Ничего святого (сборник)

– Нет, – ответил за берсальера Дурново. – Я уже спрашивал.

Мы зашли в лифт.

– А что значат слова «Мерсия» и «Кент»?

– Так назывались два англосаксонских королевства в Британии времен короля Артура. А Аваллон – это такой мифический…

Лифт тронулся.

– Насчет Аваллона я в курсе. Скажите, капитан Галеацци, вы в плену были?

– Конечно же, нет, господин бригадный генерал! – Берсальер так возмутился, что у него чуть дым из ушей не повалил.

– Ничего постыдного. Я, например, в плену был.

– Вы… вы, господин бригадный…

Галеацци не находил слов. Дурново недоуменно помалкивал. Задавать берсальеру вопросы насчет плена ему явно не приходило в голову. Ведь досье о подобном факте умолчать не смогло бы, а коль скоро в досье нет, значит…

Лифт остановился. Дверь открылась, но выходить я не спешил.

– Поставлю вопрос иначе. Вам, Джакомо, не случалось терять амуницию на поле боя? Скафандр? Оружие? Личное имущество?

– Ну, всего не упомнишь… – задумался берсальер. – Скафандр я, конечно, не терял… Но такие передряги случались, что страшно вспомнить. Однажды у меня взрывной волной из рук выбило «Гоч». Мы уходили из-под обстрела, искать оружие было некогда. Командование сочло, что проступок незначительный. Я отделался устным выговором.

– На какой планете вы его потеряли?

– Кодовое название Утес, система Кетрарий.

Да, на это я во время чтения досье обратил внимание: мы с ним дважды топтались по одним и тем же планетам, только в разных фазах операций. Например, на Утес его роту десантировали, когда я уже сидел в карантине и строчил отчеты о своем платоническом романе с Ресту-Влайей.

– Только «Гоч»?

– Да, практически. С меня еще навесной контейнер сорвало. Со всякой мелочью.

– А где именно произошел этот случай? Часом, не в окрестностях Оазиса Мальстрим?

– Именно там.

– Ну вот, теперь по крайней мере понятно, откуда тойлангам известно его имя, – усмехнулся я, повернувшись к полковнику.

– Понятно?

– Ну, ты же должен знать, что «Гоч» – именное оружие. Во всех смыслах. Его память содержит персональные данные и формулу ДНК владельца. Вдобавок многие берсальеры лепят на рукоять «Гоча» миниатюрную табличку, где выгравированы всякие глупости. Вроде «Любимый мальчик Джакомо Галеацци».

– На моем было «Джакомо Галеацци – парень хоть куда», – уточнил берсальер.

– То-то и оно.

– Теперь понятно, – кивнул Дурново. – И все равно нелегко поверить, что тойланги так вот запросто нашли его «Гоч».

– Могли. Оазис Мальстрим тойланги обороняли, как родную столицу. Их контратаки были весьма успешны. Поэтому неудивительно, что после одной из них на отбитых у берсальеров позициях они подобрали этот злосчастный «Гоч» и выведали о его владельце буквально все.

– А что из этого следует?

– Следует, что мы узнали еще что-то, чего раньше не знали. Верно, капитан Галеацци?

– Я ничего не понимаю. Совсем ничего, – развел руками берсальер.

– Я тоже, – сказал я, и мы наконец вышли из лифта.

Мы находились на макушке башни, которая в отличие от бункерообразного главного корпуса посольства в лучшие дни задумывалась как самоценный архитектурно-художественный объект и заодно носитель наглядной агитации. Башня, точно римская триумфальная колонна, была обвита спиралью ленточного барельефа, повествующего о становлении и лучших достижениях Сверхчеловечества (с точки зрения Сверхчеловечества, конечно).

От амебы до питекантропа, от питекантропа до изобретения колеса, от колеса до приручения лошади… Водяные мельницы… Ветряные… Каравеллы Колумба… Паровая машина Уайта…

Дойдя примерно до середины башни, барельеф с пугающей многозначительностью обрывался. Привезти и установить керамические сегменты с уже готовой верхней частью не успели – началась война.

Не было локомотивов и аэропланов, компьютеров и Гагарина, «Аполлонов» и «Вояджера», не было великих символов термоядерного синтеза и преобразования Аль-Фараби, формул единой теории поля и универсального фага.

Вот такая это была башня. История науки и технологии заканчивалась на ней где-то между 1800-м и 1900 годами.

А духовная история и не начиналась. Будто и не было ее.

На вершине башни, накрытой многослойным стеклянным куполом, находилась обзорная площадка, снабженная различным «наблюдательным», а на самом деле шпионским оборудованием.

Мы до рези в глазах всматривались в даль. Там, над горизонтом, пылала Комета. Хотя на меридиане посольства стояла глухая ночь, было светло, как в Ширазе зимним утром. Край кометного хвоста уже вошел в верхние слои атмосферы Эрруака, и через все небо тянулись белесые нити – следы крохотных ледяных метеоритов.

Я подошел к электронному всережимному телескопу и навел его на Комету. Настроил фильтры, отсекающие атмосферное рассеяние. Разделил картинку на оптическую, инфракрасную, рентгеновскую.

Во всем спектре ядро небесного тела выглядело целым и невредимым.

– Ну что же, господа. «Аль-Тарик» приказ Ставки выполнить не смог. За что ему спасибо.

– А самого «Аль-Тарика» случайно не видно? – полюбопытствовал Дурново.

– Смеешься? От него скорее всего и облачка не осталось. Даже если бы я знал, какие у него были координаты…

– Прошу прощения. С нами, кажется, хотят поговорить, – перебил меня Галеацци.

Посольство наше стояло на отшибе, в нескольких километрах от столицы, опоясанное двумя полосами отчуждения. Снаружи находилась тойлангская охрана, контрольно-пропускной пункт и стоянка для экипажей, на которых только и разрешалось перемещаться землянам по территории Эрруака. Экипажи были запрограммированы так, что сами привозили послов в Управление Пространств Удаленных, а потом увозили обратно в посольство. Фактически это были передвижные тюремные камеры, пусть и достаточно комфортабельные.

Вторая полоса отчуждения находилась внутри первой и являлась уже нашей, земной линией обороны. Когда-то там, обмениваясь с минами и ловушками кодированными сигналами опознавания, блуждали вооруженные до зубов кибермехи. Но частные дружины, игнорирующие распоряжения центральной власти, дважды брали посольство штурмом – из спортивного интереса. В итоге от наших охранных систем мало что осталось.

Пока мы с Дурново рассматривали Комету, берсальер спустился с небес на землю и обратил внимание на то, что возле тойлангского КПП садится разномастная стая левитирующих аппаратов. Среди них были четыре пассажирских экипажа разных моделей и танк-истребитель. К этому следует прибавить несколько диковинных самоходных орудий, каких в колониях нам встречать не приходилось, и десяток одноместных «мотоциклов».

Над танком-истребителем развевался огромный штандарт. Его символика была видна даже невооруженным глазом: боевой топор и четыре белых лотоса в зеленом поле.

– Войска не правительственные! – изумился Дурново.