место совсем не казалось просто склепом. Сам он выбрал короткий кинжал, инкрустированный рубинами. На рукоятке орудия они подмигивали подначивающе, призывно. Удивительно, но нож лег в руку как влитой и затрепетал, как задыхающаяся на суше рыба, маня скорее применить его, воткнуть в живую плоть, в его истинную среду обитания.

На правой стене высились гробы, напоминая о месте, в котором друзья находились и о его первоначальном назначении. Трупный дух здесь не стоял, однако при дуновении местного противного ветерка запах гниения доносился до компании из соседних залов. И друзья шагнули вперед.

В соседнем помещении, идентичном первому, Марс увидел отца. В стороне от рядов с футлярами мертвецов стоял единственный гроб без крышки. В нем лежал Ансгард, а на поверхности его кожи аккуратно были выложены крупные цветки. Без стеблей и листьев, едва раскрывшиеся только что свежие бутоны, толстые лепестки которых напоминали языки огромной птицы.

Марс сразу понял, что отец совсем не спит, усыпанный цветами в открытом гробу. Он приблизился уже опустошенный, понявший всю тщетность их путешествия. Калле подбежал к Ансгарду и принялся трясти его за плечи, однако тело не поддавалось, его будто пригвоздили к ложу гроба. И действительно, отец был прикован к нему кандалами и наручниками. Калле попытался приподнять хотя бы голову, но и та не поддавалась. Закрывая величественными лепестками почти всю шею, на ней покоился один из цветков. Мужчина применил силу. Он еле-еле оторвал голову от поверхности, но цветок не сдвинулся ни на миллиметр, прочно сидящий на толстом стебле бамбука. Он образовал свищ в шее Ансгарда.

Чтобы на поверхности кожи расцвели эти уродливые цветы, стебли бамбука проросли тело мужчины насквозь. В глазах у Марса потемнело, но не от злости, а от попытки осознать масштаб жестокости, используемой для осуществления этой пытки. Ничего вроде горькой жажды мщения не разгоралось в юноше, наоборот, что-то затухало, облитое вязкой жидкостью. Но рука все же потянулась к карману и извлекла кинжал. К залу, преодолевая множественные арки, приближались два высоких мужчины в длиннополых одеяниях. Один из них был полностью седым, но старым совсем не казался, глаза излучали энергию и пытливость. Второго же словно постирали вместе с одеждой – неравномерные белесые пятна седины у корней волос, мятая одежда, мешки под глазами.

Незнакомец попытался напролом пробежать к залу с оружием, но Калле пригрозил ему мечом. Двое остались рядом с жертвой собственных пыток и ее живым сыном с кинжалом в руках и посеревшим лицом.

– Здравствуй, Марс. Меня зовут Амадео, а это Эмануэле. Нет смысла лукавить: это сделали мы. Но мы верим в то, что ты отличаешься от всех нас, – произнес седовласый.

– Почему вы сделали это? – прохрипел Марс. Его друзья затаили дыхание и не говорили ни слова.

– Мы много лет делали общее дело. Помогали тем, кто нуждался, оказаться в безопасной для них среде. Обустраивали подземный быт. Но люди сами не понимают, чего хотят. Твой отец всегда был готов потакать их малейшим прихотям. А сын Эмануэле придерживался более твердых позиций. Если уж решились спуститься, то будьте добры, придерживайтесь своего решения и не подвергайте опасности остальных. Индивидуализм твоего отца мешал общему делу, пусть и побуждения его были очень благородными. А сын Эмануэле, Кристиан, старался действовать ради общего блага. И пусть Кристиан действовал иногда довольно жестко, он не заслуживал смерти. Его убил твой отец, противореча сам себе. Один тайно выводил семьи, которые не смогли жить под землей. Но они были угрозой разглашения тайны остальных. Второй запугивал людей, прямо или косвенно связанных с подземными городами. И оба теперь лежат неподвижно в склепе.

– А Гисли – ваша верная шавка? – поинтересовался Калле.

– О, этот заплутавший человек – типичное подтверждение того, что я пытаюсь сказать. Он сообщил нам о том, что сделал с вами, юная леди, – Амадео посмотрел на Хану. – Он должен был только проследить за вами, но Гисли пребывает в вечном состоянии выживания и сам порой не знает, что сделает в следующую минуту. Каким бы неуязвимым не казался этот бедолага, ему можно только посочувствовать, ведь жизнь его похожа на ад. С Гисли можно иметь дело, если играть по его правилам: показать, что обладаешь огромной властью по сравнению с ним и поманить ею при условии послушания. Вы никогда не переубедите его в том, что эта самая власть – побочный продукт, а не самоцель. И таких людей рождает как раз круговорот зла, которое родилось в момент появления человечества. Люди передают из поколения в поколение его в самых разных проявлениях в виде мести, обид или так называемой ущемленной чести. Удовлетворение собственной жажды вернуть причиненное зло непременно породит таковую в другом человеке, и эта преемственность неизменна. Мы будем нести свою дорогую ношу, передаривая друг другу. Как детская игра в колечко, которое ребенок с многозначительным видом передает выбранному другу. А после избранный должен будет непременно выбрать следующего. А поскольку формирование человека невозможно без остальных людей, едва ли когда-то нить прервется.

Марс понял, о чем говорит Амадео. Кинжал в его руке призывно дрожал, указывая острием на Эмануэле. Его отец был самым чутким, самым дорогим человеком во вселенной Марса. Все время, проведенное вместе, он старался показать мальчику все краски жизни. Максимально расширить его палитру, показывая и обсуждая все тона и полутона. Они много смеялись, плавали в бурном Яке, помогали Эир печь и готовить праздничные ужины, каковыми являлись все, проведенные Ансгардом дома. Часами разговаривали, притом отец делал это с неподдельным интересом, будто забывая, насколько младше его собеседник.

Кинжал магнитом тянулся к отцу обидчика, наполняя Марса азартом по праву распорядиться чужой человеческой жизнью. Но юноше стало невыносимо противно от этого чувства, оно вызывало в нем отторжение. Хотелось засунуть пальцы в рот, чтобы выпустить из себя эту уродливую иллюзию жажды справедливости.

Марс поднимает кинжал над головой и со злостью бросает его на пол. Хана и Калле синхронно издают разочарованный вздох.

Второй ледяной осколок впился Хане в сердце. Как можно обладать одновременно и такой огромной и чувствительной, и крошечной слабой душой, не понимала она. Не отомстить за смерть любимого отца, из-за чего? Из-за страха перед будущими муками совести? Из-за слабости, не позволяющей вонзить кинжал в живое существо?

Но выбор был за Марсом, и он его сделал. Амадео и Эмануэле с облегчением выдохнули, плечи их обмякли. А Линн подошла обнять друга.

Эпилог

– Получилось! Ни капли не вытекает! – кричал Кьярваль в родной лаборатории в Штрудхарте.

Подбежали Уна и Калле. Брат ученого заглянул в подземный город, как делал каждый вечер после завершения дел в Тахиярви. Жители почти восстановили город после странных мер Кристиана по запугиванию. Выяснилось, что пожар устроили его приспешники, чтобы гардасхольмцы убедились в опасности жизни на поверхности. Но почти никто из них даже не знал о беде в соседнем городе. Власть ради власти как она есть. Бессмысленная и беспощадная.

А Уна жила в лаборатории вместе с возлюбленным все эти сложные дни, когда идеи одна за другой не выдерживали испытаний. Теперь же работающий в бочке с водой Кьярваль усиливал необычность своего вида причудливой шапкой. Она ниспадала на спину свободным мешком, а к коже голову крепилась множеством замочков с присосками и рычажками. Каждый из крохотных механизмов с нажатием на рычаг вытеснял воздух и образовывал сосочек из кожи, плотно прилегающий к резине присоски.

После долгого надевания такой шапки Кьярваль в конце концов нажал на последний рычажок: идеальная герметичность. Друзья засобирались в дорогу.

* * *

По маленьким подвальным окнам стекали капли дождя, Марс вернулся в настоящее.

– С наилучшими пожеланиями…?

– Сестрам Ульбрихт, – девушка дождалась, пока он подпишет, быстро чмокнула в щеку и убежала, шелестя юбкой.

Марс уже четвертый час подписывал книги, наполненные его «бутылочными рассказами». Он настолько разглядел свою подпись, что та стала казаться ему нелепой, ненастоящей. Стены самого крупного книжного магазина Берлина наконец задышали свободнее, очередь подходила к концу. За последние дни он встретил так много понимающих его людей, что жизнь в странствии и изнуряющих механических действиях не навевала тоски. Завтра его ждал Потсдам.

* * *

Линн стояла на горбатом мосту, оперевшись о перила поясницей и поддерживая ладонью круглый живот. Локоны вокруг осунувшегося лица покачивались холодным ветром с востока. Она сложила и убрала в карман письмо Ханы, которая сообщала, что учится изобразительным искусствам у дедушки Тапио, помогает ему с маленькими учениками и счастлива как никогда. Впервые за последние три года в Венеции пошел скудный снег. Редкие крупные снежинки кружили между романскими домами и таяли в сером канале. Впервые в жизни увидеть снег именно здесь она не ожидала. Таинственный город сделался унылым и серым от попыток зимы завоевать его. От этого сочетания несочетаемого, невозможности ничего предсказать, проконтролировать, Линн ощутила острую тоску. Сбоку подошел Джованни. Он изменился до неузнаваемости: отрастил бороду и заимел несколько морщин на лбу. Весь его облик неуловимо повзрослел, если не состарился. Гондольер больше не пел своим пассажирам.

Он поцеловал Линн в щеку и, взяв ее замерзшую ладонь в свои, подул теплым воздухом. Хрупкая искра тепла в шатком, меняющемся каждую минуту мире.