Есть жуков и причинять добро
Наверное, слезы высохли, и лицо расправилось, расцвело, потому что молодой человек встал, и все также, не прерывая игры, пошел босиком по уже остывшей воде дальше, вдоль уснувшего берега. Подождав, пока он скроется из виду, Линн тоже поднялась и направилась в противоположную сторону. Она решила возвращаться в гостевой дом.
Дороги и окружающего ночного города девушка не замечала от усталости и еле дошла до места остановки. Без сил она рухнула в постель прямо в одежде.
Глава 23
Утренняя прохлада стремительно сменилась палящим солнцем. Уна заметила, что все путники по очереди избавлялись от верхней одежды. Еще во время утреннего подъема девушка отметила у спящей Линн залегшие под глазами коричневатые круги. Теперь она ехала в солнцезащитных очках, совмещая две их функции: защищала не полностью адаптированные глаза и скрывала следы какого-то явного перелома. Однако на губах девушки внимательный взгляд Уны отметил блуждающую улыбку, то появлявшуюся, то отлучавшуюся ненадолго. Бодрое настроение Линн после пробуждения успокоило Уну, и расспрашивать она не стала. Воспитанница подземелья, несмотря на явную симпатию к Уне, была закрыта на все имевшиеся замки. Всегда говорила о том, что все хорошо, поддерживала повышенное настроение и не раскрывалась даже Хане, с которой дружила годами. Уна прекрасно понимала, что специфические условия жизни заставили выработать свои приспособительные механизмы. Но однажды дитя, не смотря на свой возраст, обязательно почувствует вкус открытых, откровенных близких отношений. Любой человек чувствует печаль, иногда даже откровенное отчаяние, и если это не скрывать, то близкие люди не исчезнут, ни в чем не обвинят, а наоборот раскроются и поверят еще больше. Только по-настоящему близкое общение способно исцелить, и скоро Линн увидит, верила Уна.
Она оглядела остальных. Каждый здесь преследовал высокую цель, и только ее выгнала в путешествие безысходность. Во всех членах похода были поломки, барахлила какая-то важная деталь. Как, впрочем, и почти в каждом человеке на Земле. Но всех объединяло важнейшее качество – честность по отношению к самому себе. Это простая на первый взгляд черта аккуратно вела друзей к гармонии, всех разными темпами и методами.
В себе же она не чувствовала и отдаленно маячившей гармонии и удовлетворения. Нет, в дороге ей существенно полегчало, но жизнь в Тахиярви была невыносимой. Надоедала прямо как эта давящая жара. Стоило ей выйти на улицу, к примеру, для продажи цветов в лавке, или на прогулку с Калле, Уна чувствовала почти электрическое напряжение. Соседки натянуто улыбались ей и тут же переглядывались без доли смущения. С самого детства они осыпали девушку советами и лучезарными предвидениями о ее будущем. Взрослая Уна зачастую отказывалась слушать нравоучения и была довольно резка с благожелательными матронами, что вызвало появление сплетен и насмешек. Нарастало все настолько мягко и незаметно, что девушка не поняла, как мягкие поучения из добрых побуждений переросли в откровенное презрение.
Притом женщины оставались ласковыми женами и заботливыми матерями и бабушками. Достойнейшими людьми, в общем-то. Но отношение к строптивой Уне передавалось воздушно-капельным путем, и, поразив больше половины женского населения города, не выделялось и не критиковалось. Ибо все считали, что одна глупая девчонка не может быть правой в сравнении десятками умудренных опытом, уважаемых особ.
И первое время Уна искренне пыталась угодить. Она увлеклась цветами как раз по наставлению соседок, за что была им даже благодарна, ибо занятие ей понравилось. После перестала красить губы и использовать парфюм. При встречах с наставницами она видела их самодовольство от происходящих перемен. Но они нахохливались даже от звука ее властного низкого голоса, стремительной речи и амбициозных мыслей, от которых в отличие от помады девушка избавиться не могла. Любой поворот жизни Уны вызывал негодование, по их внутреннему великому чувству гармонии ее судьба должна была развиваться совсем иначе. Уне хотелось закричать: «Да что вы хотите? Что вам от меня нужно? Я готова на все, на любые перемены, лишь бы получить взамен спокойную жизнь». И если сначала, в то время, когда только становилась взрослой девушкой, она пребывала в уверенности, что матронами движут действительно добрые побуждения, то вскоре поняла, что у них нет ответов на ее вопросы. Готовность к чему угодно появилась лишь из отчаяния, из желания избавиться от тирании.
Девушка и не заметила, как перевела коня в галоп, и теперь, обогнав всех остальных, мчалась и выпускала пар.
Тем временем компания поднялась довольно высоко на одну из гор. Здесь растительность приобрела более темный, глубоко-зеленый оттенок, а облака наматывались вокруг возвышавшейся вершины и нависали, казалось, в паре десятков метров над головами, давя на макушки. На пути поднялась вывеска о близости лебединого парка, в котором друзья и решили устроить привал.
На въезде какие-либо опознавательные знаки отсутствовали. Сразу открывался вид на озеро с зеленой гладью воды и многочисленными черными и белыми птицами. Вчерашних подземных жителей удивляло все на протяжении пути, а потому для них было в диковинку восхищение Уны и Марса по поводу черных лебедей. Калле уже встречал таковых в своих походах.
– Слава солнцу, а то я уж думал, вас ничем не удивишь. Эдакие бесчувственные валенки, – съязвил Кьярваль.
Уна шутливо толкнула его в плечо, и ученый, покраснев, опустил глаза. Девушка пару раз гуляла по паркам Вены, пока Калле гонялся по городу с одной деловой встречи на другую, стараясь поймать за хвост удачу для Тахиярви. Но это место схватило ее за сердце своей массивной зеленой рукой. Здесь не встречались карликовые деревья, идеально выстриженные в затейливой, неестественной форме. Не было и архитектуры, лоснящейся на солнце золотом, серебром и привлекающей взгляд горделивыми, витиеватыми украшениями. Здесь небо нависало над головой, грациозные птицы скользили по водной глади, все дороги заросли мхом, а каменные строения покрылись сеточкой трещин.
Из-за угла одного из них показался мужчина, по-видимому, смотритель. Он выглядел очень интеллигентно: легкий плащ, гигантские очки в широкой оправе, сплетенные на животе пальцы рук. К запястью прицепилась ручка зонта-трости.
– Приветствую, молодые люди. Редко удается встретить здесь не местных. Откуда вы? – и мужчина слегка поклонился.
– Мы из южной Германии, – заговорила Линн.
– О, это прекрасно, просто прекрасно! Соседние культуры должны взаимодействовать, обмениваться опытом, делиться лучшим. Меня зовут Виктор, я – местный гид. Вожу по заповеднику редких новичков, ведь местные жители ближайшей деревни уже знают все мои россказни наизусть. Желаете послушать истории из жизни укромного уголка? – робко спросил гид. Его острые скулы во время речи двигались вверх и вниз, будто нарезая фрукты.
– Конечно, с огромным удовольствием, – улыбнулся Кьярваль, и к нему в знак поддержки приблизились Уна и Марс.
Белые волосы Марса окружали его лицо ореолом. Мальчик очень выделялся здесь, так как светлыми оттенками парк был явно обделен.
– Ах, а молодой человек – явно настоящий или будущий великий поэт! – восхитился Виктор. – Говоря даже не о внешности, а о выражении лица, у меня на такие вещи глаз наметан, не зря же я коренной австриец. Ну да не будем отвлекаться, следуйте за мной.
Марс растерянно оглянулся на Уну и Кьярваля, но те ответили на его взгляд только пожатием плечами, будто сказанное гидом являлось для них чем-то очевидным. Двинулись вглубь парка, оставив Калле и девушек отдыхающими на берегу. Марс последний раз глянул на Хану: та смеялась, и через секунду скрылся за деревьями.
Виктор вел повествовательную линию будто бы в первый раз: свежо, азартно и с огоньком. В его интонациях не было и намека на вязкость, топкость большинства музейных гидов. Уж Уна знала в этом толк, проведя многие часы на экскурсиях в ожидании Калле. Оказалось, парк принадлежал графу Августу, промышляющему строительством водоснабжающих сооружений. Экскурсанты подошли к обветшавшему зданию огромного двукрылого дворца. Буйные растения обступили его со всех сторон, но Виктор повел компанию по одному ему известной тропе.
Внутри здание находилось в еще более критичном состоянии. Местами обвалился потолок, на лестничной площадке не хватало ступеней, гулкое эхо распространялось по пустеющим залам, долетая до самых потаенных уголков дворца. Аварийность здания ни капли не смущала гида, он вел слушателей по грудам хрустящих под ногами стройматериалов без малейшего страха подставить голову падающему куску штукатурки.
– Вы, верно, успели отметить, что не только официальные помещения первого этажа отличаются простором, но и каждая из шести десятков спален ничуть не уступает в размере бальным залам. Всё дело в жене графа. Они познакомились, когда каждому только-только исполнилось восемнадцать. Юноша – сын знатных родителей, ответственный студент с безупречным техническим умом. Клару же, свою избранницу, он нашел в богемных недрах творческой части Вены. Девушка сама училась рисовать, так как на академическое образование средств не то, что не хватало, не было и одной сотой нужной суммы. Она жила в комнате с пятью подругами и ранним утром убегала на еще спящие улицы с мольбертом. Она пристально рассматривала архитектуру, деревья, редких, бегущих на работу людей и смело переносила на бумагу, не заботясь о правильности.
Уна пожалела об отсутствии Ханы. Все друзья уже знали о ее твердом намерении вернуться на обучение к чудному старичку Турии. История бы точно оставила глубокий след в душе восприимчивой девушки. Однако Уна не сомневалась, что Марс не оставит подругу без подробнейшего пересказа, быть может даже более проникновенного, чем из уст Виктора.
– Когда Август и Клара познакомились, они сразу нырнули в омут первой любви, пожирающей обычно целиком время и мысли и не оставляющей места для прочих глупостей. Родители Августа насторожились, – продолжал гид, замедлив шаг. – По канонам, они не позволяли себе снисходительно отнестись к влюбленности единственного драгоценного сына в нищую художницу без рода и племени. Племя же Клары в лице простых и ласковых родителей мгновенно полюбило Августа. Пара часто проводила вечера с улыбчивым старшим поколением на тесной кухоньке, где при одновременном нахождении четырех человек негде было упасть и горошине. Как же не хватало таких посиделок Августу чуть раньше. По выходным юноша возил возлюбленную на природу, где она могла учиться рисовать не только городские пейзажи. Клара сосредоточенно рассматривала птиц или цветы и водила кистью или простым карандашом по бумаге. Она хмурилась и иногда высовывала язык от напряжения, но внутри все трепетало от стойкого ощущения пристального взгляда Августа.
Виктор, не стесняясь, приподнял очки и промокнул глаза уголком хлопкового платка, вышитого розами.
– Родители юноши воротили нос от Клары, но не были врагами своему чаду, и через год перманентно счастливых горящих глаз сына дали добро. И что вы думаете? Вопреки слухам и пересудам инженер и художница оказались крепкой парой. Вопреки предрассудкам, такие разные души находили тем для разговоров больше, чем два творца или два логика. И не могли наговориться на протяжении целой жизни, ведь не останавливались и непрерывно росли, взрослели даже по достижении сорокалетнего возраста. Они жили душа в душу на протяжении двадцати семи лет. Их дети крепли и постепенно выпархивали из гнезда обласканными, трудолюбивыми, напитанными любовью для храброго противостояния любому количеству невзгод в предстоящей жизни. Клара со временем все же обучилась классической живописи. Но то, что она собрала в сотнях часов чуткого наблюдения за городом и природой, осталось в ее работах. Не зря же она бродила с кистью и сканировала каждый предмет, силясь преобразовать его в масло. Запомните мои слова, молодые люди, даже если вы и так считаете себя мудрыми и все повидавшими. То, куда вы вкладываете всю свою душу, все внимание и время, обязательно расцветет, а позже и потяжелеет от плодов, рано или поздно.
Уна увидела, как Марс в волнении сглотнул слюну и положил руку себе на лоб. Через широкие окна, на которые не скупился каждый зал, вползали лианы жимолости. Они словно страдали от ран заброшенного дворца и старались как можно быстрее прикрыть, оплести все трещины и неровности на теле умирающего здания своими исцеляющими растительными лапами. Но выглядело это вторжение довольно агрессивно и собственнически.
– Именно за достоверность больше всего ценили поклонники Клары ее творчество. Даже приобретя классические формы, ее работы пронизывала бурлящая честная энергия, прямо как эти дикие растения теперь просачиваются во дворец. На выставках они не вызывали картинного «Ах!» у псевдоинтеллектуальных наседок обоих полов, но были понятны каждому, кто хоть раз бродил один по городу без какой-либо цели, рассеянно переводя взгляд от предмета к предмету. Но всю жизнь мало кому доводится провести в безмятежности. И случилось то, из-за чего и вырос из земли дворец, в котором вы сейчас находитесь. Клара заболела туберкулезом. Но Август не отчаивался, или же просто не подавал виду. Он сделал смыслом своей жизни уход за Кларой и постройку просторного жилища.
– О! – вырвалось у Марса.
– Да, да. Но Август не отчаивался, или же просто не подавал виду. Он сделал смыслом своей жизни уход за Кларой и постройку просторного жилища. Мужчина повстречал талантливого доктора, который поведал ему, что болезнь может отступить, если каждую ночь Клара будет спать в свежем, проветренном помещении без единой туберкулезной палочки. И что бы вы думали? Дворец располагает шестьюдесятью спальнями, в каждой из которых художница спала по три раза. Днем, если способствовала погода, Август гулял с ней в саду, или же оставлял наедине с мольбертом и карандашом. В случае плохой погоды они играли в легкие настольные игры или женщина творила, лежа у себя в мастерской. В течение первых двух месяцев каждую ночь Клара спала в новой комнате, в новой кровати. После ее ночлега помещение тщательно мылось, обеззараживалось, а следующие два месяца проветривалось.
– В каждой по три раза, а потом? – Марсу не терпелось узнать о судьбе женщины.
– Навязчивые палочки изводили и не отпускали Клару полгода, – ничуть не ускорил Виктор скорость повествования. – Ее мучила боль меду лопаток – Август говорил, что это режутся крылья. Художницу смущало такое сравнение, но она не противилась, только морщилась каждый раз при этих словах. Лицо и так бледной девушки посветлело до голубизны, вместо розоватых щек прорезались скулы. Глаза потухли, только во время работы блеск возвращался, но теперь болезненный и сухой. Август не видел внешних перемен. Через увядшую кожу и замутненную болью роговицу глаз его все также слепил жизнелюбивый маяк, мощный фонарь которого упрямо мелькал через любой туман. Жалости Август не чувствовал. Мало ли трудностей они прошли почти за три десятилетия? Опыт показывал, что любовь, как волна цунами, проходится по хлипким строениям дрязг и горестей, сметая их с собственного пути. И для меня дворец под нашими ногами – олицетворение этого явления. Клара дожила до восьмидесяти восьми лет, победив туберкулез во времена, когда он считался непобедимым смертельным недугом.
– Изумительно, сила любви, проявляющаяся такими масштабными, обезоруживающими даже болезнь действиями, – произнес покоренный Кьярваль, непроизвольно глядя на Уну.
– А откуда вы узнали такие личные подробности? – Уна оставалась неизменной.
– Во время болезни Клара написала небольшую брошюру, в которой рассказала свою историю. Ее пример давал силы другим больным. Кто-то жаловался на то, что в их распоряжении нет десятков спален, но на других брошюра производила должный эффект и выводила из состояния бессилия и отчаяния. Иногда это имеет решающее значение. А спасли ее ночи в чистых комнатах или же то, что за этим стояло, решать каждому самостоятельно. В своей истории Клара настаивала на моральной составляющей, ведь она – человек искусства, но я считаю, что выздоровление стало возможным только благодаря наличию обоих факторов. А теперь вернемся в парк.
Все это время друзья вместе с гидом перемещались из одной бывшей спальни в другую, и постепенно безликая разруха становилась пропитанным силой местом. В каждой спальне мерещился худой силуэт с кистью в руках. Уна почему-то выпрямилась и приподняла подбородок.
После проникновенной истории они вышли из дворца размягченные, более сентиментальные, а потому с обостренными, откалиброванными органами чувств. Зрение выхватывало каждое движение листьев в кронах, слух улавливал перекличку птиц. Окружающий мир хотелось жадно поедать, идти по парку, как проходится сухая губка по влажной поверхности. Уна потеряла нить рассказа через несколько минут после выхода в парк. Она слышала, как Марс и Кьярваль смеются шуткам Виктора. Туман рассеялся, и через густые кроны пролились на землю капли солнечного света. Они проникали робко и аккуратно, блюдя девственную дикость и нейтральную прохладу этого места.
Уна никогда не любила истории любви. Они казались ей пустой тратой времени, ведь в них есть смысл только наяву. Какой смысл читать и слушать, если прожить, быть может, и не случится. В ее детстве Анника, обучавшая питомцев приюта гуманитарным наукам, старалась подложить ей свои любимые классические произведения в неожиданные места: под подушку, на полочку под партой. Уна вела себя строптиво и невежливо, выказывая воспитательнице свое недовольство. Анника сокрушалась, ведь даже Калле ей удалось научить пониманию лирических произведений. Но строгая бесчувственная Уна только выбрасывала ее книги, огорошивая женщину нелицеприятными высказываниями. Никто не говорил Аннике о том, что время еще не пришло. Необязательно молодой девушке быть ранимой и трепетной и в сочувствии разбитому сердцу героини романа вздрагивать беззащитными плечиками. После выхода в самостоятельную жизнь Уна уже по привычке воротила нос от всех книг, кроме прикладных и исторических. В Тахиярви львиная доля юношей на выданье была готова бросить сердце к ее ногам. Но внутренние глаза Уны только закатывались. Девушка чувствовала, что бестолковые завоеватели видят в ней не человека, а сгусток строптивой силы, усмирить и покорить которую будет достижением и пиком самодовольства.
Но во дворце девушка внимала каждому слову Виктора. Его ненавязчивость и снисходительность заставила Уну прислушаться. И теперь реальная история оглушила, словно кто-то огрел ее булыжником по голове. Она поняла, что взгляд Кьярваля еще не был ей знаком. Он на следующем после слов уровне говорил, что понимает ее, хотя и характер ученого был почти противоположным. Но скромность человека науки не давала проявить это более явно. Кьярваль сочувствовал, хотя и не совсем понимал, чему. Ведь он смотрел на красивую, уверенную, увлеченную девушку.
Виктор повел путников к живой изгороди, вырастающей из земли круглой стеной. Внутри оказалось, что стена растет в виде спирали, закручивающейся вовнутрь. Солнце скрылось, поднялся сильный ветер. Внутри стены изгороди ограждали компанию от его порывов. Но тем сильнее свистели они над головой, на фоне видимых кусочков неба пролетали потревоженные листья и палки. Но внутри спирали покой не нарушился.
– Живая изгородь была построена уже после смерти Августа и Клары. Они завещали оборудовать здесь госпиталь, для досуга больных и возвели это замысловатую конструкцию. Однако за следующим витком вас ждет сюрприз.
В центре спирали на небольшой поляне возвышалась скульптура Венеры. У всех трех, не ожидавших встретить ничего особенного, на секунду затаилось обездвиженное сердце. И возобновило свой ход с увеличенной скоростью, наверстывая упущенное.
Дело в том, какой образ девушки заключили в камне. Ее тело спереди покрывала тончайшая ткань, за краешек которой сбоку тянула крохотная птица. Мельчайшие складки материи топорщились на коже и в даже каменном воплощении казались нежнее шелка. Сквозь полупрозрачную ткань виднелось белое тело и изящная талия. Волнистые волосы отдельными прядями спадали на плечи. Глаза были опущены, губы поджимались в стыде. Экскурсанты обошли скульптуру. Сзади обнаженное тело вырисовывалось объемными изгибами на темном фоне изгороди. На спине зияли две раны-трещины в местах проекции медиальных сторон легких.
Скульптура органично вписывалась в ландшафт парка и завораживала. Подтверждение своим ощущениям Уна нашла и в лицах Марса и Кьярваля. Однако ее охватило и смутное необъяснимое беспокойство. Всю поверхность, особенно на уровне ног и пояса, покрывала сетка трещин, вмятин и нелицеприятных надписей. Левая рука статуи отсутствовала явно не по задумке скульптора, острый залом плеча напоминал холодное оружие.
– Уна, вы быстро зацепили все мелочи, я прекрасно вас понимаю, – наконец вступил Виктор. – Дарио, мой друг-архитектор, вдохновился на создание скульптуры именно брошюрой Клары и ее автопортретом. Так что вы можете наблюдать чуть ли не во плоти героиню истории последнего часа. Ее лик, фигура, насечки на спине, как утверждал Август, от зачатков крыльев. Конечно, все жители города знают хронологию жизни знаменитой четы. И существенной части населения статуя неприятна. Следы оставлены ею.
Глаза Уны округлились.
– Да-да. Совершенство всегда будет отторгаться. Люди не верят в него, данный случай – типичное подтверждение. Приходящие сюда в компании восхищенно квохчут, стараются запечатлеть в памяти. Но я видел, как приходящие, думая, что находятся с каменной Кларой наедине, стараются нанести хотя бы микроскопический ущерб.
– Но жизнь Клары ведь совсем не назовешь идеальной! Она же пережила смертельную болезнь, непонимание со стороны семьи Августа.
– Многие скромные души, знакомые с историей, не переживали смертельных болезней. И видят в истории только то, что хотят видеть. Безусловная любовь, богатство, подвиг, совершенный ради Клары. Все это представляется только окруженным романтическим, недостижимым ореолом. А то, что всегда кроется за красивой жизнью: презрение родственников, сотни часов обучения, пожирающая тело болезнь – об этом никто слышать уже не хочет.
Уна почувствовала внутренний зуд необходимости сбежать, уединиться. Девушка сорвалась с места и помчалась по восходящим дугам спирали, пока не вырвалась лап живой изгороди. Она обессилела, когда оказалась около пруда в самой запущенной глубине парка. Села на траву и остекленевшими глазами вперилась в хаотичное движение десятков водомерок. Она была не в силах даже думать. Расплывчатые образы в виде требовательных тетушек, слились с видениями людей, тайком уничтожающих скульптуру Клары. Она почувствовала необычайную близость художницы.
Позади раздался шелест и из кустов вылез запыхавшийся Кьярваль. Уна оглянулась на него холодными, пластмассовыми глазами. Ученый безмолвно присел рядом. Девушка чувствовала его тепло и сопереживание и, закрыв лицо руками, взвыла от бессилия. Когда она заметила успокаивающую руку на плечах, плач накрыл с новой силой.
Когда горестная волна схлынула, Уне стало намного легче, и она сказала Кьярвалю:
– Наверное, Виктор огорчен, ведь в его рассказе выверено каждое слово.
– Не думай об этом, он видел, что с тобой что-то происходит, как и все мы. Понял, что побег – не каприз.
Не унялся еще ураганоподобный ветер, и им приходилось говорить на полтона громче обычного.
– Я лишь не понимаю, чем Клара не угодила этим вандалам? Разве она дешево заплатила за свое счастье?
– Повторю слова Виктора: они впитали из этой истории то, что считали нужным. Каждый, кто негодует от чрезмерной удачи другого, живет с разбитым сердцем от нереализованных желаний. А человек всегда сначала будет искать легкий способ. Мне, как ученому, это известно не понаслышке, – Уна слабо улыбнулась. – Объяснить же чужое счастье везением и злиться на несправедливый мир куда легче.
– Дело в том, что в Тахиярви я играю роль скульптуры Клары. Почти каждая считает своим долгом обвинить меня в неправильной жизни. Я пыталась угождать, после – сопротивляться. И в итоге нашла выход только в побеге с вами. Они считают, что правильный овал лица, чувственные губы и молодые годы налагают на меня некоторые обязательства, притом – перед ними. Увлекаться вещами, соответствующими внешнему облику, быть робкой и бездействующей. А рот лучше и вовсе не открывать – прямо видела покрывающий их глаза ледок при звуках своего голоса.
– Мы с братом сошлись на том, что всем не угодить никогда. Мы отлично тебя понимаем. Если человек достигнет совершенства во многих отраслях жизни, будет работать с рассвета до заката, большинство людей восхитится. Но те, кто раньше осуждал за недостатки, еще злостнее накинутся на идеал, видя только блестящее карамелизированное яблоко снаружи.
– Но как быть? Ни настоящей, ни сладенько угодливой я не прижилась в родном городе. Неужто есть лишние люди? – глаза Уны уже высохли и по-новому, с вызовом и азартом смотрели на Кьярваля.