Украденный сон

Настя забрала у Карташова не только последнюю кассету, но и две предыдущие, на которых были сообщения, исходящие несомненно от самой Вики, и попросила следователя задать эксперту вопросы о природе непонятной паузы и о том, есть ли на последней кассете запись голоса, идентичного образцам номер четыре, одиннадцать и сорок шесть, отмеченным на двух других кассетах. Если уж не верить Карташову, решила она, то не верить во всем. Стало быть, надо проверять все и опять с самого начала. Услышав, что заключение экспертов еще не готово, она огорченно вздохнула.

– Жалко. Я так надеялась. Но все равно, Константин Михайлович, надо разрабатывать Карташова.

– Согласен, – кивнул Ольшанский. – Есть предложения?

– Есть. В первую очередь надо передопросить подругу Ереминой Колобову и врача-психиатра. Потом еще раз побеседовать с родителями Карташова и вообще со всеми, кто был допрошен в первые дни. – Она чуть было не сказала: "Со всеми, кто был допрошен Ларцевым", но вовремя прикусила язык.

Следователь поморщился.

– Что ты хочешь получить из этих допросов? Ну скажи на милость, какие такие вопросы ты им всем задашь, кроме тех, которые уже были заданы?

"Вопросы-то те же самые, только, подозреваю, ответы будут другие", – мысленно ответила Настя, но снова сдержалась.

– Дело стоит на месте, – продолжал между тем следователь, – ничего нового в нем не появляется, а ты все время пытаешься изобразить видимость работы и переделываешь одно и то же по несколько раз. Где твое хваленое мышление? Уж сколько мне про тебя рассказывали, уж так тебя превозносили, а я что-то не вижу твоих необыкновенных способностей.

Обыкновенный серенький сыщик, таких тысячи. Так что давай-ка начистоту, Каменская. Я сейчас тебе обидные вещи говорил, но они основаны на том, что я вижу. А если я чего-то не вижу, то это уже твоя вина. Я ведь тебя предупреждал, чтобы ты не вздумала темнить. Признавайся, ты что-то от меня утаиваешь?

Терпение у Насти истощилось. "Нет, я не Грета Гарбо, – подумала она.

– В актрисы не гожусь. Я могу быть только самой собой, больше пяти минут притворства не выдерживаю". Она решила сказать правду.

– Константин Михайлович, протоколы первых допросов – явная халтура. Я понимаю, как неприятно вам это слышать, я знаю, что Ларцев ваш близкий друг. Поверьте мне, мы с ним знакомы не один год, я его очень уважаю и отношусь к нему с доверием и теплотой. Но в нынешней ситуации наши с вами эмоции мешают нормальной работе по делу. Давайте признаем, что Ларцев спешил, хотел сделать все побыстрее, а получилась халтура, которую надо за ним переделывать. В результате упущено время, которое можно было бы использовать более толково. Ну что теперь, рвать на себе волосы? Что случилось, то случилось. У Володи трудная жизнь, сделаем ему скидку и постараемся поправить то, что еще можно поправить. Хотя кое-что поправить уже нельзя. Прошу вас, не закрывайте глаза и не делайте вид, что все в порядке. Вы же сами видите, что протоколы допросов сделаны плохо.

Вы опытный следователь, вы просто не можете этого не видеть. Хотите пример?

– Не хочу. Я опытный следователь и сам все вижу. Но я прошу тебя, Анастасия, пусть это пока останется между нами. Не обещаю, что у меня хватит мужества поговорить с Ларцевым, но если уж кто-то должен это сделать, то лучше пусть это буду я. Не жалуйся на него Гордееву, хорошо? Я должен был сам всех допросить, когда увидел эти проклятые протоколы, но я понадеялся на Володьку, черт бы его подрал. Думал, не может быть, чтобы он упустил что-то важное. Ты знаешь, сколько у меня одновременно дел в производстве? Двадцать семь. Ну куда мне еще повторные допросы проводить!

Ольшанский мгновенно будто состарился. Ослепительная улыбка потухла, в голосе слышалось отчаяние.

– Что же вы так сопротивлялись, стоило мне заговорить о повторных допросах? – негромко спросила Настя. – Вы же понимали, что я права. Репутацию Ларцева берегли?

– А ты что сделала бы на моем месте? Не берегла бы репутацию своего друга? Это только в кино работники правоохранительных органов руководствуются исключительно интересами дела. А мы все живые люди, у нас у всех свои проблемы, семьи, болезни, и, между прочим, простые человеческие чувства. В том числе и любовь. Знаешь, находить проблемы значительно проще, чем их решать. Ладно, Анастасия, давай помиримся и займемся делом. Кто будет допрашивать?

– Чернышев, Морозов и я. Может быть, еще Миша Доценко.

– Морозов? Кто это?

– Из отделения «Перово», на их территории жила Еремина. Он тоже работает с нами.

– Морозов, Морозов… – задумчиво пробормотал следователь. – Где-то я слышал… Погоди, его как зовут? Случаем, не Евгений?

– Да, Евгений.

– Крепкий такой, лицо красное, нос с горбинкой?

– Да, он. Вы его знаете?

– Не то чтобы знаю, пару раз сталкивался. Намучаешься ты с ним.

– Почему?

– Пьет много и ленится. А апломба – выше крыши, дескать, мы тут все баклуши бьем, он один не разгибаясь трудится. Но это характер такой поганый. Вообще-то он весьма неглуп и дело знает хорошо, если делает его, конечно. А то ведь все увильнуть норовит.

– Справлюсь как-нибудь, Константин Михайлович, выбирать-то не из кого. Вы же сами сказали, у нас не кино, а жизнь. Где же взять двадцать толковых оперов, которые разбегутся по команде в разные стороны, а к вечеру прибегут обратно, собрав за один день всю нужную информацию, чтобы у следователя сразу сложилась полная картина. Так не бывает, сами знаете. По крохам собираем, по крупицам, медленно, в час по чайной ложке. А ведь я только этим убийством и занимаюсь, других дел у меня нет. У других-то вон по скольку дел одновременно висит. Так что даже ленивый Морозов – и то подмога. Не стращайте меня.

– Да это я так, к слову…

Выйдя из городской прокуратуры, Настя двинулась к метро. Она испытывала облегчение от того, что поговорила с Ольшанским о Ларцеве и сняла нараставшее напряжение в своих отношениях со следователем. И в то же время ей было грустно. Пожалуй, она не смогла бы сейчас сказать, кого ей жаль больше всего – Ларцева, Ольшанского или саму себя.

В мягких сумерках бара трое мужчин вели неспешную беседу. Один из них пил минеральную воду, двое других – кофе с ликером. Самому молодому из них было за сорок, самому старшему – шестьдесят три, люди солидные, держатся с достоинством. Не курят – здоровье берегут и говорят негромко.

– Как с нашим делом? – спросил средний по возрасту, в дорогом английском костюме, лысоватый дородный мужчина с благородным лицом.

– У меня есть достоверные сведения, что к делу подключается наш человек, так что не волнуйтесь, сбоев больше не будет, – ответил ему маленький пожилой человек с морщинистым лицом и острыми светлыми глазками.

Разумеется, у него были имя и отчество, но его собеседники почему-то никогда ими не пользовались, предпочитая называть старика просто Арсеном.

– Я надеюсь на вас, – вступил в разговор самый молодой участник беседы, коренастый некрасивый мужчина с железными зубами в верхней челюсти.

– Мне бы не хотелось терять людей, они у меня все как на подбор.

– А ты у них вместо дядьки Черномора? – усмехнулся Арсен. – Не бойся, дядя Коля, ничего с твоими молодцами не сделается, если не обнаглеют.

Мужчина с железными зубами улыбнулся. Улыбка у него была странная, вызывающая ассоциации с транспарантной губной помадой: сам столбик помады мог быть лимонно-желтым или ядовито-зеленым, а на губах она вдруг расцветала малиновым или нежно-сиреневым цветом. Казалось, дядя Коля натягивал на лицо улыбку вальяжного и уверенного в себе человека, а сквозь нее проступали недоверие и настороженность.

– И все-таки, – настойчиво встрял мужчина в английском костюме, – каково состояние нашего дела?

– Дело практически не двигается, так что перестаньте дергаться, – презрительно скривил губы Арсен. – Девчонка топчется на одном месте, шаг вперед – два назад. Пусть работает, зарплату свою отрабатывает, к истине она пока даже в первом приближении не подошла.

– А если подойдет?

– А для этого и существует наш человек около нее, чтобы проконтролировать. Как только она сунется туда, куда не надо, ее за руку придержат, а мы об этом тотчас узнаем. Прошел уже почти месяц, и ничего страшного не случилось. Надо продержаться до третьего января. Если до третьего января ничего не накопают, за что можно уцепиться, дело приостановят и сунут в сейф, а тогда уж по нему точно никто ничего делать не будет. У них нагрузка – не дай Бог. Приостановленными делами заниматься времени нет.

– От моих ребят что-нибудь потребуется? – спросил тот, кого назвали дядей Колей.

– Надо будет – скажу. А пока пусть сидят тихо. Не приведи Господь им за что-нибудь в милицию попасть. Особенно этому… как его… который быструю езду любит.

– Славик?

– Вот-вот, он самый. Скажи ему, пусть машину в гараж поставит и ездит на метро. Того и гляди, какому-нибудь гаишнику попадется, дурак безмозглый.

– Я прослежу, – кивнул дядя Коля. – Что еще?

– Больше ничего. Понадобится – сообщу, не постесняюсь.

Арсен кинул взгляд на часы и поднялся. Следом встали и его собеседники. Все трое неторопливо двинулись к выходу. Самый молодой, дядя Коля, сел в неприметные «жигули», "английский костюм" уехал в бежевой «волге», а пожилой худощавый Арсен, зябко поеживаясь в легком плаще, направился к остановке троллейбуса.

Глава четвертая