Непрощенные

– Так где и когда? – спрашивает он у подъезда.

– Давай созвонимся, – отвечаю я, сканируя двор на предмет чужих глаз.

На скамейке сидит компания. Не знакомые. Жаль. А говорят, даже у холмов есть глаза.

– Хорошо. Я позвоню тебе вечером.

– Завтра.

– Что завтра?

– Позвони мне завтра вечером.

– Тым-тыдым-тыгыдым. Хорошо.

На этом мы и расходимся. Вообще меня только-только начинают интересовать мальчики. В смысле не «поибаццо», а как люди. То есть они встают где-то между кассетами «Алисы», компьютерной игрой Fallout 2 и книжками Асприна. Мне становится интересно в процессе трехсуточного просиживания жопы в виртуальной реальности пойти погулять с Кэпом. Однако есть все-таки мужчина, которого я люблю по-настоящему. Это Костя Кинчев.

Виртуальность

Конец 90-х и начало нулевых – это время, когда мобильный телефон был у одного из десяти. Тем не менее, для нас это было время виртуальной реальности. Чаты и онлайн-игры мне были еще недоступны, но на домашнем компе с хорошим графическим движком была парочка стрелялок и RPG. Компьютер в нашем доме появился в 96-м. В этом же году я первый раз поцеловалась с мальчиком. Дело было в Питере, в яхт-клубе Балтийского Морского Пароходства. Стандартно: какие-то ребята из парусной школы, пивко, «бутылочка». Нестандартным был Финский залив, черный по краям и рыжий там, где он соединялся с небом, ржавые сваи пирсов, четко очерченная железная ротонда кафе, где позже снимался эпизод фильма «Сестры». Там так вштыривало, что я начала писать неплохие по мнению педагогов стихи, выиграла конкурс, поехала в Европу и прославилась на всю школу. Но это все мелочи, главное – море.

Итак, все что нас возбуждало тогда, складывалось из «кис-мяу», «бутылочек», сериала «Вьетнам, до востребования», рок-музыки и компьютерных игр, которые стали для нас второй непобедимой реальностью. Самая соль была в недоступности игры: мама все время отгоняла от компьютера, разрешала сидеть за ним только час в день. Подумать только, что сейчас рядовой гражданин РФ проводит за монитором по 8-10 часов в сутки! И никто не возмущается. А тогда мама боялась, что мы уйдем в игрушки целиком. Мы и уходили. Сбегали из школы – но не гулять, а за комп. А уж заболеть – милое дело! Мы по полгода болели, а когда нас разоблачали, ломали руки (левые), чтобы не ходить в музыкальную или спортшколу и целые дни проводить ТАМ, в священном мире игры. А игра называлась так, очень подходяще – UNREAL. Наверняка дети девяностых вздрогнут, увидев знакомое имя этого шедевра. Сюжет игры был прост – бегай и стреляй. Но мы жили в этих коридорах, в этих замках, космических кораблях и планетах. Мы даже писали о них песни.

Видишь небо на прицеле?

Видишь красный огонек?

Нам не хватало войны, и мы мочили ботов. А потом, когда приходили родители, часами делились друг с другом впечатлениями по безлимитному городскому телефону.

– Смотри, даешь в проход два выстрела из ракетницы, потом в правый коридор, там хватаешь флак-кэннон и домачиваешь их с близкого расстояния!

– Не, лучше оставить флаку для арены, здесь можно и машин-ганом обойтись.

У меня было несколько любимых карт, я даже помню фамилии разработчиков, а музыка до сих пор живет в Айподе. На карте Facing Worlds, например, было две пустынные красноватого оттенка планеты, соединенные двумя скрещивающимися мостами. Вариант игры назывался “Capture the Flag”: надо было захватить флаг противника, который находился под охраной в башне и притащить его к себе на базу – за это получаешь очко. В этом межзвездном мире под тревожный мьюзик текла своя жизнь, своя работа в команде, свои любимые и нелюбимые, страшные и нестрашные боты-противники. Ну и конечно, самый кайф был в том, что те стены родной родительской квартиры, в которую я так люблю возвращаться сейчас, были тогда ненавистны, и мы с удовольствием меняли их на настоящую войну и настоящую жизнь с фиолетовым небом, зеленой кислотой и красно-оранжевой лавой. И если мальчик звал меня гулять, а мамы дома не было, я не шла гулять. Ален Делон не пьет одеколон.

Нежность

Кэп очень коротко постригся. «Как зэк», – подумала я.

Была весна, огрызок последнего школьного года. Очень теплая середина апреля. На мне вызывающе синели только что купленные в «Глобал ЮЭсЭй» джинсы клеш с вышивкой на клиньях, светло-сиреневая рубаха не по размеру (ибо куплена там же) и замшевое полупальто – гордость с лондонской барахолки.

Во дворе школы – небольшая детская площадка с железными трубами «лабиринтика». По непроходящей детской привычке я взгромоздилась на них и принялась слушать только что проявившихся из небытия Ночных Снайперов. Это было время новой волны теток в русском роке, которых стремительно и удачно раскручивали радиостанции «Максимум» и «Наше Радио». Альбом Земфиры «Ромашки» мы знали наизусть, а Чичеринскую «Ту-лу-лу» сначала называли попсой, а потом сами же орали пьяными голосами под чужими окнами. Когда и та, и другая порядком поднадоели, нашим жаждущим ушам предоставили «31-ую весну», а затем и полноценный альбом «Рубеж» Сургановой и Арбениной. Вот его-то, сидя на прохладных голубых трубах, я и слушала.

И в это небо

И в эти звезды

И в эту нежность

И в этот ежик

Наяву, наяву, наяву!

И тут меня осенило.

Это ведь про Вовкин «ежик» поет Арбенина! А может, это пою я? Это ведь мое чувство! Мое! Чувство?

Мир сразу же стал другим. Из безмятежного он превратился в трагичный.

Однако трагичность его я осознала не сразу, ибо был еще Слава Морозов.

Мороз

Небо, звезды, рек серебро да костров горячая медь…

К. Кинчев

Лет в 14 папа выдал мне замечательную книжку Вильяма Козлова про войну. Главный ее герой, Витька Грохотов, очень мне нравился. И тут, перечитывая от нечего делать на даче эту книжку, я решила, что Грохотов похож на Славу Морозова.

Славка был из тех пацанов, что очень быстро взрослеют. У него были глаза рыси – раскосые монгольские глазища, то серые, то отчаянно синие, как вода в сентябрьском озере в ясный солнечный день. Он был отвратительнейшим подростком. Позволял себе едкие, жестокие, откровенные высказывания – и все кивали и смеялись, и никто не мог послать его на хуй, настолько он был обаятелен и тверд. Мог стащить майку с любой девчонки. А мы любили его, презирали и ненавидели одновременно.

Вместе мы ходили на сборища толкиенистов в Нескучный сад по четвергам. У меня была деревянная катана и короткий гладиус, по слухам и каким-то дешевым фентэзи, оружие друидов во времена короля Артура. Славка был недоступен, как любой четырнадцатилетний, когда тебе шестнадцать. Приходилось встречаться с теми, кто постарше, чтобы не ударить в грязь лицом перед подругами. Связь с ним казалась запретной, даже невозможной.

Несколько сезонов подряд на осенние каникулы мы большой компанией детей и родителей мотались в Крым – побродить по пещерным городам, посмотреть на ноябрьские звезды, просто побыть вместе. Ехали на поезде до Бахчисарая, ночевали под Чуфут-Кале, утром лезли наверх, в крепость. Там ловили ртом и носом свежие воздушные массы, пришедшие с Черного моря, грелись под останками солнца, валялись в сухой колючей траве, пытались друг другу понравиться и делали вид, что нам наплевать.

Зимой одиннадцатого класса мы ездили кататься на лыжах по лесу, но уже вдвоем, без свидетелей. Часто по нескольку раз в неделю и в учебное время. Я всегда любила зимние елки. Иногда с нами ездила Славкина старшая сестра. Она глядела на брата, склонив голову набок, улыбалась и говорила: «Эх, такого бы мальчика!». Я молча с ней соглашалась.

Однажды в начале лета мы поехали с ним на байдарке. Он, я и его друг. Парни ведь всегда берут с собой друзей, когда боятся остаться наедине с девушкой. Я как раз только приобрела замечательный бикини в разноцветную полосочку. И вот плывем мы втроем по коричнево-зеленой реке Истре, словно по вьетнамским джунглям, мальчишки гребут, я сижу посередине и глазею по сторонам в поисках крокодилов.

И вдруг началась жуткая гроза. Молнии, гром. Берега отвесные, градусов под шестьдесят, и все в мокрой крапиве. То есть единственное растение, которое росло на этих склонах, была крапива.

Совместными усилиями мы пришвартовали байдарку и, цепляясь за то, что росло на склоне, вылезли наверх как раз в тот момент, когда дождь кончился и солнце косыми лучами, еле пробивающимися через приовражные кусты, осветило наш маленький мир. Мир, в котором было очень холодно в новом полосатом бикини. Было принято коллективное решение разжечь костер. На растопку Славка волевым решением пустил мой учебник истории. Пройдя этот несложный тест на выживание, мы через каких-то полчаса наворачивали макароны с тушенкой и чувствовали себя героями.

Однако на этом наше романтическое путешествие не закончилось. Гроза, на самом деле, застала нас в самом начале маршрута, а впереди было еще несколько похожих друг на друга и слившихся воедино часов утомительной ночной гребли. Мобильников тогда еще не было, родителям было обещано вернуться до ночи. Да и ночевать было особо негде – ни палатки, ни еды, ни водки. Пришлось грести до победного, то есть до шоссе, на котором нас уже полночи ждали родители Славкиного друга. Довольные, что нас не съели волки и крокодилы, мы завалились на заднее сиденье «девятки» и Славка вдруг очень-очень крепко меня обнял.

***

– Немедленно – я сказал – немедленно!! выезжай домой!! – орал в телефонную трубку отец.

– Пап, ну как я приеду, метро уже два часа как закрылось!

Трубку из моих трясущихся рук взял отец Славки, дядя Али. До этого он сидел перед телевизором и размеренно поглощал «Балтику Тройку», ящик которого отдыхал возле его старенького кресла.

– Жень, ты че, охуел? – задал он вполне резонный вопрос. – Никуда она сейчас не поедет… Что? Ну давай, езжай, только я тебе – ик! – дверь не открою.

Мы со Славкой сидели на первом ярусе их с младшим братом двухэтажной кровати с видом двух загнанных в угол и поджавших уши суповых кроликов.

– Все, идите есть, – объявил дядя Али.