Сармат. Все романы о легендарном майоре спецназа

– Мама спит? – спросил Савелов, снимая в прихожей плащ.

– Говорит, на дачу поеду, гладиолусы, мол, к зиме готовить. Сдались они ей, эти гладиолусы, как же! К адмиральше Кашехлебовой укатила на всю ночь наша Дора Донатовна. Будет с артистами и торгашами-аферистами до утра в преферанс резаться! – Увидев на парадном мундире сына Звезду Героя, старик растянул в насмешливой улыбке губы. – А ну-ка, покажись отцу, покажись, сынку… Первый раз тебя в форме вижу. Ба-а, який ты гарный лыцарь, сынку!.. Жалкую, однако, что по презренному жандармскому ведомству лыцарь, – съехидничал он.

– Твой любимый Тургенев по тому же «презренному ведомству» числился, – напомнил уязвленный Вадим. – Поэт Волошин и художник Рерих-старший, говорят, тоже по нему отметились…

– Чушь собачья! – возмущенно хлопнул руками по бедрам старик. – Бредни русофобов и некрофилов, и ты, мой сын, туда же!

– Пошутил, папа!

– Шутки у вас, товарищ Герой Советского Союза! – сердито ткнул тот сына в спину. – Не стой пнем, проходи в кабинет. «Гертруду» мою в честь твоего прибытия позволь великодушно не надевать – от двух героев в глазах рябить будет.

– Изволь, – улыбнулся сын.

Антикварные резной работы шкафы в огромном кабинете академика Савелова были заполнены старинными фолиантами в кожаных переплетах и книгами по всем отраслям знаний. Затянутые китайским шелком стены украшали средневековые пейзажи в дорогих рамах, портреты знаменитых ученых и государственных деятелей всех времен и народов. В просветах между картинами умещалась обширная коллекция холодного оружия, от кривых турецких ятаганов до тяжелых мечей крестоносцев. Но центром и украшением кабинета был оправленный в кованую бронзу камин.

Вадим устало опустился на лежащую перед камином шкуру снежного барса и сразу погрузился в зыбкое и тревожное забытье. Сполохи от жаркого огня в камине тревожными бликами высветили его осунувшееся за эти два дня лицо.

– Что будем пить, сынку? – спросил академик, появляясь с подносом, уставленным бутылками и графинчиками.

– Я пас, папа, – через пару часов за баранку, – сбрасывая сонливость, ответил тот.

– Жизнь у академика Савелова: выпить и то не с кем! – проворчал старик. – Куда тебя несет на этот раз, если не секрет?

– В Крым, но это – секрет.

– Когда обратно ждать?

– Лет через пять-десять.

– Шутишь над родителем, сынок?

– Нет, папа. Из Крыма я прямиком в Германию, в славный город Мюнхен. Заехал сказать тебе с мамой последнее прости.

– А ты нас с Дорой Донатовной раньше времени не хорони, не хорони! – сверкнул глазами старик. – Прощать нам тебя не за что – ты всегда был хорошим сыном, не то что я, охламон, по отношению к твоему деду. Сноха с внуком сразу отбывают с тобой или потом?

– У тебя, папа, больше нет снохи и внука, – отвел глаза в сторону сын.

Савелов-отец задрожавшей рукой опрокинул на поднос лафитник с водкой.

– На машине разбились, на самолете? Ну, не тяни, пощади меня, старого!..

– Они, слава богу, живы-здоровы. Просто мы разошлись с Маргошей, папа.

– Просто, видите ли, они разошлись! С женами расходятся, а с сыновьями – такого не бывает! – выкрикнул старик и с силой стукнул лафитником по столу. – Что значит, у меня больше нет внука?

– Только то, что отец Платона, родной его отец, – не я…

– Ха-ха! Не ты отец Платошки, окстись!

– Не будем об этом, папа!

– Вот как!.. Приперся в полночь-заполночь, оглоушил отца и «не будем об этом»! – разозлился тот и снова приложился к лафитнику. – Совесть-то у тебя есть, сын?

– Пока есть, но обсуждать эту тему не хочется, не обижайся…

– «…Какая скучная забота пусканье мыльных пузырей!» – насмешливо процитировал старик своего любимого Гумилева.

– «…Ну так и кажется, что кто-то нам карты сдал без козырей», – не отводя взгляда от огня в камине, подхватил сын.

– Кто его отец? – грозно сверкнул глазами старик. – Кто тот подлец?

– Тот, кто в Афганистане во второй раз подарил жизнь твоему сыну, папа. И… и эта Золотая Звезда должна была принадлежать не мне, а майору Сарматову, родному отцу Платоши.

– Почему же она принадлежит тебе?

– Потому что он не вернулся из Афганистана.

– Как на духу, Вадька, – на тебе его крови нет?

– С ума сошел! – вскинул голову сын. – Как ты мог такое подумать?..

– Э-э-э, сынку, я породу нашу савеловскую знаю. Хотим-то мы, Савеловы, всегда по-божески, да все выходит у нас через задницу!

– Ты, как всегда, преувеличиваешь, папа.

– Как бы не так! – стукнул тот себя по черепу. – Твой дед, марксист ленинского розлива, и твой отец, то бишь я, академик Савелов, живота не щадя, всю жизнь подводили теорию под Царство Вселенского Хама, презрев свое старинное столбовое дворянство, а что вышло? Преувеличиваю… – Сын, стараясь не встречаться с ним взглядом, пожал плечами. – А ведь понимали, Вадька, еще как понимали, что добром Царство Хама не кончится. Аз воздам! Ха-ха-ха! – саркастически хохотнул старик и, оборвав смех, погрозил кулаком в черноту окна. – Аз воздам, сукины дети!..

– Нехорошо как-то смеешься ты, папа…

– Смеюсь нехорошо? – вскинулся тот. – А угадай, Вадька, над кем смеюсь и чему радуюсь? – Сын опять неопределенно пожал плечами. – Я, Вадька, всю жизнь доказывал преимущество нашего образа жизни. Внедрял его чуть ли не силком и в Африке, и в Азии, даже до Латинской Америки добрался. Вот и смеюсь, сынку, потому, что внедрять его больше некому. И негры, и азиаты, и чумазые латиносы – все, как по команде, вдруг поумнели и социализма на дух не хотят. Каково, а? Аз воздам! Ха-ха-ха!

– Что верно, то верно…

– Нет на тебе, сынку, крови того майора – и слава богу, – круто поменял тему разговора отец и потянулся к лафитнику. – Царство ему, как говорится, небесное. Скажи лучше, зачем тебя к немцам посылают – капитализм их изучать или шпионить?

– Просто работать.

– Легалом, значит?

– Легалом…

– Поезжай, коли так. А с Маргошкой твоей – дело житейское, образуется. Как здесь вселенский бардак разверзнется, а из ее папашки огородное пугало сделают, сама, цаца, к тебе приползет и в ножки бухнется. Ты сто раз тогда подумай, прежде чем назад ее принять.

– Не приползет и не бухнется, – криво усмехнулся сын и тоже поменял тему разговора: – И все же не понимаю твоей хандры, папа.

Твой личный итог дай бог каждому: депутат Верховного Совета, лауреат всех премий, Герой соцтруда. Наконец, ты – всемирно известный академик.

– А-а, брось, Вадька! – отмахнулся отец. – Все мы незаменимые, да хрен нам цена в базарный день. Не из меня – так из кого другого свадебного генерала сделали бы.