Подземная стражница

Жизнь стала памятью о прошлом. Эх, была девочка, любила учиться, было здорово. Те прекрасные годы ушли в прошлое. Подарила радость – и, видимо, хватит. Всё, что людям даётся на всю жизнь, закончилось. А ещё шестьдесят лет жить! Осень уже сменилась зимой, снег всё засыпал, в том числе поклёванные воронами яблоки. Приближался новый год, конец отчётного периода. Итоги что-то не радуют. Раньше было лучше. Праздники какие-то незаслуженные. Но в это время можно не думать о грустном. Что-то хорошее же было. Может, в новом году что-то случится? Например, откроется, появится, кто-то уйдёт в декрет или на заслуженный отдых. Но в этом году праздник во дворе не устраивали. И даже освещение на улице погасили. Никогда ещё такого не было.

Снова учиться, чтобы что-то рассказывать о себе. Модные курсы, мама нашла, бесплатно до февраля. Продавать воздух. Спросила, какая польза от этой деятельности – в ответ получила грубый крик. Как будто что-то неприличное спросила. Законно – и ладно, а что живёшь непонятно зачем, шикуешь (а там предполагают богатство) – об этом думать не надо. Время, мол, другое. Алла выучила теорию, как собака, а деньгами рисковать не стала. Вначале было вроде весело, а потом всё больше Алла понимала, что это не её. Чуждые по духу люди, необходимость постоянно следить за ценами – им драйв, ей переживания.

Опять хорошая заграница. Мир открыт! Море возможностей! Надо как те крутые молодые ребята. Как Катя, которая маме заграницу подарила. Как Вика, которая тоже «уже смоталась» и слушает молодёжную музыку в шестьдесят лет, и вообще выглядит на тридцать. А сейчас вообще не жизнь. Никакого праздника, сначала закрыли, потом шарик не дали, пардон, свободу самовыражения. Алла не любила все эти разговоры. Не станет она другой нацией никогда! Ей надоели все эти шутки-прибаутки про плохую Россию. Кто-то накосячил – «это Россия, детка». За это хотелось прямо дать по шее.

Свидания были бесполезные. Нет, если ставить цели провести время, побродить и поесть, то нормально. А если устраивать жизнь, то всё стоит на месте, как и собеседования. Время идёт. Алла знала много грустных историй, когда люди погибали и никого после себя не оставляли. Единственный ребёнок, у родителей теперь никого. Алла вытаскивала себя за уши на свидания и устала разочаровываться. Замуж надо, а просто гуляют с девчонками, с подружками!

Не удача, не тем более Фортуна (Алла не любила это слово), а невероятная радость. Завтра приходить на первый день! По специальности. Наконец-то вырвалась из анекдотов про юриста и бариста. Всё-таки хорошо учили в институте, всё знакомое, понятное. Как ещё один курсовой проект. Теперь при деле, на своём месте. Какое счастье! Мама гордится. Что, больше не надо учиться, только трудовой процесс? Первая неделя казалась очень длинной. Корпоративы с пьянками, похоже, остались в нулевых и начале десятых, сейчас во всё большем количестве компаний такое немыслимо.

Страшная новость. Ликвидация ставки. Должности больше нет. Первая мысль: как сказать об этом? Снова весь мир ставит оценку. Не поймут и не простят. Мир жесток. Немножко пожалеют – и всё. Это право на школу соблюдают неукоснительно, учатся все, и тяжёлые инвалиды, и в самых отдалённых уголках. А с правом на труд есть его величество рынок. Алла всегда ненавидела капитализм. Если у всех главенствует материальный интерес, то что будет там, где этого самого материального не будет хватать?

По просьбам отличников мир закрылся. Алла больше не слышала, что мир открыт. Русских на Западе совсем-совсем перестали любить, и отрицать это совсем уж странно. Отрицатели очень любят говорить, что новое время, новый мир, глобализация. Но их новое время – какая-то смесь нулевых годов с тщеславными соцсетями. Даже фразы похожи, только сленг разный. У Виолетты окончательно накрылась магистратура в Германии. Её мама рвёт и мечет, понять не может, скоро ли это закончится. А что сама Виолетта?

Ходили всякие тревожные слухи. Что скоро будет всеобщая мобилизация, всё подорожает, мир изменится до неузнаваемости. Запретят Интернет, введут нормы потребления электричества. Снова заставят делать прививки. Новая эпидемия, новый масочный режим. Полностью закрытые границы. Аллу мама пугала изо всех сил, думая, что это подстегнёт. Не подстёгивало. Никогда. Сначала стало страшно выходить на улицу, и не гуляла три недели. По делам – и сразу домой. Всё пугало: хмурая заря, собачий лай и даже солнце. За каким углом нападут в светлом переулке?

А потом резко стало плевать. Алла начала уже ненавидеть оппозицию за эти надоевшие фантазии. То на постовых нападают, на тех, кто ловит пьяных хулиганов на вокзале, а если не поймает – будет антураж для фоточек в жанре «как в России плохо». У них уже рефлекс, как у собаки Павлова, на всё государственное. Грызть! Рвать! А скорее – облаивать. Школа, поликлиника – плохо, идти туда нельзя ни в коем случае. Такси всегда лучше метро, пробки – пробки благополучия. Нарочно такое не придумаешь.

Как там живут другие вундеры? А то что-то забросила эту группу со старших классов. Нет ли там классики жанра вроде «давили, давили, а лет в двенадцать – двадцать – нервный срыв»? В этой группе политика – не сообщать о смерти участников. Только если это педагоги или родители. Хочешь знать? Для этого есть личное общение. А здесь так сделано для того, чтобы не было мыслей о преждевременной смерти у тех, кто хочет напомнить о себе. Поэтому никаких мемориалов и красивых слов. Умер? Тебя будут реже вспоминать как неактивного. А то надоела уже романтизация ранней смерти людей искусства. Пусть живут долго.

Юля – бывшая юная певица. Голос пропал. Из хора сразу выбросили, из солисток. Увы, там не церемонились, был только психолог. А он не чудотворец. Идти домой не хотелось. Дома был скандал. А Юля любила железные дороги. Подолгу сидела на станции возле дома, делала там уроки, встречала интересные поезда. Потом все удивлялись, почему такая звёздная девочка пошла в путевые обходчики. А она так спасла свою жизнь, не стала ещё одним сломанным человеком, живущим прошлым. И сейчас вполне счастлива настоящим.

Беда у тех, кто не может найти этот другой интерес. Такое бывает, когда ребёнка затачивали на что-то одно, лишая всего остального. Ехать на вдохновении, отвергая ремесло – получается Ника Турбина. Ей не показали людей других профессий. Её не сажали за руль. Она не учила школьные предметы, как все, прошла мимо школы. Так бы хоть чем-нибудь увлеклась или на любви к стихам решила бы учить детей. Но её превратили в одни стихи. Другого опыта радости от завершённого дела не было. Только пить вино научили. Это сделано искусственно! Украли целый мир, возможности что-либо делать.