Когда была война

В конце концов Соня остановилась.

– Давай я тут останусь, – предложила она, – а ты вперёд, разведай. А то сейчас забредём в самую чащобу, поди выберись потом.

Зоя с сомнением посмотрела на неё, переступила с ноги на ноги, подышала на окоченевшие пальцы. Варежки покрылись ледяной коркой, и сколько бы они не обтряхивали её, через пять минут она нарастала снова.

– Не пойду. Как я тебя тут оставлю? Не найду же потом.

– Найдёшь, – возразила Соня. – По карте.

Договорить они не успели: из леса вдруг послышалась стрельба. Где-то недалеко явно шёл бой, и Соня с Зоей, не сговариваясь, ринулись в другую сторону. И без того почти незаметная тропинка осталась позади, потерялась среди деревьев, растаяла в темноте, и они оказались совершенно одни, без какого-либо ориентира. Слева – слабый просвет, справа и впереди – полнейшая темень. Где север, где юг? Соня уже ничего не понимала, в голове всё перепуталось.

И вдруг словно из ниоткуда появились немцы. Четыре человека в белых маскхалатах вынырнули из чернильной тьмы и устремились прямо на них. Замелькали круглые зайчики фонарей, заскрипел снег, захрустели мелкие веточки. Где-то сердито заухал потревоженный филин.

– Немцы! – внезапно осипшим голосом крикнула Соня, но вместо крика получился надрывный шёпот.

Зоя замерла, как истукан, прижавшись спиной к стволу дерева. В её больших глазах плескался ужас, губы беззвучно шевелились. Но немцы не заметили их – тихо пробрались через заснеженный подлесок и скрылись где-то в темноте.

Соня подскочила к Зое и схватила её за плечи.

– Очнись, Зойка! – судорожно зашептала она. – Хватит богу молиться, выбираться нужно!

Но куда идти? Кругом лес, тьма, не видно ни зги, где сейчас немцы и сколько их тут – неизвестно. Но как бы то ни было, нужно двигаться дальше, пусть даже наобум, иначе они или околеют тут в снегу а замёрзнут насмерть, или снова появятся немцы – и на этот раз заметят их. Вот тогда уж точно не выжить.

Лемишев что-то безостановочно бормотал, звал кого-то, отдавал какие-то приказы. Соня не знала, пришёл он в сознание или нет, а проверять не было времени. Темнота, казалось, сгущалась с каждой минутой, ветер становился злее, а луна даже не собиралась выплывать из-за облаков. Звенящую тишину нарушали только их шаги да торопливое, сбивчивое дыхание.

Стрельба трещала то там, то тут. Соня с Зоей плутали наугад, пока не вышли к небольшой полянке. Со всех сторон её обступал мрачный лес – как спящее чудовище, готовое в любой момент открыть огненные веки. Сзади бабахнул взрыв, и Соня машинально повалилась на землю, увлекая Зою за собой. Всё внутри сжалось в один тугой комок. Неужели опять немцы? Что же делать? Чёрт, что делать?..

– Кто такие? – раздался внезапно голос.

Соня перевернулась на спину. Метрах в пяти от них стоял силуэт – нечёткий, расплывающийся, словно призрак. Он ощупывал их цепким внимательным взглядом. Соня будто физически ощутила его, отчего по коже поползли неприятные мурашки.

– Это вы кто такой? – испуганно ответила она.

Силуэт быстро и бесшумно преодолел разделявшее их расстояние, и Соня наконец увидела его лицо: разрумянившееся от мороза, с чёткими чертами, острыми скулами и широкими, нависшими над суровыми глазами бровями. В руках он держал автомат, направленный прямо на них.

– Младший лейтенант сто двадцатого гвардейского мотострелкового полка Худокосов, – представился он.

Его голос был спокойным и уверенным, будто они находились не в насквозь промёрзшем лесу, а дома. Соня вскочила, одёрнула шинель и вскинула руку к шапке.

– Санинструктор пятьсот восемнадцатого мотострелкового полка, ефрейтор Златоумова Софья, – отчеканила она и смущённо добавила: – Простите, товарищ лейтенант, не признала.

Тот махнул рукой – ничего страшного, мол. Он внимательно осмотрел Соню и кивнул на её ноги:

– Почему босиком, ефрейтор? И куда направляетесь?

Тихо кашлянула позади Зоя и, выступив вперёд, тоже отдала честь.

– Санинструктор пятьсот восемнадцатого мотострелкового полка, сержант Пономарёва, – сказала она. – Везём раненого в тыловой госпиталь, товарищ лейтенант. Как там… в госпитале-то сейчас? Спокойно?

Худокосов вздохнул. Соня подумала, что он рассердится – потому что она представилась вперёд старшего по званию, но он не обратил на это совсем никакого внимания, лишь несколько секунд пристально смотрел на них, потом снова вздохнул и отвернулся.

– В госпитале спокойно. А тут нет. Пару часов назад немцы попёрли. Отовсюду лезут, гады.

И объяснил: вчера немцы неожиданным ударом выбили их с оборонительных позиций, расколов полк на три части. Связи со штабом нет уже давно, что происходит за линией обороны, не знает никто, и их единственный приказ: держать позиции до последнего, а бойцов у них осталось девять, один из которых тяжело ранен. Пробиться к госпиталю навряд ли удастся, так что придётся ждать тут.

Он велел им идти за ним, и они запетляли меж заснеженных деревьев. Иногда поднималась стрельба, и тогда Соня с Зоей жались к подлеску, прикрывая собой Лемишева. По пути откуда-то появился ещё один человек, и они с Худокосовым перекинулись парой фраз. О чём говорили, Соня не разобрала, да и не слушала.

Внезапно лес расступился перед ними, и взгляду открылось широкое заснеженное поле. Далёкие мерцающие звезды серебрили тонкий наст. Почти у самой кромки леса тянулся длинный окоп, в котором Соня различила очертания нескольких человек. Они лежали на позициях, совершенно не двигаясь.

Худокосов обернулся.

– Придётся, девчата, тут пересидеть. – Он снова посмотрел на Сонины ноги и мотнул головой куда-то в сторону. – Давайте в блиндаж, погреетесь. И батьке вас представлю.

Они с готовностью пошли за ним. Он помог им спустить санки с Лемишевым в окоп и перенести его в блиндаж.

В блиндаже чадила, моргая масляным глазом, керосинка. У входа сидел связист – молоденький паренёк в драном, запачканном землёй и кровью ватнике. Он монотонно, снова и снова повторял в микрофон рации:

– Я ромашка. Я ромашка. Держу оборону, жду подкрепления. Я ромашка. Я ромашка. Держу оборону, жду подкрепления.

Рядом с ним на лавке сидел, прислонившись спиной к бревенчатой стене, майор – по всей видимости, командир. Подбородок его упирался в широкую грудь, глаза были закрыты. Он всхрапывал иногда, вскидывал голову и обводил помещение мутным сонным взглядом.

Соня отодвинула в сторону кусок брезента, что висел на входе вместо двери, и шагнула внутрь. Майор встрепенулся, глянул на неё и пробормотал, обращаясь, по всей видимости, к связисту:

– Першуков, где немцы?

– Не знаю, товарищ майор, – безразлично ответил тот и снова забубнил: – Я ромашка… я ромашка… держу оборону…

– Ответ есть?

– Полное молчание. – Связист усталым движением поправил наушники. – Никого, товарищ майор. Тишина. Я ромашка… я ромашка…

– Выйди на связь, – вяло приказал майор.

Глаза его снова закрылись, голова поникла. В грязных волосах блестели маленькие снежинки, перемазанные кровью руки чуть подрагивали.

– Я ромашка. Я ромашка. Веду бой, жду подкрепления…

Их разговор походил на горячечный бред. Соня оглянулась на Худокосова. Тот показал глазами на пук почерневшей, покрытой немецкой шинелью соломы в углу. Они с Зоей осторожно уложили туда Лемишева, а Худокосов молча передал им фляжку с водой.

– Устал командир, – сказал он, будто оправдываясь перед ними. – Почти двое суток уже не спамши тут. И не жрамши.

Соня с облегчением скинула с плеча ППШ, присела рядом с Лемишевым и отвинтила пробку, а Зоя без слов вытащила из-за пазухи платок с корочками и протянула Худокосову. Тот взглядом поблагодарил её, взял платок и вышел, а вернулся уже с пустыми руками. Раздал всем, – догадалась Соня.

Он порылся в куче хлама под лавкой и, выудив пару крепких кожаных сапог, кинул их Соне.

– На, держи, ефрейтор. Негоже босиком по снегу бегать.

Соня нерешительно взяла один сапог и осмотрела со всех сторон. Внутри темнели кровавые пятна, на голенище было несколько дырок от пуль.