Мужские игры

Доценко вскочил и принялся искать бинт и йод. Анна стояла белая как полотно, капля крови упала на светлый линолеум. Миша ловко забинтовал порезанный палец и усадил ее за стол.

– Посидите спокойно, я сам салат сделаю. Очень больно?

– Нет, просто испугалась, – она попыталась улыбнуться. – Не переношу вида крови.

Руки у нее тряслись, лицо по-прежнему было бледным, бескровным. Михаил резал овощи и размышлял над ее странным поведением. Он своими глазами видел, как ловко Аня управлялась с ножом. Даже на руки почти не смотрела, движения были точными, словно механическими. Как же она ухитрилась порезаться? Неужели затронутая им тема была для нее настолько болезненной, что она потеряла самообладание? Или специально полоснула ножом по пальцу, чтобы отвлечь его и уйти от обсуждения вопроса? Если так, то поступок явно не из разряда нормальных. Когда-то Мишу учили: телесная целостность – одна из самых больших ценностей, существующих на уровне подсознания. Любая хирургическая операция наносит человеку психическую травму, которую он может не осознавать, не чувствовать. Даже небольшой порез – это нарушение целостности. И одно дело, если это происходит в результате несчастного случая или оплошности, и совсем другое, когда человек намеренно режет себя ножом. Пожалуй, о некоторых отклонениях в психике Анны Лазаревой говорить все-таки можно.

* * *

Было уже около полуночи, когда Доценко довел Аню до подъезда ее дома. Ужин прошел в теплой спокойной обстановке. Мясо оказалось приготовленным весьма удачно, девушка получила свою порцию комплиментов и похвал, порезанный палец больше не болел и был благополучно забыт. Доценко предусмотрительно старался не провоцировать гостью и не выводить разговор на опасные темы, а то еще чего доброго опять за нож схватится. Весь вечер беседа их строилась вокруг книжных романов, не затрагивая романов реальных. Анна была несколько взбудоражена, но это казалось Мише вполне естественным, поскольку флирт всегда будоражит и волнует.

Чем ближе они подходили к дому на Ясеневой улице, тем напряженнее становилась Лазарева. Миша понимал, что она ждет от него каких-то слов, может быть, обещаний, вопросов о следующей встрече, но никак не мог выбрать правильную линию поведения. Конечно, девица подозрительная. За минувший вечер он успел в первом приближении проверить ее на пребывание дома в период еще двух убийств, первого и шестого, как бы между прочим задавая вопросы, касающиеся соответствующих телепередач и фильмов. Оказалось, что в интересующие его периоды времени Анна телевизор не смотрела, и это было, с одной стороны, против нее, но с другой, еще ни о чем не говорило. Совсем необязательно таращиться в «ящик», если сидишь дома. И трясущиеся руки… И порез…

Как же вести себя с ней? Закреплять знакомство и договариваться о следующем свидании? Или вежливо дать понять, что первая встреча будет и последней?

Когда до подъезда осталось всего несколько шагов, Доценко решился. Анну надо разрабатывать дальше, пока что ясности никакой. И даже если она окажется ни при чем, с ней можно будет поработать в плане получения информации о других баскетболистках, имеющих некоторые странности в поведении. Дамочка из федерации знает, конечно, много, но, во-первых, наверняка не все, а во-вторых, нельзя быть слишком назойливым, это может вызвать подозрения.

– Я каждый день могу найти вас там же, где сегодня? – спросил он.

– Кроме вторника и субботы. А вы собираетесь меня искать?

– Обязательно. Любовь – огромная проблема, а мы с вами только-только начали ее обсуждать.

– Тогда я буду ждать.

Она приблизила свое лицо к его лицу, явно ожидая поцелуя, но Доценко решил не форсировать события и слегка отступил.

– Надеюсь, мне не придется ждать слишком долго, – сказала она почти шепотом.

– Ни в коем случае, – ответил он весело и громко. – Иначе я просто умру от голода. Пока мама в больнице, кормить меня некому, кроме вас. Тем более что у вас это получается отменно.

– Вот видите, – она продолжала говорить очень тихо, словно призывая его подойти поближе, – значит, ваша теория верна. Кстати, вы не боитесь остаться голодным в те дни, когда я не работаю на «Профсоюзной»?

– Боюсь. И вам придется дать мне свой телефон, чтобы я не боялся.

Он записал телефон Анны, который уже и без того знал со вчерашнего дня.

– Все, Анечка, спасибо вам за вечер, я побегу, а то меня в метро не пустят.

Она все-таки решила не отпускать его без поцелуя, но Доценко ловко подставил щеку, сделав вид, что рассчитывал только на это. Он уже отошел довольно далеко от ее дома, но, поворачивая за угол, оглянулся. Анна стояла на тротуаре и смотрела ему вслед.

Глава 5

Прошло уже пять дней, а Владимир Борисович Мельник все еще знакомился с делами оперативного учета, которые велись его новыми подчиненными. Часть дел он уже вернул, остальные держал пока у себя, периодически вызывая то одного, то другого сотрудника для дачи объяснений. Дошла очередь и до Короткова.

– Юрий Викторович, я ознакомился с вашими материалами по делу об убийстве на Павелецком вокзале. Там, конечно, много недоработок и явной халтуры, но сейчас мы не будем на этом останавливаться. Качество работы вашего отдела будет предметом специального обсуждения, я об этом всех предупреждал. Сейчас речь идет только об этом несчастном Мамонтове. В материалах дела действительно нет ничего, что позволило бы утверждать: Мамонтов был вашим источником. Но в нем нет и ничего опровергающего этот тезис. Как же мне прикажете понимать публикацию в газете?

– Владимир Борисович, я просил вашего разрешения на встречу с журналистом, подготовившим материал, но вы мне запретили.

– И правильно запретил. Сначала я должен был сам убедиться в вашей искренности. Надеюсь, вы мой запрет не нарушили?

Коротков усмехнулся. Если бы в сутках было семьдесят два часа, он бы мог плевать на запреты начальника с высокой колокольни. Но поскольку часов этих было все-таки только двадцать четыре, то в них нужно было успеть уложить выполнение хотя бы того, что начальник поручал и за что строго спрашивал. А о том, чтобы успеть сделать то, что начальник делать запретил, и мечтать нечего. При Колобке-Гордееве оперативники сами планировали время и последовательность действий, при Мельнике же был введен новый порядок, согласно которому каждый сотрудник должен был утром подать начальнику план работы на день. Начальник план утверждал и вечером ждал доклада об исполнении по каждому пункту. И где только он этих глупостей набрался! Ведь сам, кажется, из оперативников вырос. А такое впечатление, что в розыске никогда не работал и не знает, как трудно сыщику заранее распределять свое время.

– Запланируйте на завтра встречу с этим Баглюком, и пусть он вам даст объяснения, откуда взялась информация о вашем сотрудничестве с Мамонтовым.

– Товарищ полковник, никаких объяснений он мне не даст, вы сами это прекрасно понимаете. Он и не обязан ничего мне объяснять, у нас свобода прессы. Объяснений от него может потребовать только суд, если мы обратимся с иском к газете о защите чести и достоинства. Ну и его журналистское начальство, само собой. А больше никто. Если вы позволите мне хотя бы минимальную предварительную разработку Баглюка…

– Хорошо, – перебил его Барин. – Только не увлекайтесь чрезмерно, время идет. Мы не можем позволять газетчикам думать, что им все сойдет с рук и что они могут безнаказанно поливать нас грязью. Было бы очень кстати, если бы Баглюк оказался в чем-нибудь замешан. Тогда можно нанести ответный удар, не вступая с ним в контакт. Наберите на него побольше компрматериалов, а я, со своей стороны, найду человека с бойким пером, который напишет разгромное опровержение и протолкнет его в печать. Скажу вам больше, Коротков: я вполне допускаю, что вы продолжаете меня обманывать насчет Мамонтова. Мне все-таки кажется, что он состоял у вас на связи, но пусть это останется на вашей совести. Сегодня задача номер один – пресечь на корню использование непонятно как добытой информации для расшифровки нашей агентуры. Сами у себя мы потом как-нибудь разберемся и выясним, каким образом сведения о Мамонтове попали в прессу, а вот у журналистов надо раз и навсегда отбить охоту публиковать такую информацию. Вам задание понятно?

– Понятно, Владимир Борисович.

– Тогда завтра утром жду вас с планом мероприятий. Пока я не посмотрю план и не завизирую его, ничего не предпринимайте, ни одного шага. Уж не знаю, к каким принципам работы приучал вас Гордеев, но только вижу я, что ничего хорошего из этих принципов не выходит. Извольте теперь перестраиваться и начинать работать по моим принципам.

Коротков вышел из кабинета начальника и по сложившейся давно привычке отправился не к себе, а к Анастасии. Они были очень дружны уже много лет, и Юра просто не представлял себе, как это можно, получив «новую вводную», не поделиться в первую очередь с Каменской.

– Ася, наш Барин наконец созрел и решил объявить войну прессе, – заявил он прямо с порога.

– Долго же он зрел, – неодобрительно откликнулась Настя. – У общественности уже почти сложилось впечатление, что он забыл о статье и о том, что должен как хороший начальник отстаивать честь мундира.

– Ну, он настоящий русский Барин, долго запрягает, зато потом гонит – не поспеешь следом. Завтра утром я должен представить ему план мероприятий по разработке Баглюка. Не хило, да?

– А он что же, заранее уверен, что за журналистом что-то есть? Зачем его разрабатывать?

– В этом есть смысл. Ведь наша задача в чем? Выяснить в первую очередь, откуда он получил эту идиотскую дезу про Мамонтова. А Баглюк…

– Погоди, Юрик, – Настя болезненно поморщилась и потерла переносицу. – Ты абсолютно уверен, что это была деза? Мамонтов не был твоим источником, но как ты можешь быть уверен, что он не работал с кем-то другим?

– Да потому, что он за помощью ко мне побежал, а не к своему куратору! Был бы он у кого-то на связи, разве стал бы он мне звонить? Кто я ему? Сват-брат? Я – опер, который работал Мамонтова по делу об убийстве на вокзале, не более того. И вынужден был признать, что улик на него нет. Поэтому следователь его отпустил. Мамонтов прекрасно знал, что я уверен в его виновности или по крайней мере причастности, я от него этого и не скрывал. И по идее он должен был бы шарахаться от меня, как черт от ладана. Если уж он позвонил мне, значит, никого больше у него нет.

– Разумно, – согласилась она. – Если только он не сделал этого под чьим-то нажимом. Представь себе, что кто-то затеял игру против тебя. Причем игру жестокую, заранее обрекая несчастного парня на смерть. Тебя фактически вытащили к трупу. То есть ты, как нормальный опер, не дождавшись Мамонтова, должен был поехать к нему, чтобы выяснить, что происходит. Ты и поехал. А там тебя ждало красивое и еще не остывшее место преступления. И твое счастье, что ты туда не сунулся. А то бы отмывался потом до второго пришествия.

– Да я и так отмываюсь. Барин все равно мне не верит, считает, что это я где-то маху дал и Мамонтова подставил. И при всем том я не понимаю, что это за лажа в статье про диктофонную запись. Наши газеты, конечно, черт знает что себе позволяют, но не до такой же степени! Все-таки скандалы с непроверенной информацией были, и судебные процессы были. Не верю я, что в редакции пропустили материал Баглюка, не убедившись, что под ним есть фактологическая основа. Значит, какая-то запись была. Может, Мамонтов мне из-за нее звонил?

– Может. Слушай, сделай доброе дело, принеси водички, а? – Настя протянула Короткову пустой графин. – Ваш мальчиковый туалет ближе.

– Лентяйка, – проворчал он, беря графин. – За это нальешь мне кофею и печеньица дашь, того, вкусного, которое у тебя вчера было.

– Так то вчера, – рассмеялась Настя. – У меня его уже растащили. Я тебе конфету дам. Не торгуйся, иди.

Через полчаса, когда они выпили по две чашки кофе и прикончили коробку конфет, подаренную Насте кем-то на Рождество, заглянул Миша Доценко. Он, как и все остальные, должен был в конце дня отчитываться перед Мельником о выполнении плана работы на день.

– Иду на очередное свидание с Лазаревой, – сообщил он. – Мельник считает, что мы двигаемся в правильном направлении. Даже похвалил за то, что так быстро ее установили.

– Он уже уверен, что мы вышли «в цвет»? – удивилась Настя.

И было чему удивляться. Виктор Алексеевич Гордеев всегда сомневался, сомневался до самого конца, фактически до приговора суда. А иногда и после него. Может быть, оттого, что проработал в розыске раза в два дольше, чем их новый начальник, и повидал на своем веку соответственно раза в два больше ошибок, допущенных оперативниками и следователями. Колобок был ярым приверженцем отмены смертной казни. Каждый раз, когда он узнавал, что обнаружен истинный виновник преступления, по обвинению в котором уже кого-то посадили, а случалось, что и расстреляли, он терял покой. «Представляю, каково сейчас сыщику, который нашел улики против этого невиновного, – говорил он. – Не дай бог мне или кому-то из вас оказаться на его месте. До самой смерти себе не простите, век будете мучиться». Ну что ж, Барин моложе, более уверен в себе. Может, это и неплохо.

– Какое Лазарева производит впечатление? – спросила она.