Когда боги смеются

Настя налила воду в высокую керамическую кружку и включила кипятильник. На всякий случай убрав чашки подальше от Короткова, она сказала:

– Не хочешь выполнять мои дурацкие просьбы – имей свой кофе. Независимость – хорошая штука, ценная, но за нее надо платить. Как, впрочем, и за все в этой жизни. Не обиделся?

Юрий метнул на нее полный ярости взгляд и внезапно расхохотался.

– Чашечки прибрала от меня подальше? Это правильно, а то бы я их тут же об пол разбил. Нет, Настюха, не обижаюсь, потому что ты права на все сто. У меня знаешь почему кофе все время заканчивается? Потому что я тебя, дуру, люблю всем моим сыщицким сердцем, и мне приятно прийти к тебе и попить твоего кофейку из твоих красивых чашек. Чтобы я вот так вот уселся на стул, как падишах, откинулся, ногу на ногу положил, а ты бы мне наливала и подавала. А то сделаешь сам себе кофе и пьешь его в кабинете один, как сыч. Скучно! А поговорить?

– А ты ко мне со своей банкой приходи, – предложила Настя. – Кофе твой, вода, посуда и сахар – мои. Юр, мне кофе не жалко, ты же меня знаешь, я просто пытаюсь внести рациональное зерно в наши отношения, чтобы сделать тебя независимым от моей лени.

– Ничего ты не понимаешь! – фыркнул Коротков, разваливаясь на стуле в точном соответствии с только что обрисованной картиной. – Если я приду к тебе со своей банкой кофе, то совершенно очевидно, что я собираюсь потрепаться, а это в отношениях начальника и подчиненной недопустимо. А вот если я иду безо всего, то могу утешать себя мыслью, что я такой несчастный, измученный, устал от непосильных трудов по поимке бандюганов и мне срочно нужна чашка кофе, чтобы поддержать мои иссякающие силы, дабы я мог и далее нести вахту на страже порядка. Разницу усекла? И не спорь со мной, я старше по должности и по возрасту.

Он с явным удовольствием пил ароматный горячий кофе, как обычно, оттягивая тот момент, когда придется стать руководителем, погрузиться в повседневную работу и, что самое для Короткова неприятное, принимать решения. Здесь, в этом кабинете, где он провел много и тревожных, и мучительных, и радостных часов, Юрий еще мог чувствовать себя равным, таким же опером, как и все остальные. Чуть больше года прошло с того момента, когда его повысили в должности, назначив заместителем начальника отдела вместо ушедшего на пенсию полковника Жерехова. Год – срок немалый, и во многом Коротков успел привыкнуть к новому своему положению, но все равно ежедневно устраивал себе передышку, усаживаясь в Настином кабинетике и делая вид, что он «как все».

– Ты сегодня никуда не собираешься убегать? – спросил он.

– Кажется, нет. Бумаг много, надо разобраться с ними. А что?

– Я скажу Люсе, чтобы она тебе позвонила, если меня не застанет, ладно? Мы хотели с ней вечером пойти куда-нибудь…

– Кстати, о Люсе, – перебила его Настя. – Я никоим образом не агитирую тебя за развод, но мне все-таки любопытно. Ты столько лет ждал, столько разговоров было о разводе, а что теперь?

Коротков помрачнел. Теперь он сидел не вальяжно, откинувшись на спинку стула, а сгорбившись и опираясь локтями о колени.

– Я сам не знаю, Ася. Я так хотел развестись, мне казалось, что, как только теща отмучается, у меня появится моральное право уйти от Ляльки. Понимаешь, пока ее мать болела, я не мог ее бросить одну с этим кошмаром.

– Это я понимаю. Но ведь ее матери больше нет. Ты с Люсей встречаешься, если память мне не изменяет, с девяносто второго года. Семь лет, Юра. Тебя что-то смущает? Или Люся не хочет разводиться со своим мужем?

– И Люся… – Он помолчал и выдохнул: – И я тоже. Ася, это трудно объяснить, но… Я не могу.

Настя молчала, ожидая продолжения. В общем-то, она была почти уверена, что знает, о чем пытается говорить Коротков. Но ей хотелось, чтобы он сказал это сам. Однако Юрий тоже молчал, надеясь, видимо, что она, как обычно, поможет ему репликой или вопросом.

– Ты понимаешь меня? – наконец спросил он, не дождавшись помощи.

– А ты сам себя понимаешь?

– Смутно. Я просто знаю, что не могу сказать Ляльке: всё, дорогая, пятнадцать лет совместной жизни насмарку, псу, можно сказать, под хвост, я от тебя ухожу. Не знаю, почему я не могу это сказать, но я не могу.

– Сказать тебе, почему?

– Скажи, – покорно кивнул Коротков, словно ему предлагали огласить приговор, который можно было бы и не оглашать.

– Именно потому, что пятнадцать лет совместной жизни. Из этого непреложного факта вытекает по меньшей мере два следствия. Первое: за пятнадцать лет было много всякого, последние лет десять, пока болела твоя теща, было, конечно, трудно, было невыносимо, было мучительно. И как бы ты к Ляльке ни относился, но это трудное, невыносимое и мучительное было вашим общим, вы его делили пополам. Вы его вместе пережили. На это не так просто наплевать, мой дорогой. Пока жива была теща, тебе казалось, что как только – так сразу, ты вздохнешь с облегчением и кинешься устраивать свою личную жизнь, а не тут-то было! Потому что личная жизнь – она именно личная, она включает в себя все твое нутро, твою душу, все твои переживания и страдания, а эти переживания и страдания связаны с Лялькой, а вовсе не с Людмилой. Этот тезис тебе понятен?

Юра молча кивнул.

– Второе следствие: за пятнадцать лет с Лялькой эта совместная жизнь стала твоим образом жизни. Нравится он тебе или нет – вопрос другой. Но это образ жизни. Менять его всегда тяжело, ты с ним сросся, сроднился, ты к нему привык, адаптировался в нем. А жить по-другому ты просто не умеешь. Поэтому и боишься.

– Ты думаешь, я напрасно боюсь? – вскинул голову Коротков. – Думаешь, надо решиться и порвать раз и навсегда?

– Нет, Юрочка, я так не думаю. Ни одной минуточки не думаю. Резкое изменение образа жизни может оказаться катастрофой и для тебя, и для твоей жены, и для Людмилы. Для всех, одним словом, кого затронет твой развод. Нужно очень тщательно все взвесить и попытаться понять, что будет со всеми вами, если ты решишься на этот шаг. В первую очередь – что будет с тобой. Я приведу тебе маленький пример, он не выдуманный, я знаю эту женщину. Она много лет назад развелась, но, пока искала возможность разъехаться с бывшим мужем, тот заболел. Рассеянный склероз. Такая, понимаешь, незадача. И вот на протяжении семи лет она ухаживала за ним, переворачивала, меняла белье, вставала по ночам, подносила то попить, то поесть. Квартира вся пропахла лекарствами и мочой, и женщина эта все мечтала о том, что, если бы мужа, бывшего, заметь себе, не было, она бы хоть квартиру отремонтировала. У нее был возлюбленный, неженатый, готовый хоть сейчас вступить с ней в брак, но она не могла бросить своего больного бывшего мужа и бегала, как девчонка, на свидания. Наконец все случилось, несчастный отошел. И что ты думаешь? Она кинулась ремонтировать квартиру? Замуж побежала? Да ничего подобного! Она сидит и целыми днями плачет. Ей одиноко. Ей пусто. Ей не за кем больше ухаживать. Потому что за семь лет этот кошмар превратился в образ жизни, к которому, хорош он или плох, она адаптировалась, сжилась с ним. И выяснилось, что по-другому жить она не умеет и не хочет. Мысль ясна?

– Слушай, – Коротков внезапно улыбнулся, – ты что, о разводе подумываешь?

Настя изумленно посмотрела на него и даже сигарету выронила от неожиданности.

– Что за бред! С чего ты взял?

– А с того, мать, что уж больно у тебя стройная система аргументов, такая в один момент в спонтанном разговоре не рождается. Это нужно долго раздумывать, чтобы рассуждать так, как ты. Признавайся, ты разочаровалась в семейной жизни?

– Юрка, ты неисправим! Почему обязательно нужно учиться на собственной жизни? Можно делать выводы, наблюдая за другими.

– За мной, например? – сердито прищурился Юрий. – Нашла себе подопытного кролика?

– И за тобой, и за Ирочкой, которая никак за нашего Мишаню замуж не выйдет. Думаешь, она не хочет стать семейной дамой? Еще как хочет! Думаешь, ей Мишка не нравится? Нравится. Она его искренне любит. Но роль няньки в семействе Стасова стала ее образом жизни, и она, может быть, даже неосознанно, придумывает все новые и новые условия для их брака, только чтобы оттянуть свадьбу. Она боится, Юра. Она пытается придумать схему, при которой, став женой Мишки, она сможет сохранить прежний образ жизни. Для этого ей нужно, чтобы Мишка нашел возможность разменять квартиру, в которой он живет с мамой, на две однокомнатные, одна из которых должна быть непременно в доме Стасова, чтобы Иришка смогла продолжать нянчить маленького Гришеньку, готовить Стасову и Татьяне обеды и ужины и при этом быть хорошей женой Михаилу. Слушай, начальник, тебе не кажется, что мы ведем себя неприлично?

– Почему? – удивился Коротков. – Что мы такого делаем?

– Рабочий день в разгаре, а мы с тобой, вместо того чтобы дело делать, о душе рассуждаем. Я сегодня еще даже сводку не смотрела.

Он нехотя поднялся со стула и шагнул к двери.

– Книжек ты, Аська, неправильных начиталась, в которых сыщики днем и ночью бандитов ловят, как будто другой жизни у них нет. Что мы, не люди, что ли? Можно подумать, у нас переживаний нет.

– Есть, есть, – со смехом согласилась Настя. – Переживаний навалом. Кстати, о переживаниях. Ты не знаешь, что с Лесниковым случилось? На нем лица нет.

– С Лесниковым-то? – Юрий усмехнулся и открыл дверь в коридор. – А это получается «кстати о разводах».

– Да ты что! – ахнула она. – Не может быть! Все же знают, что Игорь свою жену обожает, и дочку тоже.

– Может, может. Ладно, труженица, пока.

Коротков прикрыл за собой дверь, оставив Настю наедине с сигаретой, непросмотренной сводкой о преступлениях за минувшие сутки и с чувством глубокой растерянности. Игорь Лесников! Ну надо же…

Глава 2

Ольга с удовольствием разглядывала себя в большом зеркале, висящем на стене в ванной. Она только что приняла прохладный душ, и каждая клеточка ее тела пела от легкости и счастья. Что ж, для своих тридцати двух лет она выглядит более чем хорошо, а три года назад, когда встретила Романа, ей больше девятнадцати-двадцати никто не давал. Даже многоопытный Роман попался, посчитал ее юной свистушкой и никакого внимания не обратил при первой встрече. Вернее, обратил, но обманулся ее девически изящной фигуркой и сразу решил для себя, что Ольга слишком молода для него. Зато потом был приятно удивлен, узнав, что ей уже двадцать девять и разница в возрасте между ними, стало быть, не так катастрофически велика, как он подумал вначале.

От созерцания себя в зеркале ее отвлек звон разбитого стекла. Быстро завернувшись в полотенце, она выглянула из ванной.

– Рома, что случилось?

– Я разбил очередной стакан, – с досадой ответил Роман. – Теперь их осталось всего два.

Он стоял рядом с открытой крышкой бара, на которой красовался один стакан, наполовину наполненный дорогим белым вином. Осколки второго стакана сверкали на полу, отражая лучи заходящего солнца.

– Не расстраивайся, – улыбнулась Ольга, – новые купим. Подумаешь, проблема.

– Они мне очень нравились, – виновато произнес Роман, – и потом, ты мне подарила их на позапрошлый Новый год, помнишь? Это твой подарок, и я к нему отношусь по-особенному.