Волчонок

– Не смей ее трогать! – повелительным голосом проговорил маленький защитник Зины. – Если ты хоть пальцем ее тронешь, я тебя отдую этой палкой – он показал большую палку, которую держал в руке, – я ведь сильнее тебя!

Неожиданное вмешательство Илюши, его решительный тон и сердитое выражение лица до того поразили детей, что они совсем растерялись. Жорж, отчасти чувствовавший себя виноватым, отчасти испугавшийся палки своего противника, бросил вожжи, за которые держал сестру, и убежал, ворча что-то под нос. Зиночка плакала и от боли, и от страха, как перед своим притеснителем, так и перед защитником, и поспешила спрятаться в беседку, чтобы мать не заметила ее слез и не наказала ее.

Никто из детей не счел удобным рассказать об этом происшествии старшим, но с этой минуты Жорж старался избегать Илюши и при нем не обращался больше так грубо с сестрой.

Илюше скоро надоело во время его уединенных прогулок только смотреть и слушать. Вдоволь налюбовавшись пестрыми красками цветов, зеленью леса и травы, светлой водой речки, наслушавшись пенья птиц и шума зеленых ветвей, он начал придумывать себе другие забавы: он срезал и обчищал от коры тросточки и хлыстики, устраивал себе удочки, бросал в цель мелкие камешки, делал на песчаном берегу речки стены и башни из песку и камней, рыл канавки, одним словом – придумывал все те игры, которые мальчики так любят. Одна забава особенно понравилась ему. Он сколотил из палочек и щепочек плотик, который отлично держался на воде. Он накладывал на него бумажек, цветов, травы и пускал его плыть по течению реки, а сам шел по берегу и, когда хотел, с помощью большого шеста пригонял к себе свой кораблик. Раз, гуляя с матерью по берегу речки, маленькие Гвоздевы застали его за этой игрой. Она показалась им необыкновенно интересной, и Толя уже собирался обратиться к нему с требованием, чтобы он отдал им свой кораблик, но мать остановила его:

– Полно, Толечка, к чему тебе эта дрянь, – сказала она: – завтра папа поедет в город, я попрошу его, чтобы он привез тебе хорошенький кораблик с парусами и матросами.

– И мне, мама милая; пусть папа привезет два кораблика! – упрашивал Жорж.

– Хорошо, я ему скажу! Только дети с условием: вы должны играть осторожно и не подходить близко к воде.

Мальчики готовы были обещать все, что угодно, только бы получить желанную игрушку. Зиночка тоже хотела попросить кораблик, но при первом же ее слове мать так неласково посмотрела и так строго крикнула на нее:

– Говори громко! Держи голову прямо! – что у бедной девочки не хватило духу выговорить свою просьбу.

«Вот ведь, наверно ей ничего не купят, – рассуждал про себя Илюша, слышавший весь разговор матери с детьми. – Ну, постой же, пусть они играют своими корабликами, а я сделаю ей плотик такой хорошенький, что им завидно станет, и сам буду играть с ней».

Он тотчас же принялся за работу, и на другой день плотик был готов. Илюша украсил его флагом и бортами из тряпочек розового коленкора; плотик вышел прехорошенький и отлично держался на воде. Надобно было только дождаться, когда дети придут на реку без матери: при барыне Илюша не решался подойти к Зине и предложить ей свой подарок. Дня через три случай поблагоприятствовал ему. Дети пришли на берег речки под присмотром горничной. Мальчики тотчас же занялись спусканием на воду своих новеньких корабликов; горничной было так трудно удерживать шалунов на берегу, что она не обращала на Зину никакого внимания. Девочка села на камешек, в нескольких шагах от братьев, и о чем-то задумалась. В одну минуту Илюша был подле нее со своим подарком.

– На тебе плотик… хорошенький… он плавает лучше чем их корабли. Возьми, я тебя научу, как спускать его на воду, я поиграю с тобой! – проговорил он.

Зина взяла в руки игрушку.

– Благодарю тебя, – сказала она не детски серьезным голосом: – только мне нельзя играть с тобой.

– Отчего нельзя? Нас никто не увидит, они заняты своими кораблями и не заметят… Пойдем! – настаивал Илюша.

– Нет, нельзя, – повторила Зиночка.

Глава IV

После привольной дачной жизни Илюше тяжелее прежнего показалось просиживать целые дни в душной кухне без всякого дела. Он стал часто выбегать на двор и за ворота на улицу. Скоро явились у него новые знакомые: сын кучера и два сына лавочника пригласили его играть с собой, и Илюша с большим удовольствием принял участие в их шумных играх. Вместе взлезали они на поленницы дров, а оттуда на плоскую крышу сарая, вместе перескакивали через тумбы, вместе мочили руки и ноги под водосточными трубами и дружно, без всякой злобы, дрались друг с другом раз по десяти в день. Для здоровья Илюши все эти упражнения на свежем воздухе были, бесспорно, полезны, но зато одежде его они наносили существенный вред. Он возвращался домой перепачканный, на новых сапогах его через две недели явились дырки, старая ситцевая рубашка превратилась в лохмотья, а на панталоны Авдотье пришлось положить две огромные заплаты. Авдотья не бранила мальчика за небрежность, но всякий раз тяжело вздыхала при виде новых недостатков его костюма. Наконец, один раз, как он в драке потерял пол рукава новенького пальто, только что купленного ему, она в ужасе всплеснула руками:

– Батюшки мои! Илюша, да что же это ты со мной делаешь! – вскричала она. – Подумай ты только: откуда мне набраться на тебя одежи? Жалованья дают мне всего шесть рублей, – говорят, с мальчиком больше нельзя, – из этого я и чаю, и кофе купи и себе и тебе, на себя одень, чтобы всегда в чистоте быть, и еще тебя!.. Господи, да как же мне быть-то!

Всегда добродушно веселое лицо Авдотьи выражало при этих словах такую неподдельную скорбь, что Илюша был тронут. Разругай она его, прибей даже, и наверно это не помешало бы ему на следующий день опять и лазать, и драться, и пачкаться; но теперь он сразу почувствовал всю искренность и справедливость ее жалоб. Он не стал утешать ее ласками или обещаниями исправиться, но с этой минуты перестал участвовать в играх товарищей. Напрасно подзывали они его, напрасно старались они соблазнить его рассказами о том, что на соседнем дворе собирались уже «разбойники» и «казаки», напрасно задевали они его и словами, и пинками, чтобы вовлечь в драку, – Илюша оставался непреклонным.

– Не хочу я к вам, надоело! – отвечал он на все зазыванья товарищей.

– Надоело! А сидеть на одном месте не надоело? Пойдем! – приставали мальчики.

– Сказано, не пойду, и не пойду! – уже сердито говорил Илюша.

– Ишь ты! Поделом тебя волчонком прозывают! Как есть волчонок! У, волчонок! волк! Ату его!

М мальчики дразнили Илюшу, иногда даже целой гурьбой нападали на него, и ему не оставалось другого средства, как, раздав несколько здоровых тумаков направо и налево, искать спасенья в бегстве.

Впрочем, это продолжалось недолго. Убедившись, что Илюша в самом деле не хочет больше знаться с ними, мальчики отстали от него, и он мог целыми часами спокойно просиживать на лавочке у ворот, с тайной завистью следя за их веселыми играми.

– Посмотрю я на тебя, мальчик ты уж не маленький, а целые дни шляешься без всякого дела, – раздалось один раз над самым ухом Илюши в ту минуту, когда он намеревался занять свое обыкновенное место у ворот.

Мальчик поднял голову и увидал подле себе дворника Архипа.

– Да что же мне делать-то, дядюшка Архип? – с недоумением спросил он.

– Эка! Про всякого человека есть работа, только про тебя не припасена. Мало ли дела-то! Вон, взял метелку да смел грязь с тротуара. Мне некогда – надо дрова таскать; а видишь – слякоть какая! На-ка, помети, спасибо скажу!

Илюша давно скучал без дела и потому охотно исполнил поручение Архипа.

Дворник рад был, что нашел себе услужливого помощника, и стал часто давать Илюше мелкие работы, а в награду за исполнение их приглашал его по вечерам в дворницкую, играл ему на гармонике и пел песни. Илюше в дворницкой нравилось гораздо больше, чем в кухне. И Архип, и другой дворник, его помощник, никогда над ним не смеялись; они по большей части даже обращали на него мало внимания. Когда Архип не пел и не играл на гармонии, они чинно и степенно разговаривали друг с другом о своих неприятностях и трудах, или о жизни в деревне, из которой оба недавно приехали. Илюша, сидя в уголке, прислушивался к их разговору, иногда даже засыпал под мерный звук их голосов, и снились ему густые леса, желтеющие нивы, веселые, хотя полунагие ребятишки…

– Слушай-ка ты, Илюша, – обратился раз утром Архип к мальчику: – не даром ты кухаркин племянник, в господском доме живешь: чай, лакейское дело хорошо знаешь?

– Нет, не знаю, – отвечал Илюша: – сапоги разве вычистить сумею да самовар поставить, а больше ничего.

– Ну, больше-то ничего и не надо! Видишь ты, у нас тут в квартире № 26 новый жилец переехал, прислуги не держит, подрядил меня, чтобы я ему услуживал. У него и дела-то нет никакого, только комнату подмести, самовар поставить, да когда пошлет папирос или булок ему купить. Сходи-ка ты сегодня к нему замест меня; мне нельзя, – хозяин посылает…

Это поручение Архипа было для Илюши тяжелее всех остальных. Все господа казались ему такими же строгими и важными, как та барыня, у которой он жил; идти услуживать барину представлялось ему чем-то страшным. Он готов был прямо отказаться, но Архип не дал выговорить ему ни слова и, снова повторив, какая работа требуется для жильца, толкнул его на лестницу к № 26.

Робкими, нетвердыми шагами вошел Илюша в маленькую квартирку, занимаемую Петром Степановичем Дубровиным.

– Это я заместо Архипа служить пришел, – проговорил он на вопрос «кто там?», произнесенный резким голосом.

– Ну, коли так, так делай свое дело и не мешай! – проговорил тот же резкий голос. Илюша огляделся вокруг, отыскивая обладателя этого голоса: ни в крошечной передней, ни в кухне, ни в первой, почти пустой комнате никого не было; только войдя во вторую комнату, он увидел, что за большим письменным столом, заваленным грудами книг и бумаг, сидит человек, одетый не то в пальто, не то в халат, и пишет что-то, нагнувшись так низко, что головы его почти не видно из-за книг. Он был так поглощен своим занятием, что, по-видимому, не обращал никакого внимания на Илюшу. Это ободрило мальчика. Впрочем, и вся-то квартира, в которую он попал, была такая бедная, скудно меблированная, что вовсе не напоминала пугавших его богатых комнат его барыни. В кухне, кроме самовара, кофейника да котелка, и посуды не было; вся меблировка первой комнаты состояла из самого простого стола, старого дивана, трех-четырех стульев да книжных полок, занимавших целую стену. Во второй комнате стояла кровать с тощим матрасом, маленький комод, большой письменной стол да два сильно вытертых мягких кресла и – опять книжный шкаф. Книги валялись на окнах, на комоде, на диване, лежали кучами на полу, даже под кроватью.

«Он, должно быть, торгует этими книгами, – заключил Илюша, – и совсем это не барин, не похож на барина», продолжал думать он.

Эта мысль окончательно ободрила мальчика и он принялся исполнять работу, для которой был прислан: поставил самовар, вычистил сапоги, вымел пол, отыскал в маленьком кухонном шкафчике чайную посуду, поставил ее на столе в первой комнате, внес туда же закипевший самовар и, по возможности смелым голосом, произнес:

– Идите чай пить, самовар готов.

Три раза пришлось ему все громче и громче повторять эту фразу, пока пишущий услышал ее.

Чай он пил молча, рассеянно, видимо занятый совсем другим, и по-прежнему не обращал никакого внимания на Илюшу, который исподтишка с любопытством наблюдал за ним.

С этих пор мальчик стал часто приходить услуживать Петру Степановичу; он аккуратно исполнял его нетрудные домашние работы, выполнял его мелкие поручения; оба они, казалось, были довольны друг другом, но ни разу не обменялись ни одним словом, кроме самых необходимых. Петр Степанович не знал даже, как зовут его маленького слугу, и называл его просто мальчик, а Илюша продолжал считать его книжным торговцем.

Один раз придя по обыкновению к Петру Степановичу, Илюша увидел у него в комнате новость – некрасивую, грязную дворняжку. Мальчик приласкал собаку, она обрадовалась этой ласке и стала неистово скакать около него, визжать, лизать ему руки и лицо. Пока Илюша ставил самовар, Петр Степанович позвал к себе собаку, и через несколько минут мальчик услышал жалобное визжание. Он подумал, что собака попала в беду, и пошел к ней на помощь. С собакой, действительно, делалось что-то неладное: она лежала на полу, судорожно подергивая лапами и хвостом, жалобно визжала и глядела потускневшими глазами.

– Что это с ней? больна она? – спросил мальчик, с состраданием поглядывая на мучившееся животное.

– Оставь, не тронь, делай свое дело! – строгим голосом ответил Петр Степанович.

Он сидел около собаки, внимательно глядел на нее, иногда ощупывал ее, записывал что-то на бумажке, но, по-видимому, не делал никаких попыток помочь больному животному.

«Ишь, какой сердитый! Дал бы мне ее, я бы ее молоком или маслицем попоил, – может, ей и полегчало бы», – подумал Илюша и, не смея высказать вслух своих мыслей, пошел в кухню.