Есть жуков и причинять добро
Густой бас накрыл звук шелеста воды под корпусом лодки. Это запел Джованни. Странно было слушать такой низкий, взрослый голос от юркого, ловкого молодого человека. Однако если отвести взгляд от его лица и продолжить наблюдение за городом, становится ясно, что его пение – идеальный аккомпанемент для венецианских декораций. Такой же мудрый, такой же затягивающий. А плеск водного полотна, рвущегося острым носом гондолы, разбавлял пение тонкими, ненавязчивыми высокими нотками.
Центральная часть города кишела разномастными обитателями: здесь маячили и африканские фески, и турецкие тюрбаны. Над ними возвышались строгие венецианские цилиндры, которые терялись в пестрой, космополитичной толпе. Гости города, пришлые торговцы и присматривающиеся к Венеции купцы прохаживались по ограниченной освещенной части города, демонстрируя свою яркую культурную идентичность и с интересом оглядывая остальных, примериваясь.
Вызывающе просто одетые друзья привлекали не меньше внимания, чем помпезные восточные дельцы, особенно белесый длинноволосый Марс. Его светлая макушка притягивала невольные взгляды на мрачных улицах. Но впериваясь в юношу и рассматривая пару секунд, горожане спокойно отводили глаза – едва ли столь мультикультурный город можно было удивить обычным альбиносом.
Джованни причаливал к прилегающей к площади набережной, утыканной деревянными сваями. Здесь они, в отличие от остальных мест города, не походили на рождественские леденцы в красно-белую полоску, а представляли собой бесцветные, выцветшие пики, торчащие из воды. Гондолы заполняли собой причал набережной плотной стеной. Каждая из них отражала индивидуальность владельца: здесь колыхались и лодки с флагами, и инкрустированные камнями разноцветного стекла, и устланные алыми подушками для создания впечатления роскоши и изобилия хозяина. Глянцево-черная, внушительная гондола гладко вошла в эту кричаще-пеструю реку с достоинством, вздернув еще выше острый нос и приподняв узкую корму. Джованни пришвартовал лодку, заведя ее точеный перед в узкое пространство между двумя пышными гондолами как нож в масло. Отпустил весло, доверив его форколе, и стал подавать руку всем шестерым, помогая переместиться на набережную вулканического трахита.
– Вам повезло попасть сюда в нужное время, сможете походить по площади, не преодолевая стопами сопротивление воды, – обратился к гостям Джованни. Едва сойдя на берег, он уже успел горячо поприветствовать двух людей, на щеках проступил румянец даже сквозь смуглую кожу. Оживление передалось всем остальным, а не одному только Марсу. Кажется, гондольер оказался по-настоящему в своей среде.
– Часто случаются наводнения? – тут же поинтересовалась Уна.
– Часто, непредсказуемо часто. Несколько веков назад море слизнуло два соседних островных города, почти таких же крупных, как Венеция. Неизвестно, когда это произойдет с нами, и произойдет ли вообще. А потому мы не пускаем глубоких корней, ровно как и наш город, ибо им все равно не в чем укрепиться.
– Звучит очень печально, – как всегда переведя друзьям, отвечала девушка.
– Ну что вы! То, в чем рождаешься, и что является для тебя единственной реальностью, не кажется печальным. Для нас этой самый правильный, основной вариант существования. Позволяет яснее и вовлеченнее переживать настоящее.
С заходом солнца ветер изменился, усилился и похолодел, что стало усладой для всех на набережной, кроме Ханы и Кьярваля. Ученый молчал, так как при разговоре нижняя челюсть дрожала, выдавая сильный озноб. Напрягшись же почти всеми мышцами, ему удавалось скрывать дрожь. Теперь Кьярваль не просто не мог согреться, промерзнув до основания, а даже способен был нарисовать схему своей сосудистой системы, чувствуя, как шныряет по артериям прохладная жидкость.
Хана же взяла Линн за руку и при порывах ветра сильно сжимала кисть подруги. Та обнадеживающе стискивала пальцы в ответ, и тревога Ханы отступала.
– Притом, – продолжал гондольер, – наводнения не похожи на привычные всему миру. Здесь вода не настигает нас волнами с моря, она выходит будто из недр самого города, из глубины через щели дорог, не выложенных водонепроницаемым камнем.
– А ведь в вашу комнату вода проникает даже без наводнения, что же вы будете делать, если оно случится?
– Оно случалось, но не критичное. Вода затопила пол и ножки кровати, до матраса не хватило аккурат четверти пьеды. А если случится более масштабное – для венецианцев просушивать ковры и матрасы, таскать громоздкую мебель во внутренние дворики под солнечные лучи – что для вас проходиться влажной тряпкой по пыльным полкам.
– О, это все очень интересно, пройдемте скорее на площадь. Издалека заметно, как там красиво, – выпалила Линн, отчасти действительно глядя на архитектуру, а отчасти надеясь, что порывы ветра не будут так бить по Хане в окружении крупных строений.
Джованни был польщен вниманием сияющей, утонченной Линн, и лицо его расплылось в удовольствии. Уже в следующее мгновении он двигался к площади, а следом – его новые знакомые, семеня и глядя по сторонам, как птенцы за всезнающей мамой-уткой.
Друзья быстро преодолели пьяцетту, и подсвеченная в нескольких местах площадь ударила грандиозностью контрастов. Готичный Дворец дожей и Здание Прокураций вписывались в целостный образ города, выделяясь только увеличенными масштабами. Собор же Святого Марка своей византийской архитектурой отличался от всего виденного ранее. Его восточный облик, пухлые шапки башен, обилие позолоты и мозаики прямо на наружной части базилики. От несметного количества украшений рябило в глазах.
Марс, всю жизнь проживший в уютном пряничном Тахиярви, и по дороге к Венеции передвигавшийся от одной деревушки до другой, никогда еще не видел такого скопления людей. Вековые здания нависали над снующими прохожими, яркими, харизматичными, до невозможности разными. Здесь смешались запахи, но главенствовал солоноватый, морской, запускаемый по чуть-чуть через свободное от зданий пространство, окно в лагуну. Он разбавлял дух пряностей, рыбы и кофе, а вдобавок – запахи пота и плесени. Явственный аромат обжаренных кофейных зерен вытекал соблазнительными облачками из кафе «Флориан» на первом этаже Здания Прокурации. Все строение вмещало в себе столько узких окон, что рассеивающемуся взгляду было некомфортно, он будто наталкивался на многоглазую паучью голову.
По периметру площади друзья прошли съеженные, но восторженные. Марс не мог отделаться от мыслей, что явился сюда помочь отцу, а сам пожирает глазами красоты. Где-то над этими мыслями раздавался второй, рассудительный голос, говорящий, что сегодня попасть на Сан-Микеле все равно невозможно. Он убаюкивал первый и утверждал, что завтра все разрешится.
Тем временем гондольер свернул с площади, продолжая рассказывать Уне о городе.
– Кстати, вблизи рынка Риальто, на котором мы останавливались, есть немецкое подворье, там живут ваши земляки, приехавшие в Венецию и не нашедшие в себе сил вернуться.
– Наверное, редко люди рождаются именно в «своем» месте. В том, с которым они смогут синхронизироваться душой и жить в спокойствии и радости.
– Венеция – типичное тому подтверждение, хотя мне этого и не понять. Здесь очень много заплутавших, сбежавших, ищущих. Тех, кто так и не укоренился у себя дома, а здесь этого делать и не нужно – бесполезно, так как город слишком подвижный, нестабильный.
– То есть вы никогда не хотели попробовать какой-нибудь иной образ жизни в другом месте?
– Никогда. С самого детства вместе с управлением гондолой нас обучают истории венецианского искусства, истории города, подчеркивая нашу исключительность, избранность. Твердую позицию в хрупком городе, обусловленную древней престижной профессией. Каждого ребенка воспитывают в почтении и благоговении к своей культуре с пеленок, иначе город бы не выжил. К тому же, тут можно найти частички всего мира, собранные съехавшимися людьми. Даже обитатели гетто счастливы. Несмотря на внешнюю изолированность, они чувствуют, что Венеция принимает их, и изо всех сих пытается вобрать в себя чужую культуру, смешивая с собственной, помогая раствориться.
– Как мне это близко, ведь мой город только усиленно пережевывает неугодных ему людей, – поделилась с Джованни Уна, но переводить друзьям эту фразу не стала.
Компания забрела в узкую улочку, они были здесь одни. Проходя мимо кованой черной двери, друзья заметили белеющий кусочек ткани, висящий на ручке. Подойдя ближе, они обнаружили панталоны, штанины которых были сшиты между собой только на поясе. Джованни мизинцем сорвал предмет нижнего белья и выбросил в ближайший канал, разразившись тирадой. Уна только беспомощно посмотрела на остальных: с такой скоростью речи и обилием незнакомых слов она не могла перевести гневный монолог гондольера. Да перевода и не требовалось.
Они вновь погрузились в глубины неосвещенных улочек, только теперь – пешком. Ребята рассказывали Джованни о Тахиярви, из которого все они якобы родом. На некоторых улицах слова усиливались гулом, вторящим голосам, но недостаточным для образования полноценного эха. В более или менее крупных двориках дома раздвигались, и на черной арене неба выглядывал бледный полумесяц. А звезды виднелись из любой точки, стоило только поднять глаза.
Линн вспомнила о том, как Дучче велела им заблудиться в Венеции. А сделать это, как оказалось, было проще простого. Разнообразие внутренних двориков, ставен, палаццо и домов бедняков, фасады которых глядели на гостей с не меньшим достоинством. Наиболее частой находкой в спящих дворах были выложенные камнем колодцы. Некоторые из них – богато украшенные, другие – не имеющие ничего лишнего, но каждый – в центре площадки, на виду.
– Без них жизнь в таких специфических условиях была бы невозможной. Морская вода фильтруется через болота, водоросли и песок и попадает в колодцы пресной. Во время же наводнений она поднимается резко, оставаясь соленой, что создает большое количество проблем, – вещал Джованни.
Под разговоры, замедленные в два раза из-за дублирования Уной сказанного на другом языке, компания зашла во двор, окруженный домами со всей четырех сторон. Они слиплись фасадами, и по единой четырехгранной внутренней стене их дополнительно соединяла лестница, заворачивающая в углах и ведущая наверх. Пока доходила до самой крыши, она описывала два полных четырехугольника, образуя короткую угловатую спираль. Джованни признался, что уже несколько лет не бродил просто так по городу, ибо привык передвигаться по воде.
В одном из углов стоял аккуратный маленький домик не больше полуметра в высоту, напоминающий собачью конуру. Он имитировал полноценное жилище с треугольной крышей и двумя крошечными окнами-обманками, прикрытыми ставнями, по бокам. На лицевой стороне со входом черной краской были нарисованы следы лапок животного. Друзья только приблизились к умилительному жилищу, чтобы рассмотреть его получше, как из темноты входного отверстия показалась пушистая голова. Из домика вышел разозленный белый кот со вздыбившейся шерстью и сверкающими глазами.
Ребята вздрогнули и отшатнулись. Зверек так злобно закричал, так отчаянно, что даже у Марса, преданного любителя кошачьих, побежали мурашки. Кот вышел полностью из убежища и прижался к земле, угрожая прыгнуть. Было видно, что храбрый зверек напуган и зол настолько, что не посмотрит на количество и размеры несуразных противников. Он излучал столько гнева, что с лихвой хватило, чтобы напугать семерых взрослых и почти взрослых людей. Тут Калле заметил, что начало лестницы на крышу расположено слева от них, на расстоянии вытянутой руки, и осторожно, сгребая обеими руками, стал подталкивать остальных к ступенькам.
Друзья быстро сообразили и принялись подниматься с непринужденным видом, не торопясь, чтобы не вызвать у кота инстинкт преследования. Животное уже не кричало, а остаточно шипело, вернув заднюю часть тела в домик и внимательно следя за нарушителями спокойствия.
– Скорее всего, это кошка, а в конуре у нее новорожденные котята. Никогда не видел, чтобы кошки так разъярялись, защищая только самих себя, – сказал Марс.
– В Тахиярви все коты изнеженные, передомашненные, а может это итальянский кот, темпераментный, – предложил Калле.
– Возможно.
– Я тоже склоняюсь к мнению о котятах, – передал Джованни через Уну. – Да, большинство кошек здесь – гордые недотроги, но я прямо видел в глазах это дикое отчаяние, готовность на все.
Хана и Линн оцепенели от гнева кошки, их пришлось посильнее подтолкнуть к лестнице, и теперь девушки механически преодолевали ступеньки. Это была их первая встреча с кошачьими. Второй они не хотели.
Поднявшись на крышу, компания обнаружила густой сад. Увидеть зелень после долгого лицезрения камня и воды, пусть и едва различимую в ночи, было усладой для глаз тахиярвской половины компании. Марс и Калле любили свой окруженный лесом городок, но напрочь забыли о деревьях и зеленых лугах, сбитые с толку великолепием города. Юноша и мужчина с легкостью переключились. Сердце Уны же томилось в бесконечном камне и мраморе, несмотря на их красоту, и теперь радостное чувство сдавило грудь. Неслучайно в крошечном городе, обнятом лесом со всех сторон и пропитанном природой насквозь, она в одиночестве еще и возделывала собственный немаленький сад. Работа с растениями, с землей начиняла ее силами, давала рукам выговориться, творить с растениями все, что они пожелают, пока мысли замедлялись и текли в сознании медленной рекой. Она оглядела остальных и нашла понимание только в глазах Ханы. Девочке плотно засаженная крыша напомнила ее родные Тропики, пусть и не столь теплые и разнообразные, кишащие обитателями.
Сойдя с лестницы, друзья вышли на тонкую дорогу из поперечных досок с крупными щелями, которые нужно было перешагивать. С обеих сторон ее обступали бурные заросли, и каждый из пришедших периодически отодвигал в сторону ветви и придерживал, давая заметить их идущему следом. Дорога вывела к небольшой открытой площадке без растительности, на которой стоял столик с двумя догорающими масляными лампами и парой стульев. Он находился как будто бы в замкнутом пространстве, запертый ветвящейся темно-зеленой стеной со всех сторон. Помимо дороги, по которой пришла компания, по другую сторону уводили вглубь сада еще две симметрично расположенные тропинки. Пройдя по ним, ребята обнаружили, что это кольцевая дорожка, ведущая на полукруглый балкон. Здесь, с некоторого возвышения, открывался вид на каменные силуэты с бордовыми крышами домов, притворявшихся спящими. Сверху сон выглядел особенно реалистично, ибо для звуков внутренних двориков и копошения в подворотнях сад на крыше был недосягаем. Тропинка проходила вдоль всего балкона и снова уводила в сад, заканчиваясь вторым, симметричным выходом к столику.
Друзья постояли неопределенный отрезок времени, всматриваясь в загогулины улочек и продолжая обсуждать встречу с разъяренным белым львенком.
– Тогда, на мосту между Гардасхольмом и Тахиярви, ты описывал котов так, что в голове у меня создался образ совсем других существ, – тихонько произнесла Хана, подойдя к Марсу. В тоне ее слышался шуточный вызов. – Как ты там говорил? Урчащий трактор любви? – и оба рассмеялись, сбросив тяжелую кольчугу испуга.
– В том и дело, главная их особенность – непредсказуемость. Ждать любвеобилия от этих животных точно не стоит, они сами выберут и решат, кому дарить свое безмятежное урчание. Если собака полюбит хозяина, каким бы он ни был, и, в большинстве случаев – как бы ни поступал с ней, и привяжется всей душой, по-настоящему, только к одному человеку, то коты могут и за всю жизнь не сойтись характером с предоставленным ему судьбой человеком. Зато встречая своих людей, коты могут полюбить всем сердцем и не одного. А так защищать своих котят, превратившись в дьяволицу, уверен, станет любая кошка.
Джованни встал рядом с Линн. Девушка часто ловила его, рассматривающего черты ее лица. Каждый раз, когда это происходило, гондольер тут же отводил взгляд, принимал вид крайне занятого, озадаченного человека, спешащего подумать о требующей решения проблеме. У Линн это вызывало улыбку, и вместе с тем – приятную благодарность, ибо ее делали беззащитной долгие, пусть и восхищенные взгляды итальянцев на рынке.
Друзья, разделившись на маленькие компании, переговариваясь, вернулись к столику, погасили лампы. А затем спустились по квадратной спирали лестницы во двор, затихнув для прохождения мимо кошачьей берлоги. Белая кошка на этот раз не удостоила компанию своим выходом, но из домика раздалось злобное рычание, говорившее, что им тут все еще не рады.
– Gatto arrabbiato! – и Джованни многозначительно посмотрел на Линн, а девушка, как ни странно, поняла примерный смысл сказанного.
Каждый, проходивший обучение в Штрудхарте, сдавал экзамен по латыни, входящий в программу по биологии насекомых. И теперь, благодаря редким понятным словам и контексту происходящего, ей удавалось выцеплять туманную суть произносимого гондольером. Кроме того, она жадно слушала речь и старалась запомнить как можно больше переводимых Уной слов. Таким образом, очень медленно она налаживала взаимодействие с загадочным молодым человеком, смущаясь каждого его серьезного, многозначительного взгляда, с ноткой печали от невозможности беспрепятственно говорить. Обратиться к девушке напрямую, без перевода.
А Линн смущалась и пугалась еще и оттого, что в ее взгляде можно прочитать происхождение. По крайней мере, так ей казалось. Под пристальным взглядом девушка ощущала свои глаза беззащитными, рассказывающими все против ее воли. Словно разворот открытой книги.
Джованни объявил, что пора двигаться в обратном направлении. Зашли они так далеко, что успеют еще нагуляться и устать, пока дойдут до гондолы. Уна заметила длинную узкую улочку, где в ширину помещалось только два человека, и предложила заглянуть. Конец ее завершался черной пустотой без освещения. Девушка предположила, что, быть может, проход ведет к еще одному симпатичному дворику. Остальные последовали за ней. В середине улочки к противоположным стенам крепились высокие створки ворот, распахнутые и прижатые к розоватой краске домов.
В конце улицы ребята обнаружили тупик и кучу мусора, возвышавшуюся выше первого этажа, вонючую до рвотных позывов. Окна на эту сторону не выходили. Кроме того, гора помоев будто оживала – вот на самой верхушке поползла куда-то рыбья голова, а крышка бутылки упала к ногам Калле. Вся куча зашуршала и задвигалась.
Все развернулись и двинулись в обратном направлении, чтобы как можно быстрее покинуть это зловонное место, но около ворот показался человеческий силуэт, и створки с тягостным скрежетанием захлопнулись, послышался щелчок замка. Калле сощурил глаза и заметил, как при резком развороте человека у ворот в воздух подлетели два кончика длинного шарфа. Он тут же посмотрел на Хану – та тоже вглядывалась в темноту, но еще не поняла. Калле тут же огляделся в поисках отвлечения и воскликнул:
– Крысы!
Остальные тоже посмотрели на гору мусора. В разных ее местах горели три пары красных глаз. Один из зверьков стоял на задних лапах на самом верху, по-хозяйски. Из недр отходов высовывались все новые мордочки. Ближе всех к куче оказался Джованни, и первые две крысы ринулись к нему. Одну из них гондольер отпнул от себя остроносой туфлей, животное с визгом отлетело обратно на кучу, а вот второй удалось взобраться по штанине на грудь машущего руками мужчины. Она целенаправленно подбиралась к открытой шее, когда Джованни взял ее за холку. Видя это, к нему и стоящему рядом Калле направилось две группки крыс, около десятка в каждой.
Очнувшись, Линн подбежала к итальянцу и выхватила у него крысу. Она села на корточки между мужчинами и бегущими к ним животными. Две стайки соединились и направились уже к девушке, сидевшей ближе к ним. Агрессивно вырывавшаяся крыса в ее руке словно бы принюхалась и затихла. Остальные зверьки подбежали к девушке и образовали плотную толпу вокруг ее протянутой руки, щекоча натужно работающими носами подушечки пальцев. Линн поднатужилась и кое-как дернула второй, поврежденной рукой за полу плаща подошедшего к ней Кьярваля, как бы намекая присесть рядом. Ручеек животных, направлявшихся исследовать остальных путников, уперся как раз в ученого, вместе они заняли весь проход к остальным.
Крысы крайне увлеченно обнюхивали руки, а та первая, отнятая у Джованни, взобралась к Линн на плечо и деловито уселась. Девушка беспорядочно проводила пальцами по спинкам зверьков, тихо и ласково что-то бормоча. То же делал и Кьярваль.
Хана обомлела, но не так сильно, как ее надземные спутники. Значит, животные чувствуют в гардасхольмцах что-то близкое, родственное, что не выветривается парой месяцев жизни на поверхности. Когда две крысы принесли с горы мусора длинный рыбий позвоночник, положили у ног Линн и отступили, наблюдая за реакцией девушки, Хана поняла, что ее подругу только что едва ли не короновали.
Джованни засыпал Уну вопросами, но та с огромными глазами, не отводя взгляда от сцены Линн с животными, только отрицательно покачала головой. Гондольер затих.
Линн трепетно подняла дарованный позвоночник с земли и разломила на три неравные части. Далось ей это не без труда, учитывая забинтованную руку. Две части поменьше положила в карманы себе и Кьярвалю, а самую крупную положила перед полукругом столпившихся зверьков с любопытными, следящими за каждым движением мордочками. После это она спустила с плеча восседавшую там крысу и поставила к остальным. Зверьки взяли позвонки и все, как по команде, засеменили обратно к мусорной куче.
– Кажется, мы можем уходить, – Линн обернулась к друзьям и пролепетала фразу одними губами.
– Поступок, достойный настоящей королевы, – обняв подругу за плечо, попробовала пошутить Хана, дабы сбросить наэлектризованное вопросительное напряжение, повисшее в воздухе.
– Ваше высочество, – подхватил Марс, изобразив реверанс, как умел, расправив несуществующую бальную юбку.
Уна, Марс и Калле догадывались, в чем тут дело, а вот игнорировать вопросы Джованни дальше становилось невозможно.
– Скажи, что у меня дома осталось несколько домашних крыс, я знаю принципы их дрессировки, – сказала Линн первое, что пришло ей в голову.
Джованни нахмурился.
Девушка окинула быстрым взглядом своих спутников. В пяти парах глаз она встретила обеспокоенность, и задержалась на Марсе. Юноша сразу кивнул. Линн так хотелось признаться Джованни в своем происхождении с тех пор, как произошла неоднозначная ситуация на рынке. Знать, что человек, к которому тянет всей душой, отвернется, узнав, что она – один из товаров, кои гондольер небрежно передает от купцов купцам. Но мучиться в неведении, произойдет ли так на самом деле, или же его реакция будет иной, было невыносимо. Хотелось как можно быстрее признаться, освободиться, а дальше только пожинать плоды честности, горькие или сладкие.
– Я – жительница одного из тех подземных городов, на жителях которых ты зарабатываешь деньги, – выпалила Линн и умоляюще посмотрела на Уну. Та обреченно выдохнула, но перевела на итальянский.
Джованни посмотрел на Линн будто в первый раз, не говоря ни слова. Девушка глядела на него с таким нетерпением, жадностью, с замиранием сердца. Стоящая в ее глазах влага подрагивала солеными бликами.
Джованни закрыл лицо руками. Друзья услышали всхлипы с изменившимся, почти детским голосом. Как легкий певучий голос спустился до глубокого баса во время пения, так и теперь неузнаваемо истончал, превратившись в высокие прерывистые звуки. Он оторвал ладони от лица, показав покрасневшее лицо. Такой реакции Линн ожидала меньше всего, и теперь просто стояла и наблюдала, словно ледяная статуя. Мужчина стал быстро говорить, из-за всхлипов и сбивчивого дыхания Уна различала не все слова, но пыталась успеть за ним:
– Все давно относятся к этим существам как к животным. Вы бы их видели…О нет, не их…Купцы считают их таким же товаром, как рыбу, шкуры животных. Они не разговаривают, избегают человеческих взглядов, никак не проявляют себя как люди, никаких эмоций кроме страха. И эти ужасные морды…То есть лица, ну конечно лица! Если бы я знал, для нас «подземные люди» были устоявшимся названием очередного вида товара, слово «люди» в нем совершенно замылилось, оно замылилось, потеряло свой смысл. Если бы я знал, что покушаюсь на таких…О, никто давно не несет ответственности за моральную сторону отлова подземных людей, так как считают их безмозглыми животными. Мы совсем не видели в них сознания, какая же глупость! Но как же это, я не могу поверить, – Джованни совсем расклеился и во время своего прерывистого монолога ни разу не посмотрел на Линн.
– Слово «люди» замылилось не в словосочетании «подземные люди», а скорее в назывании людьми голодных до любой наживы торговцев, – произнес непреклонный Калле.
А Линн просто опустилась рядом с Джованни, осевшим на каменную дорогу. Марс поразился такому полному, чистому раскаянию. Гондольер не хорохорился, не оправдывался, а принял застигнувшую его врасплох правду. На первый взгляд, слушая всхлипы их нового друга, могло показаться, что он повел себя как ребенок. Но разве сила не в том, чтобы дать свободу вести себя так, как хочется, как чувствуется, если чувствуешь себя среди людей близких по духу, в безопасности и принятии. Марс давно уже это для себя решил и теперь снимал мысленную шляпу перед новым другом. Это же как надо было разглядеть и полюбить Линн. Без общения и сближения, сразу получить сильнейшую проверку жизненной ситуацией. Марс в очередной раз отрезал кусочек своего сердца и оставил его в этом сумасбродном и непонятном, но ярко-честном городе.