Каждый за себя

На четвертом месте стоял Николай Григорьевич, или, как я его называла про себя, Старый Хозяин. Было у него еще одно прозвище, которое я, разумеется, никогда не произносила вслух: Главный Объект. Именно из-за его больного сердца семье Сальниковых и понадобилась помощница «с проживанием», желательно умеющая распознавать развивающийся приступ и оказывать первую помощь, а наличествующая язва желудка требовала жесткой диеты и, соответственно, человека, выполняющего функции поварихи и диетсестры. Главной моей задачей было не оставлять Старого Хозяина дома одного. Ни при каких условиях и ни под каким предлогом. Так, во всяком случае, сформулировали цель моего найма. Уже потом, спустя пару недель, я поняла, что на самом деле мне придется не просто следить за самочувствием Главного Объекта, но и охранять его от всяческих волнений и переживаний, которые могут спровоцировать приступ. Но это уже потом…

Семидесятилетний Николай Григорьевич был чудным стариканом, некапризным и неприхотливым. И очень больным. Это я вам как врач говорю. Он прожил длинную и во всех отношениях достойную жизнь, был долго и счастливо женат, овдовел всего год назад, и портрет его покойной супруги Аделаиды Тимофеевны висел в его комнате. О своей Адочке он мог рассказывать часами, и уже к концу первого месяца моего пребывания у Сальниковых я точно знала, что «при Адочке все было не так». Я слушала его рассказы, смотрела на портрет женщины с жестким взглядом и сурово поджатыми губами и делала выводы. Адочка держала семью в железном кулаке, при ней никто и пикнуть не смел, у каждого был свой круг обязанностей, за исполнение которых строго спрашивалось. Никогда не вставал вопрос, кому идти за хлебом или кому пылесосить ковры. Шестеро членов семьи были организованы в идеально отлаженный механизм, не дающий сбоев. Все любили друг друга, заботились друг о друге, и, конечно же, дедушка, сиречь Главный Объект, никогда не оставался один. Каждый день за ужином вся семья собиралась вместе, отсутствовать разрешалось только тем, кто пошел в театр или уехал в командировку или в отпуск. Даже поход в кино не считался уважительной причиной для отсутствия за ужином, ведь понятно, что театральные спектакли начинаются в семь вечера, и тут уж ничего не поделаешь, а в кино можно сходить и днем, и попозже вечером.

После смерти Адочки все пошло наперекосяк, и с этим бедный Николай Григорьевич никак не мог смириться. Он не понимал, почему так трудно стало устроить, чтобы кто-нибудь непременно был дома, почему вдруг оказывается, что нет хлеба или закончилось масло, и почему семья перестала собираться за ужином. Он не понимал… Но я-то понимала. Произошла нормальная реакция «отката». Сжатая до предела властной Адочкиной рукой пружина распрямилась и расшвыряла всех по разным углам. Теперь каждый член семьи, кроме Старого Хозяина, жил так, как хотел, им надоело быть винтиками в сложном механизме, сконструированном Аделаидой Тимофеевной, они возжелали побыть самостоятельными единицами. Всех всё устраивало, но… Был общий дом, который надо содержать в порядке. Была кухня, на которой желательно иметь приготовленную вкусную еду. Был дед. И с дедом надо сидеть. И никто не хочет жертвовать своими планами. Поэтому было решено пожертвовать деньгами и одной комнатой, бывшим кабинетом Адочки.

На пятом месте, следом за Николаем Григорьевичем, находился его сын Павел, Павел Николаевич Сальников. По моей личной классификации он относился к категории Гомеров, и не потому, что был гениальным рассказчиком или поэтом, а потому, что был Великим Слепцом. Я обожаю таких мужиков, они встречаются довольно часто и дают мне массу поводов для гомерического хохота. Правда, хохот этот бывает чаще горьким, нежели веселым, но все-таки… Великий Слепец – это человек, который категорически отказывается видеть то, что есть на самом деле. Это не дефект зрения, это характер такой. С Великими Слепцами легко ладить, достаточно всего лишь не заставлять их видеть и понимать то, чего они видеть и понимать не хотят. Но бог мой, как же трудно с ними жить!

Наш Слепец являл собой красивого мужчину сорока четырех лет, начальника отдела в какой-то фирме, торгующей кондиционерами. С тем, чтобы угодить ему с кормежкой, у меня проблем не было, он все равно не видел, что лежит на тарелке, потому как питался, уткнувшись в телевизор. Ему было абсолютно безразлично, насколько тщательно вытерта пыль и есть ли потеки на оконных стеклах. Он не видел вокруг себя ничего, в том числе и меня. По-моему, он даже не понял, что в семье появилась домработница, во всяком случае, ни с какими просьбами и поручениями он ко мне не обращался, а если ему что-то было нужно, он либо покорно ждал, пока кто-нибудь ему это сделает, либо оставлял свою потребность неудовлетворенной. О том, чтобы сделать это самому, вопрос как-то не стоял. Помнится, в один из первых дней я подала ему после ужина чай и забыла положить ложечку, чтобы размешать сахар. Гомер минут пять молча сидел над дымящейся чашкой, не отрывая глаз от телевизионного экрана, и я очнулась только тогда, когда обнаружила, что он помешивает в чашке черенком вилки. А ведь мог или меня попросить, или оторвать задницу от стула и сам взять ложку. Никто не принес – ладно, обойдемся… Главное, чтобы его никто не трогал, чтобы никто не приставал, чтобы ни с кем не нужно было разговаривать. Из рассказов Старого Хозяина я уже знала, что «при Адочке» ежевечерние отчеты о прошедшем дне были обязательными, при этом особо пристальное внимание уделялось именно сыну, он являлся для матери первоочередным объектом критики, ему без конца давались советы, и ему постоянно предъявлялись всяческие требования. И вот результат. Теперь Великий Слепец не стремится ни во что вникать и не хочет, чтобы к нему лезли.

Зато жена у Гомера более чем зрячая. Она не просто все видит, она видит даже то, чего и в природе-то нет. Знаете, есть такая категория людей, которые во всем сразу подозревают наихудшее. Если пошел дождь, то он непременно «будет теперь идти всю неделю», а если кто-то сказал комплимент, то к гадалке не ходи – «подлизывается, ему от тебя что-то нужно». У таких людей рюмка водки, выпитая после прогулки на тридцатиградусном морозе, – прямой путь к алкоголизму.

Вообще-то, Наталья Сергеевна мне нравится, во всяком случае, в ней нет ничего такого, что вызывало бы у меня явственное отторжение. Да, она относится ко мне как к прислуге, заваливает массой указаний и поручений, но ведь это моя работа, я за нее деньги получаю. Так что я не в претензии. И потом, она все-таки помнит, что прислуга – это не порода домашних животных и не разновидность бытовой техники, прислуга – это наименование должности, в которой состою я, Ника Кадырова. И у меня, как и у любого человека, есть такие вещи, как настроение, состояние здоровья, желания и потребности. Мадам (именно так я зову про себя Наталью) все это понимает и даже иногда пытается с этим считаться. Правда, далеко не всегда у нее это получается.

На двух последних местах в моей иерархии стоят детки – студент Денис и школьница Алена. Эта парочка на удивление быстро приспособилась к тому, что в доме есть домработница. Денис – сын Натальи от первого брака, отчество у него Владимирович и фамилия – Писаренко, а не Сальников. Алена же общая дочь Гомера и Мадам. Как эти двое меня достали… В страшном сне не приснится.

* * *

Самое трудное в моей новой работе – пережить утро в будний день. Первым, около половины восьмого, уходит Денис, ему долго добираться до института. В восемь двадцать убегает в школу Алена, без четверти девять отбывает Гомер, последней отплывает Мадам. К моменту ее ухода я должна успеть не только покормить всех завтраками (каждого – в свое время и по индивидуальному меню), но и выгулять Аргона, и сходить в магазин, и купить все, что нужно на предстоящий день. Это не зверство хозяев, а суровая необходимость: когда все разойдутся по местам службы и учебы, я не смогу уйти и оставить Николая Григорьевича одного. Таково было самое первое и главное условие моего найма.

Утреннее кормление личного состава – это целая эпопея, расскажу подробнее, чтобы было понятно. Старый Хозяин просыпается в шесть утра, минут через десять, после того, как он умоется и побреется, я должна принести ему чай с какой-нибудь плюшечкой, намазанной маслом. В семь питается Денис, причем обильно так, от души, котлетой или куском мяса с гарниром, желателен салат. В восемь кормится Алена, но назвать это кормлением можно с большой долей условности. Девица помешана на манекенщицах и стремится стать такой же худой и плоской, как они, для чего, по ее мнению, нужно не есть вообще, а если что-то принимать внутрь, то исключительно руководствуясь рекомендациями опытных «похудистов». Завтрак Алены состоит из стакана кефира нулевой жирности и куска подсушенного в тостере «Бородинского» хлеба. Никакой другой кефир и никакой другой хлеб тут не проходят, и если я не обеспечу наличие требуемого продукта, будущая манекенщица уходит в школу голодной и с таким выражением на лице, какого вам, дорогие мои, лучше не видеть. И, разумеется, вечером мамочке всенепременно будет сообщено о том, что домработница не позаботилась о завтраке, и вообще неизвестно, чем она целыми днями занимается и за что ей деньги платят. Я ничего не выдумываю, своими ушами слышала.

В восемь пятнадцать в кухню вступает Гомер, который ест, в принципе, то же самое, что и Денис, только все это нужно снова греть. Без четверти девять, проводив нежной улыбкой мужа и закрыв за ним дверь, выплывает в шелковом пеньюаре Мадам, истово борющаяся за сохранение и максимальное продление молодости и красоты. Отсюда и требования к завтраку: овсяная каша на воде, несколько кусочков свежего ананаса (купить и почистить который должна я), салат, состоящий из салатных листьев, горсти сухих овсяных хлопьев и черной смородины или любых мелко порезанных фруктов, содержащих витамин С. Плюс сваренный в турке кофе без кофеина.

С моей точки зрения, в таком завтраке не было ни малейшего смысла, я не спорю с полезностью овсянки, но если присутствует каша, то зачем еще и сухие хлопья? И если есть ананас, в котором витамина С выше крыши, то к чему салатные изыски? Но первая же моя попытка объяснить это Мадам натолкнулась на жесткую позицию: «Вы, Ника, не диетолог и ничего не понимаете». Я пробовала разговаривать и с Аленой по поводу того, что, кроме обезжиренного кефира и высушенного хлеба, существует масса других продуктов, столь же малокалорийных и неопасных для объемов талии. Ответ был таким же категоричным, но куда менее вежливым. И только длительные беседы со Старым Хозяином вразумили меня. Все дело было в Адочке, которая искренне полагала, что только она одна знает, как правильно питаться, и заставляла всю семью съедать по утрам обильные и калорийные завтраки, причем непременно с супом. Теперь же народ пошел вразнос, и если мужчины просто набивали утробу, то женская часть населения следовала вычитанным в дамских журналах полушарлатанским рекомендациям. И потом, суп на завтрак – это так провинциально! Мы же хотим быть европейскими людьми… Откуда в их головах появилось такое представление о провинциальности и европейскости – сказать трудно. Но оно появилось, пустило корни и расцвело, и с этим уже ничего не поделаешь.

Поход в круглосуточный магазин можно совмещать с выгулом Аргона, но в какой промежуток времени воткнуть это мероприятие? Между чаем Старого Хозяина и котлетами Дениса? Или между котлетами и обезжиренным кефиром? И в том, и в другом случае у меня примерно пятьдесят минут, в течение которых нужно быстренько одеться, домчаться до магазина, все купить, примчаться, раздеться и спроворить очередной завтрак.

Я пыталась экспериментировать, например, ходила в магазин вечером, когда хоть кто-то приходил домой. В этом был свой резон, но и свои сложности. Однажды я решила воспользоваться тем, что Алена явилась после школы, пообедала и устроилась в гостиной с книжкой, а не собралась, как обычно, куда-нибудь с подружками.

– Ты побудешь дома в течение часа? Я схожу в магазин.

– Я через десять минут ухожу, – ответила Алена, не поднимая глаз от книги.

Через полчаса, закончив на кухне лепить пирожки с мясом, я заглянула в гостиную. Алена сидела в той же позе и, судя по всему, никуда не собиралась.

– Я не поняла, ты будешь дома или уходишь? – настойчиво спросила я. – Мне нужно выкроить время, чтобы сходить в магазин, я утром не успеваю.

– Я жду звонка, – холодно ответила она. – Как только мне позвонят, я тут же пойду.

«Как же, позвонят тебе, – сказала я маленьким язычком. – Никто и не собирается тебе звонить. Тебе просто нравится чувствовать, что я, взрослая тетка с высшим образованием, попала в зависимость от такой сопли, как ты».

А большим языком произнесла:

– Если тебе позвонят и выяснится, что тебе не нужно уходить прямо сейчас, ты меня, пожалуйста, поставь в известность. Я все-таки хотела бы сходить в магазин.

– Ничего, не убежит ваш магазин. Сходите, когда мама или папа придут. Или Дениска.

Хороший ответ. Папа раньше девяти не является, и его нужно будет сразу же кормить. Мама – человек свободной профессии, дизайнер-архитектор, мотается с утра до вечера по клиентам, объектам и торговым точкам, сочетая все это с общением с подругами и посещениями оздоровительных центров и салонов красоты, так что раньше десяти ждать ее не приходится. На Дениса вообще надежды никакой, если Гомер и Мадам хоть и поздно, но наверняка придут домой, то с нашим студентом ничего заранее сказать нельзя. Во-первых, у него есть подружка с собственной квартирой, где он частенько остается ночевать. Во-вторых, существует такая вещь, как дискотеки и ночные клубы, откуда раньше двух часов ночи молодежь не возвращается. Итак, при самом удачном раскладе, если Гомер явится в девять и к половине десятого я освобожусь, можно бежать за покупками, но есть опасность, что именно в это время придет Наталья и, конечно же, будет страшно недовольна, что меня нет и некому немедленно подать ужин. То же самое и с Денисом, если меня не окажется на месте, он будет фыркать и нудеть. Остается ждать, пока придут все, и переться в магазин ночью.

Что ж, тоже вариант. Я решила попробовать. Отужинав всех по очереди и наведя на кухне стерильный порядок, я в двенадцатом часу ночи отправилась за продуктами. Надо ли говорить, что Алена, разумеется, никуда не уходила. Сперва она читала, потом делала уроки, потом торчала перед телевизором. И никто ей не позвонил.

Круглосуточно работающий супермаркет находился в пятнадцати минутах ходьбы от дома, то есть, в общем-то, не ближний свет. На всякий случай я взяла с собой Аргона. Конечно, охранник он тот еще, он, по-моему, даже лаять не умеет, но по крайней мере может напугать внешним видом: огромный черный русский терьер с лохматой мордой. На нем же не написано, что он залюбленный и заласканный добрейший пес, сроду не видавший ни инструктора, ни собачьей площадки.

Меня легко обмануть. Я плохо разбираюсь в людях и никогда не могу вовремя распознать склонность ко лжи, трусости или подлости. Но за годы работы на «Скорой» у меня выработалось одно замечательное качество, впрочем, возможно, оно было у меня изначально, иначе я бы просто не прижилась на «скоропомощной» работе. Я абсолютно точно чувствую агрессию. Приезжая на вызов и обнаруживая пьяного мужа, избившего, например, жену, я могла мгновенно определить, исходит ли от него хоть какая-нибудь опасность. Если сомнительных личностей оказывалось несколько, я тут же мысленно делила их на тех, кто не опасен, и тех, от кого можно ждать внезапной вспышки ярости в адрес каких-то там докторов, которые нарушают так приятно текущий процесс совместной выпивки. Такие «пьяные заявки», как мы их называли, случались в каждое дежурство. Надо ли объяснять, что в защите от пьяной агрессии я хорошо натренировалась. С трезвым мужиком я, само собой, не справлюсь – ни роста, ни массы тела у меня не хватит, зато ловкости и хладнокровия вполне достаточно, чтобы обезопасить себя от раскоординированного алкоголем субъекта.

Этих двоих я заметила сразу. Они стояли на автобусной остановке, рядом с входом в супермаркет. Средняя степень опьянения и жгучее желание «добавить», причем как можно быстрее. Добавлять они собирались, естественно, на чужие деньги, поскольку своих просто не было.

Рядом ни души, и вся предстоящая картинка рисовалась мне четко и буднично. Приличные дамы не ходят пешком в магазин в половине двенадцатого ночи, и со мной можно попытаться договориться. Пригласить третьим номером. А уж потом, когда я откажусь поучаствовать в распитии, у меня начнут отбирать сумку в надежде обнаружить там кошелек с деньгами. Если бы не было сумки, можно было бы сделать вид, что я просто гуляю с собакой и никаких денег у меня с собой нет. Но сумка, как назло, была.

Я прибавила шаг и проскользнула в стеклянные двери супермаркета, оставив Аргона непривязанным (в целях экономии времени). Но толку от моего маневра было не слишком много, возжаждавшие добавки алкаши будут терпеливо ждать, когда я выйду с сумками, набитыми едой. Закуска – тоже нужная вещь. А может, им повезет, и я куплю спиртное. Я-то знаю, что им не обломится, но они пока пребывают в счастливом неведении. И что будет дальше?

А дальше, если все сложится так, как мне не хочется, в самый неподходящий момент подскочит милиция, или я сделаю что-нибудь не так, и придется вызывать «Скорую». Поход в отделение, проверка документов и далее везде. Мои хозяева меня у себя не зарегистрировали и, насколько я поняла, делать этого не собираются. Я ведь им не родственник.

Набирая в корзинку продукты, я прикидывала варианты. Что так, что эдак, выходило, что без осложнений не обойтись. На магазинного охранника надежды никакой, он отвечает за порядок внутри, а не снаружи. Что ж, будем прорываться с боями. Спасибо тебе, темноглазая стройная Алена, тебе всего шестнадцать, а ты уже умудряешься своей вредностью ввергать людей в неприятности. Что-то будет, когда ты вырастешь?

Расплатившись, я набрала в грудь побольше воздуха и толкнула тяжелую дверь. Так и есть, вот они, любимые мои алкаши, сколько я их перевидала на своем веку – не перечесть. Стоят, на меня поглядывают. Ну, чему быть, того не миновать.

Оно и не миновало. Только обошлось без разговоров, видно, Аргоновы поросшие густой шерстью килограммы их как-то не вдохновили на общение. Они решили, что действовать надо быстро и без лишних слов. Это было разумно, я тоже предпочитаю действовать именно так. Возня получилась шумноватой, но короткой. Мне пришлось бросить сумки на землю, но у Аргона хватило ума тут же плюхнуться на них сверху. Ладно, не защитит – так хоть хозяйское добро сбережет. Правда, в этом месте была грязная лужа, но это ничего, полиэтиленовые сумки-пакеты не промокают. Аргон тоже не сахарный, не растает.

Тактика алкашей была мне понятна. Один выхватывает из рук сумки с будущей закуской, одновременно второй будет срывать с плеча сумочку в надежде на кошелек с деньгами. Ну, насчет кошелька они, положим, погорячились, я давно уже плюнула на элегантность и перекидываю ремешок сумки через шею. Получается по-детски, но зато эффективно. Так что за деньги можно пока не беспокоиться и сосредоточить основное внимание на том, который собрался покуситься на продукты. Для этого нужно всего лишь бросить сумки и подождать, пока он за ними нагнется. Тут и Аргон подоспел со своим хозяйственным рвением, так что все получилось даже проще, чем я предполагала. Охотник за вкусненьким растерялся, он не ожидал от собаки такой прыти, и мне вполне хватило времени, чтобы ударить второго, тянущегося к сумочке, своим любимым ударом ребром ладони снизу в нос. Этот удар у меня всегда получался особенно хорошо. Он почти не травмирует, но жутко болезненный.

Другого, который зачем-то пытался вытащить сумки из-под Аргона, оказалось достаточно всего лишь пнуть ногой. Он стоял согнувшись и равновесия не удержал. Теперь главная задача – смыться, пока они не очухались.

Аргон, однако, моих стратегических намерений не отгадал и продолжал с удовольствием валяться на сумках. Я изо всех сил тянула его за ошейник и приговаривала что-то бессмысленное в надежде убедить пса пошевеливаться. Пошевеливаться он не хотел. Он хотел лежать и нюхать колбасу, сыр и сырую печенку. В общем-то, я его понимала…

Алкаши, грязно матерясь, собирались с силами для второй попытки. Тот, который получил удар в нос, все еще был плоховат, но второй уже стоял на ногах и тянул ко мне шаловливые ручонки. Аргон продолжал лежать и охранять вкусное. Меня охватила злость. Да что же это, все семейство Сальниковых ополчилось против меня: девчонка вынуждает ходить по улицам среди ночи, а собака не дает убежать от грабителей! В ярости я ткнула настырного алкаша локтем в солнечное сплетение, хорошо еще, что соотношение роста у нас оказалось удачным, и бить было удобно.

– Аргон, домой! – завопила я, дергая флегматичного ленивца за хвост.

Почему-то это подействовало. Пес вскочил как ужаленный и с обидой посмотрел на меня. Да бог с ним, пусть обижается, лишь бы ноги унести.

Ноги мы унесли. Но повторения пройденного как-то не хотелось. Пожалуй, ходить в магазин «в ночную смену» я больше не стану, уж больно район здесь непотребный.

Но то, что ждало меня дома, не шло ни в какое сравнение с эпизодом возле магазина. Дело-то было осенью и не в той ее части, когда в городе золотисто и сухо, а в той, когда уже серо, мокро и грязно.

– Ника, почему сумки все в грязи? – сердито спросила Мадам, едва я переступила порог. – Вы что, упали?

«Ладно, думай, что я упала, если не видишь, что у меня куртка чистая», – ответила я маленьким язычком.

Большим же языком, то есть вслух, ничего произнести не успела, потому что взгляд Мадам упал на Аргона, радостно ринувшегося обниматься с ее расчудесным кремовым халатом.

– Ника, я же вас предупреждала, не давайте Аргону валяться! Вы что, совсем за ним не смотрите? Ведите его немедленно в ванную и вымойте как следует. Черт знает что!

– Наталья Сергеевна, я не упала и не позволяла Аргону валяться, ко мне пристали пьяные грабители, и мне пришлось отбиваться. Извините, что так вышло, но сумки пришлось поставить на землю, и я не уследила за собакой.

Я не оправдывалась, но и скрывать правду смысла не видела.

– Какой кошмар! – переполошилась Мадам. – Зачем же вы пошли в магазин ночью? У нас такой район нехороший, всего несколько приличных домов, а в остальных живет всякая рвань и пьянь.