Кстати, от самого этого процесса Сьёр получал удовольствие, сравнимое с тем, которое дарила ему Лива, обцеловывая его набалованный смычок.
Его любимые существительные – «искренность», «благородство», «честь».
Любимые прилагательные – «неподдельный», «непокорный», «правдивый».
Наречия – «навсегда» (иногда на эту честь претендовало «никогда»).
О, лексикон подлеца! Как ты все же узнаваем…
Кстати, любимое ругательство Сьёра – «рыбий гроб!» – недорослевое, почти детское, на нашем языке, языке ариварэ, просто-таки кричало: надевай самые удобные свои сандалии и бегом, бегом от этого ублюдка!
Но Лива не говорила на языке ариварэ. Ругательство «рыбий гроб», как и прочие помойные изыски в речи возлюбленного, она считала милым и принимала с радостью.
Самоупоение Сьёра, поносящего «эстетствующих паразитов» и «обленивевших дегенератов», представлялось Ливе проявлением чистоты натуры, радеющей за будущее Синего Алустрала.
Когда Сьёр погружался в свои процентно-кредитные калькуляции (эти погружения выглядели как своего рода злой ведьмачий транс), Лива была уверена, что Сьёр думает «о них», об «их будущем».
А когда он, деловито выглаживая холодной дланью атлас ее живота, шептал ей, раскрасневшейся от простых, но доходчивых ласк с полным проникновением, «любовь к тебе для меня свята», моя Лива наивно полагала, будто Сьёр знает, что значит слово «святой».
Ливушка ошибалась.
Сьёр в лучшем случае имел в виду синоним слова «ценный».
Потому что в нем самом не было такого качества – способности воспринимать святое. И ничего святого для него не существовало. Ибо существовать для нас может лишь то, что может быть нами воспринято как существующее.
Так считаем мы, ариварэ.
Впрочем, я, как водится, немного опередил события. Вначале Лива и Сьёр просто познакомились.
В тот день Лива навещала своего отца Видига. К слову, в разделе «Лорчи» имперского реестра самых могущественных и родовитых аристократов Видиг значился под номером пять.
Видиг был таким старым, что качество старости в нем уже начинало преображение в качество небытия.