Регина

Я коснулся ладонью её живота, и она зарыдала.

– Ненавижу тебя!

Я засмеялся.

– Наверное, пока ещё любишь. Я тебя тоже.

***

Я много думал про смерть. Много читал. Представлял.

Меня успокаивало, что всё начинается с потери сознания. Какой бы ни была боль, момент отключения изменит всё. Без сознания ты уже ничего не чувствуешь и не боишься, а теряешь его так, словно засыпаешь в своей постели – незаметно.

Раз за разом я представлял, как ей было больно. Я видел, как её мучили схватки, повторяющиеся каждые пять минут. И я ничего не мог сделать, никак не мог ей помочь. Мне бы хотелось забрать себе её боль. Хотя бы часть этой боли. Не оставлять её одну.

Но в какой-то момент акушерка выставила меня из родильного блока – велела принести воды. Может быть, Регина сама попросила об этом акушерку, я не знаю. Она часто шептала что-то, притянувшись к её уху.

Я вышел на несколько минут. Обошёл весь чертов этаж в поисках кулера. А когда снова направился к палате, увидел, что туда уже бегут врачи с напряжённо-сосредоточенными лицами.

Больше меня не пустили к Регине.

Больше я не видел её живой.

Рождение дочери должно было стать нашим общим счастьем, а стало моим горем.

***

Я не знаю, сколько просидел на скамейке перед больницей. Может, минут пятнадцать, а может – двадцать часов или три дня. Время стало неважным и отошло куда-то за границы разума. Теперь от него не было ни толку, ни проблем. Оно стало тягучим, мягким, как желе, и совершенно бессмысленным.

Я не плакал, не рыдал, не бился в истерике. Я ничего не чувствовал, ничего не хотел. Меня, словно мяч, выбили с поля в аут. Я не до конца понимал, что произошло. Как-то резко и безнадёжно отупел. Чувствовал только, что жизнь моя разломилась.

Огромный материк, на котором я ел, спал, любил, пошёл трещинами, как бывает от землятресения, и кусок за куском ушёл под воду. В непроглядный океан скорби.

Я не заметил, как ко мне подсел врач, принимавший роды. Только когда учуял запах сигаретного дыма, понял, что не один.

– Закуришь? – предложил он, когда я к нему повернулся.

Я мотнул головой. Регина терпеть не могла, когда от меня пахло табаком. Особенно в последние месяцы.

Какое-то время мы сидели молча. Врач, откинувшись на спинку скамейки и закинув ногу на ногу, курил.

– Долго будешь тут сидеть? – спросил он наконец.

– Не знаю.

– У меня уже закончилось дежурство. Часа два назад. А ты всё сидишь.

Мне было наплевать.

Он вздохнул.

– Медсёстры говорят, ты так и не сходил к ребёнку.

Я молчал.

– А пойдёшь?

– Нет.

Врач выдохнул.

– Ребёнок-то не виноват, – сказал он тихо, искренне.

– А кто тогда? – спросил я как-то беспросветно глупо.

– Да никто. Иногда так бывает.

– Так бывает? – эхом повторил я, наверное, чтобы понять смысл, но не понимая его.

– Да, – уверенно сказал врач. – Никто не виноват. Иногда трагедии случаются сами собой.

– Нет, – ответил я вдруг с откуда-то взявшейся решительностью. – Если бы не ребёнок, она была бы жива.

Врач хмыкнул.

– Раз уж ты так считаешь, то скажи мне – ребёнок у вас появился сам собой? Зачался непорочно?

Я повернулся к нему. Мне хотелось его ударить.

Думаю, он прочитал это по моему лицу, но даже не шелохнулся.

– Ты любил жену, – сказал он, и мне полоснуло ножом по уху прошедшее время. – Вижу, что любил. Но её больше нет. Зато есть ребёнок…

Я замотал головой, и врач замолчал, как-то разочарованно выдохнув.

Только сейчас я заметил, что он ещё молод. Чуть старше меня, с начинающейся сединой, но лицо ещё молодое.

– Я могу его оставить? – спросил я.

Теперь врач замотал головой.

– Не вздумай.

Я отвернулся.

– Иди домой, – сказал врач. – Поспи, а утром приходи и взгляни на ребёнка.

– Нет.