Есть жуков и причинять добро
– Помимо максимального облегчения, все здания также поддерживаются множеством деревянных балок, достающих до самого дна. Иначе бы болотистая почва не замедлила расправиться с чудом держащимися в ней, плавающими фундаментами. Так что каждый дом, который вы видите, стоит на огромном количестве вспомогательных ножек. Они регулярно проверяются и заменяются, хотя большинство и твердеет под влиянием солей морской воды, – продолжал монолог Джованни.
Разговор протекал очень медленно, так как каждые пару предложений гондольер прерывался, чтобы Уна могла перевести информацию друзьям. Теперь она, Марс и Калле немного приблизились к пониманию подземных жителей, которые, поднявшись, вынуждены были заново осваивать жизнь, будто оказавшись на другой планете. В этом чудном городе быт и организация жизни коренным образом отличались от привычных даже простым наземным людям.
Джованни давно привык к открытым ртам и шее без костей новоприбывших, поэтому выражение лица его иногда приобретало скучающий вид, но о своем городе он рассказывал с истинно итальянской страстью. Несмотря на внемлющую ему и понимающую язык Уну, во время самозабвенной речи взгляд его то и дело непроизвольно возвращался к Линн. После каждой фразы он как бы вопрошал у девушки, разделяет ли она его восхищение. Джованни забывал, что маленькая девушка, окруженная медовыми в рассветных лучах локонами, не может понимать смысла сказанного. Или же отлично помнил, но это его ничуть не волновало.
Музыка итальянского языка, льющаяся в просыпающемся городе как игристое вино, зачаровывала всех друзей, кроме Уны, и сопровождалась плеском воды, задающим ритм. Девушка же изо всех сил вслушивалась в смысл, а потому для нее целостная мелодия делилась на понятные ноты в виде отдельных слов, и теряла свою поверхностную красоту. Три года за учебниками не прошли даром, и это был ее первый разговор с итальянцем. Девушке не составляло труда сосредоточиться, и хотя особенно сложные или быстро произносимые закоулки фраз оставались темными и непонятыми, Уна с азартом практиковалась. Впервые слышать так давно изучаемый, но остававшийся чужим и далеким язык, и сейчас осознать, что речь наполнена смыслом – открытие со вкусом чуда. Простой диалог на ином языке показался девушке похожим на занятия крайне сложным, поглощающим всё внимание видом искусства, в сравнении с обычной болтовней на привычном языке.
Марс же, слушавший итальянский язык впервые, подумал, что на нем можно говорить только об искусстве, любви или красоте. Для низменных вещей просто не представлялось слов в таком звучании. Мальчик ерзал на месте, его грудь готова была разорваться от распирающих ее изнутри бабочек, невыносимо щекочущих внутренности десятками крыльев. Они требовали их выразить, выпустить, но юноша не знал как. Угораздило же оказаться здесь впервые в самый мягкий рассветный час, и распахнуть глаза, проснувшись уже в городе, без какой-либо предварительной подготовки или постепенного привыкания. И барахтаться теперь в беспомощности, в невозможности исписать кипу бумаги нахлынувшими мыслями и образами.
Каждый вертел головой, рассматривая роскошные палаццо Гранд-канала – лицо Венеции. А Джованни тем временем уже сворачивал во внутренний канал поменьше. Поскольку Калле заплатил ему за два дня, гондольер сейчас вез их ненадолго на рыбный рынок совершить свою деловую встречу, а заодно дать немного поглазеть гостям на город по дороге.
Они сделали несколько поворотов в лабиринте островков – Уна убедилась, что и здесь Джованни управляется с гондолой ловко и непринужденно, с ним длинная лодка казалась гибким маневренным угрем – и друзья увидели алевшие «шторы» рынка Риальто. На подъезде к нему город переменился: каналы наводнили рыбаки на своих лодчонках, с виду люди суровые, но преображавшиеся при встрече со знакомыми. Проплывавшие в противоположных направлениях мужчины во время сближения их лодок перекрикивались, продолжая делать это и после отдаления суденышек. Они оглядывались и, судя по интонации, подбадривали и подшучивали друг над другом. В воздухе стоял деловитый гомон, мутная вода канала едва ли не закипала от обилия месивших ее весел.
Хана и Линн сразу почувствовали себя не в своей тарелке в таком шумном месте, Кьярваль держался. Риальто служил для Венеции примерно тем же, чем Штрудхарт для Гардасхольма, однако атмосфера в них была диаметрально противоположной. Хана день за днем возвращалась в свой тропический рай за спокойствием и теплом, здесь же рыбаки бурлили и горланили, как голодные пираньи в Амазонке. Это место было их жизнью, местом светских бесед для живущих общением и выходами в море итальянских работяг.
Девушки с трепетом наблюдали перепалку двух седобородых гребцов, замахивавшихся друг на друга веслами и осыпая проклятиями, у Ханы и Линн кровь остыла от такой откровенной, выплескивающейся через край злости. Открытые конфликты в их городе означали разрыв отношений между людьми навсегда, или же что-то еще более серьезное. Заметив их испуг, Джованни велел Уне объяснить им, что это рядовая ситуация, и оба забудут о своих проклятиях через несколько минут, а уже сегодня после закрытия рынка разделят на двоих бутылку вина или кофейник с ядреным эспрессо. Девушки одновременно протянули робкое: «А-а-а», но продолжили будто инопланетяне испуганно рассматривать окружающих.
Всё здесь пропиталось запахом свежей рыбы, на поверхности водной глади поблескивали отдельные чешуйки и единичные, уроненные в воду рыбы, некоторые из которых всплыли кверху животами. На удивление и здесь, на канале, ведущем к злачному местечку, стояли грандиозные палаццо. На первом этаже многих из них происходили разнообразные обмены, регулярно отплывали лодки, нагруженные мешками.
По необычно выглядящим для этого места гостям итальянцы, озабоченные рабочими хлопотами, лишь изредка проскальзывали взглядом и тут же забывали.
Джованни обогнул здание рынка и пришвартовался ко внутреннему входу, недоступному для покупателей. Он накинул веревочное лассо на сваю в красно-белую полоску, торчавшую из воды, и в несколько прыжков оказался на носу лодки, помогая друзьям выбраться на небольшой грязный понтон.
– Почему мы праздно осматриваем город и сопровождаем гондольера в его делах, а не идем сразу искать отца? – обратился Марс к Калле.
– Уна переводила нам слова Джованни, пока ты спал. Сегодня в лагуне волна, и маленькие лодки могут циркулировать только внутри островной группы островов. А нам нужен тот, что находится в отдалении от центральной части Венеции – Сан-Микеле. Джованни говорит, что завтра ветер должен утихнуть, и он сразу доставит нас туда. Да и кроме того, в незнакомом месте лучше оглядеться в присутствии местного жителя. У нас нет ни карты, ни знакомых здесь, так что придется довериться гондольеру.
Уна приблизилась на последней реплике Калле и пошла рядом с ними:
– Нам нужно держаться за Джованни. Послушала я сейчас рыбаков и спустилась с небес на землю: ни черта-то я разберу. Диалекты ли, скорость речи, но получается узнавать лишь отдельные слова.
– Наверное, он привык общаться с иностранцами и знает, как доносить до нас свои мысли. Слышал, в Венецию путешественники притягиваются уже несколько веков, со времен ее былого могущества, когда город был центральной торговой точкой на материке, – включился и Кьярваль.
– И то верно, – произнесла рассеянно Уна, уже погрузившись в собственные мысли.
Джованни привел компанию в огромный зал, потолок которого состоял из стекла – кулисы рынка, где происходили сделки между рыбаками и торговцами. Некоторые же, совмещавшие в себе две эти роли, взвешивали и таскали рыбу с лодок на свои прилавки. С любовью раскладывали креветок, крылья скатов и здоровых рыбин на покатых столешницах, и начинали искусно завлекать посетителей. Язык был для торговцев тем же хлебом, что и сети для рыбаков. Выкрикивали «bella» итальянкам и посвящали им целые оды, пока чистили купленную рыбу. Без ощущения себя дьявольской красавицей и котомки, полной рыбы, отсюда не уходила ни одна. Притом, бурное восхищение красотой было у здешних торговцев в крови, и ни за что бы они не признали, что делают это из корыстных побуждений.
Джованни оставил друзей около знакомого весового – лысого мужчины в белом заляпанном фартуке. После гондольер попросил высокого Кьярваля помочь ему, и увел ученого в неизвестном направлении, затерявшись в толпе.
Ребята наблюдали за работой рынка, а Уна почувствовала себя уверенной и взялась помогать мужчине сгружать рыбу с больших напольных весов в тележку. Они синхронно закидывали по два-три тельца в звенящий металлический таз, пока Уна пыталась завести разговор, силясь разобрать ответы и постоянно переспрашивая. Марс восхищенно наблюдал за ней и слушал изумительного звучания диалог. Если бы лысому мужчине не приходилось постоянно повторять свои реплики в замедленном темпе, можно было бы подумать, что итальянский для Уны – родной, так уверенно и харизматично она говорила. Этот язык слился с образом девушки, ее чарующим низким голосом и манерой говорить серьезно. Речь лилась подобно сиропу, и весовой растаял от помощи и внимания незнакомой деловой особы.
Уна не переводила остальным их диалог, так как еле успевала делать это даже для себя. Многие слова как бы зажевывались, сливаясь в один слог. Девушка расспрашивала о торговле, о диковинных деликатесах, привозимых на продовольственный рынок главного узла между востоком и западом. Уна кивала, улыбаясь. За последней репликой последовал машинальный кивок, а затем, когда слова прошли через немецко-итальянский фильтр, лицо девушки переменилось, замерев в испуганном, недоуменном выражении. Глаза забегали на друзей, улыбка стала натянутой.
При первой же возможности Уна поблагодарила весового за разговор и плавно отстранилась, вернувшись к ребятам. Она подходила, развернувшись спиной к недавнему собеседнику, и одними губами произносила нечто, отдаленно напоминавшее немецкие ругательства. Девушка подошла к Хане и Линн и, встав между ними, тихонько произнесла: «Никак не проявляйте то, что вы бывшие подземные жительницы». Девочки ничего не ответили, а она почувствовала сверлящий взгляд на своем затылке. Уна обернулась и встретилась глазами с настороженным весовым, замершим с ящиком в руках.
Марс видел, как девушка мастерски нацепила маску безразличия, но стояла будто босиком на битом стекле, выдавая свое смятение. Она то и дело поправляла коротким нервным движением прическу и переминалась с ноги на ногу.
Когда Кьярваль вместе с Джованни вышли в общий зал, Уна словно на несколько миллиметров уменьшилась в росте, так осела от облегчения. Пока ученый приближался к ней, они впились друг в друга в красноречивом зрительном контакте, и девушка поняла, что и Кьярваль уже знает подробности торговли.
Джованни отряхнул ладони, ударяя их друг о друга, и велел компании возвращаться к гондоле, пока он возьмет у друга-торговца самую здоровую рыбину на обед. Друзья вернулись к лодке, и Уна тихо-тихо, дрожащим голосом поведала остальным:
– Этот лысый черт непринужденно рассказывал, как торговцы обогащаются, если им удается выцепить в восточных или южных странах диковинную, самую дорогую и редкую зверушку – подземного человека. Правда, описывал он их совсем иначе, нежели выглядите вы, – девушка перевела испуганный взгляд с Кьярваля на девочек. – Жидковатая тонкая шерсть около пяти сантиметров, глаза устроены так, что края век проходят вокруг зрачка, придавая идеально круглую форму и маленький размер во избежание попадания земли. Выгнутый дугой позвоночник, после двадцати у людей уже появляются зачатки горба. Удлиненные пальцы на руках. Пока я больше ничего не могу вспомнить. Он видел однажды живого мужчину, доставленного в Венецию в клетке. Сказал, что зрелище вызывает лишь холодные зудящие мурашки по всему телу. Их вылавливают и отправляют на материк на исследования, а так как Венеция – главный транспортный узел, здесь они частые гости, но надолго не задерживаются.
– Но почему мы не покрылись шерстью и наши глаза не приспособились к дождю из земляных крупинок с потолка? – удивилась Линн, отчего-то разглядывая кисти рук.
– Первые подземные города появились на юге намного раньше Гардасхольма, в них люди прожили уже несколько веков, так как климат там куда…, – Кьярваль хотел продолжить, но на понтоне показался Джованни, радостно что-то выкрикивающий и трясущий наполненной котомкой перед собой.
Голос ученого оборвался, и он заулыбался гондольеру. Уна перевела, что сейчас они отправятся к Джованни на обед, и пусть не смущаются, что его квартира состоит из двух тесных комнатушек. А после отправятся дальше исследовать город. Ребята расселись по местам в качающейся лодке, а Джованни в пару мгновений оказался на хвосте, по пути успев еще и подмигнуть Линн обоими миндалевидными глазами, внимательно выглядывающими поверх красного платка. Девушка сразу отвела взгляд и рассеянно улыбнулась чему-то на противоположном берегу канала.
Джованни взял курс на еще более самобытную глубину города, каналы стали уже, но из-за близости Риальто движение оставалось насыщенным. Все гондольеры, по-видимому, были хорошими знакомыми и при пересечении бурно приветствовали друг друга, без труда разводя своих наполненных людьми остроносых угрей. К удивлению Уны длинный корпус лодки с легкостью вписывался в вихляющие дуги каналов. В управлении чувствовались тысячи намотанных веслом километров и точность до градуса при каждом повороте. Из окон то и дело высовывались люди, громко что-то выкрикивая. Над головой развевались на веревках белые простыни и пестрая одежда, в том числе и крупные женские панталоны, закрывая собой чистейшее полуденное небо и прикрывая тенью хоть на мгновение. Одна женщина вылила с балкона таз с неизвестным зловонным содержимым в паре сантиметров от гондолы, в ответ на что Джованни разразился яростными ругательствами. Женщина, будто воодушевившись, воспрянула, расправила плечи и занялась тем же. Только скрывшись за поворотом, Джованни вернул повернутую назад голову на место. Глаза его улыбались.
Наконец, гондола прижалась к незастроенному кусочку улицы, и друзья сошли на трахитовую набережную. За полминуты они преодолели расстояние в виде небольшого сада во внутреннем дворике до двери апартаментов Джованни. Они действительно представляли собой два небольших помещения, не считая прихожей. Несмотря на маленькую площадь, венецианский размах в интерьере все равно присутствовал: высокие потолки, мебель из красного дерева, печь, выложенная плиткой изумрудного цвета. В комнате вместе с ней располагался круглый стол и несколько стульев с мягкими подлокотниками, а также две высокие кухонные тумбы. Во втором помещении высилась кровать с балдахином, комод и два торшера в одном стиле по углам. Под потолком и в столовой, и в спальне растопырили симметричные щупальца две широкие, роскошные люстры. Зал побольше, с печью, освещали слабые лучи из двух узких стрельчатых окон. По-настоящему светло было только в венецианских квартирах, расположенных на последнем этаже из-за тесной застройки, заметил Джованни. Во второй комнате и вовсе царил полумрак, здесь вместо второго окна располагалась дверь на улицу, прямо на канал. Пол перед ней обрывался и уходил вниз четырьмя каменными ступенями, две из которых вместе с нижней частью двери скрывала вода.
– Раньше все три этажа представляли собой палаццо богатейшего купца, теперь же город беднеет, и дворец превратился в несколько квартир. Все мое жилище было всего лишь кухонной зоной для семьи проворного торговца.
– А разве гондольеры – не одни из самых богатых людей в городе? – перевела, немного сгладив, Уна реплику Калле.
– Гарантирую, что не самые, одни из – уже ближе к делу, но я пока не могу себе позволить набивать подпол гондолы лирами для лучшего равновесия. Есть траты поважнее.
Джованни пригласил гостей к столу и разлил по стаканам воду с ломтиками лимона из огромного кувшина в центре стола. Здесь к стене прислонилось ничем не закрепленное зеркало в полной рост. Из-за нахождения на полу низ его был заляпан, но скудный свет делал его нахождение там бесполезным. Хозяин дома встал перед ним и снял с лица красный платок. Друзья впервые увидели лицо нового знакомого, все они ожидали за опытом и общительностью, глубоким спокойствием и харизматичной уверенной речью увидеть мужчину не младше тридцати-сорока. Под кудрявой шевелюрой же оказалось молодое лицо с тонкими губами и широкой нижней челюстью. В профиль верхняя губа выдавалась вперед нижней, что придавало лицу гондольера наивности и очаровательности. Под массой шевелюры на левой мочке уха поблескивал граненый драгоценный камешек.
Повязав на голову полоску белой ткани, чтобы не мешали волосы, гондольер принялся хлопотать по хозяйству. Из прохладного сумрака глиняного стеллажа в прихожей он принес кусок сыра с волнистыми гранями от встреч с теркой, а также заготовки теста для чиабатт, банку с желтым соусом и три маленьких неспелых груши. Мужчина раскочегарил печь и отправил в нее зародыши батонов чиабатты, а сам разрезал рыбе брюхо и принялся сгружать потроха в алюминиевое ведро на полу. Уна вызвалась помочь и в воздухе вновь разлился экстравагантной мелодией диалог на итальянском. Они отделяли крупные куски филе от огромной туши, все остальное летело в ведро. После, когда румяные воздушные чиабатты заполнили одну из тумб, а их запах вытеснил рыбный дух, Джованни поднес к Линн доску с грушами и карманным ножом. Он попросил девушку нарезать фрукты тонкими слайсами, не очищая от косточек.
Несмотря на обычную просьбу, голос Джованни почти неуловимо изменился, речь ускорилась. Марс окончательно убедился в непокидавшем его ощущении накала. Всё то время, пока мужчина хлопотал, он ни разу не обратился и не посмотрел на Линн. Но так бывает, что внимание к человеку настолько сильно, что его не скрыть никакими видимыми стенами пренебрежительного поведения. Линн же пребывала в смятении, так как помнила об ужасных вещах, услышанных на рынке, и старалась вести себя как можно более «по-земному». Боялась нового знакомого и вместе с тем с трудом отрывала от его спины любопытный взгляд. Казалось, что если махнуть ребром ладони по воздуху между двумя молодыми людьми, то руку обязательно резанет девственно острым лезвием, либо же ужалит одна из невидимых пчел этого гудящего напряжения.
Тем не менее, в проявлении кулинарных навыков Джованни было столько же сноровки и непринужденности, сколько и в управлении неповоротливой, но в его руках – гибкой и послушной гондолой. Уна отметила его проворность, на что мужчина ответил, что это то, чем он занят всю жизнь – управление лодкой, кулинария, да болтовня с друзьями за бутылкой молодого вина, и едва ли эти занятия он готов на что-либо променять.
Тем временем они сбрызнули свежие остывающие чиабатты маслом и разрезали горизонтально напополам. Джованни обхватил рукой пылающую жаром булку, только что вынутую из печи, но будто бы совсем не обжегся, по крайней мере ни один мускул на лице не дернулся. Они смазали пористую поверхность нижней половины булки небольшим количеством хрена, а сверху выложили идеальные грушевые кружки пера Линн. Затем мужчина водрузил на каждый будущий панино по щедрому куску уже подпеченного рыбного филе и стал кропотливо натирать подсохший кусок сыра.
– Почему ты не очищаешь грушу от косточек? – поинтересовалась Уна. – Так выходит вкуснее?
– В печи косточки размягчаются, в готовом блюде их почти не чувствуется, разве что за счет более терпкого вкуса. Но это возможно только в моей печи.
– О, конечно. У каждого повара свои приемы.
Джованни рассмеялся. Когда каждый бутерброд стал напоминать маленький сугроб из-за возвышавшихся горок сыра, гондольер накрыл их шапками вторых половинок, выложил на решетку и прижал такой же сверху, из-за чего обед уменьшился в высоте раза в три. Еще раз пшикнув маслом, он отправил сплющенные чиабатты в печь. Воздух почти сразу наполнился сладковатым, но сытным сдобным запахом, заставив друзей вспомнить о том, что последний раз они ели вчера простое овощное рагу, прихлебывая его из цветочных венков.
Когда Джованни достал из горячего жерла готовое блюдо и поставил решетку с полосатыми плоскими булочками, разговор на некоторое время завис в неподвижности над столом. Компания увлеченно уплетала обед, и только хозяин дома услышал короткий стук в дверь спальни и встал из-за стола. Уна и Марс пошли за ним и с порога наблюдали следующую картину: Джованни, преодолевая сопротивление воды, открывает дверь, выходящую на канал, и берет из рук лодочника котомку. Они горячо прощаются и договариваются о повторной встрече после заката. Гондольер подмигивает любопытным знакомым и выкладывает из мешка часть продуктов на глиняный стеллаж.
– Это булочник и молочник в одном лице, развозит продукты по этому и близлежащим кварталам. Он уже знает, что доставлять к каждой двери, так как все его покупатели – постоянные. Если нужно что-то дополнительное, мы говорим накануне или крепим к ручке двери записку. А так как моя дверь – единственный доступ с воды – прошу простить, на несколько минут мне придется вас покинуть. Нужно отнести хлеб соседям, – Джованни дождался, пока Уна переведет остальным и, тряхнув кудрями, скрылся в чернеющем пространстве лестницы.
– Кьярви, куда он уводил тебя на рынке? Ты знаешь, чем промышляют некоторые торговцы? – тут же обратилась к мужчине Уна.
– Да, и Джованни тоже в этом замешан, увы. Так что нам с вами, девочки, нужно вести себя осторожно, пусть и немецким он не владеет. Хорошо, что вы не взяли с собой защитную одежду.
– Так что вы делали на рынке? – вернул затерявшийся вопрос Калле.
– Мы переносили длинный ящик, напоминающий маленький гроб. Он испускал запах гниения. Джованни общался с торговцем из Швейцарии, куда и передавали ящик. По корням, общим для итальянского и латыни, я уловил, что речь идет о подземельи, чудовищах и научных исследованиях. Дальше нетрудно было достроить недостающий смысл. На юге подземные города существуют очень давно, из-за круглогодичного лета основателям не пришлось так изощряться для выживания и обеспечения пропитанием. Их почва суха и тверда, кишит живностью в любой сезон, а осадков мало. А потому население быстро освоилось под землей, организм начал перестраиваться для иных условий обитания. Амбициозные же, желающие славы ученые нанимают людей для отлова измененных людей, чтобы подвергнуть их исследованиям. Однако же вне своей среды эти люди давно разучились выживать.
– Надеюсь, Джованни просто не понимает, что творит, – подвела итог Уна.
– Он еще совсем молод и голоден до наживы, – ответил Кьярваль.
Линн побелела от ужаса. А ведь она ничем не отличалась от тех, коими приторговывал очаровавший ее гондольер. Просто северный климат вынудил сохранить все внешние черты надземного человека и пытливый ум в попытках выжить. Все могло быть совсем иначе.
– Как же так вышло, что подземные люди стали таковыми как раз в попытках спрятаться от коварства и жестокости остальных, а выходит, что нас наоборот разыскивают по признакам жизни под землей, – подметила абсурд Хана.
– Страх всегда догоняет того, кто на нем зацикливается, – предположил Калле. – Я всегда говорил об этом Кьярвалю.
– Мы сейчас не философствуем и не ищем смысл бытия, Калле, – огрызнулся брат. – Прежде всего нужно уяснить, что нам троим никак нельзя выдать своего происхождения. И на всякий случай – не произносить ничего компрометирующего при Джованни, даже на немецком.
– Eccomi qui! – распахнул гондольер дверь столовой. Уголки губ расползлись в улыбке, но главное – дружелюбием и гостеприимством сочились карие глаза.
Чтобы собраться на вечернюю прогулку, друзьям пришлось только встать из-за стола. Спустя пару минут они уже привычным движением прыгали в шатающуюся лодку. Улицы потемнели и давно отдали дневной жар куда-то к звездам, чтобы те могли зажечься и светить. Путники рассекали носом гондолы ночную свежесть. Несмотря на отсутствие освещения, город совсем не казался спящим, со злачных улочек раздавались голоса, по стенам мелькали блики теней. Джованни выпутывался из лабиринта каналов, пообещав показать гостям центральную площадь с Дворцом дожей. У короткой набережной остановилось несколько гондол, указывающих носами на сборище людей. В его центре, на невысоком табурете стоял сурового вида мужчина в летах и декламировал «Божественную комедию». Лицо его покрывали плотные белила, а выражение было серьезным, свирепым, из-за чего в свете единственного факела он напоминал злого призрака. Старческий голос читал поэму монотонно, без выкриков, отчего проникал еще глубже и вызывал чувство отчаяния. Джованни придержал гондолу, уперевшись веслом в бок соседней лодки, так как заметил заинтересованность чтецом в своих знакомых. Слушатели на набережной сидели вокруг актера прямо на камне, и старик возвышался над ними со страдальческим голосом, будто вестник апокалипсиса.
Через несколько минут гондола отлепилась от скопления собратьев и двинулась в сторону площади Сан-Марко по мягкой, черной глади воды. Друзья иногда переговаривались, делясь впечатлениями и вскидывая кисть в каком-либо направлении, чтобы успели увидеть остальные. Но по большей части безмолвствовали, оглядывая театральный, окутанный поэтичной небрежностью город. При приближении к площади со стороны Гранд-канала количество людей на улицах увеличилось, точнее, они там хотя бы появились – прозвучал еще только один звонок колокола из трех, после которых появляться на улице было запрещено.