На корабле утро

Вообще-то честным ответом Мамину было бы: «До вечера с твоим пивом еще дожить надо». Но честным – не значит правильным. А командир обязан давать только правильные ответы. Поэтому я сказал:

– Заметано, Боря. Так что там у нас все-таки со стыковкой?

– Расчетно будем у борта под верхним торпедным аппаратом через три сорок. То есть почти по графику.

– Морально удовлетворен, – буркнул я.

И действительно, ровно через три минуты сорок четыре секунды наш «Кирасир» притерся брюхом к видавшей виды обшивке фрегата «Гита». Сработали комбинированные захваты-присоски, из днища «Кирасира» выдвинулся нестандартный стыковочный шлюз. В осназе его называют «штурмовым тубусом».

Мои циклопы подобрались. Я кожей почувствовал, как в десантном отсеке сгущается напряжение. Никто не шутил. Не зубоскалил. Не такой сейчас момент. Все ждали слова отца-командира. То есть моего.

Я прочистил горло. Выдержал паузу, как это всегда делал комроты капитан Плахов. И изрек:

– Ну вот что. Поскольку экипаж фрегата заявил о капитуляции, формально наша задача проста до омерзения. Мы берем под контроль все боевые посты корабля, разоружаем экипаж, заключаем его под стражу. Затем с нами стыкуется фрегат «Неустрашимый» и буксирует на орбиту Тэрты. Однако, простите за банальность, на самом деле все не так, как кажется. Клон – и это вы знаете по опыту недавней войны – существо ветреное, импульсивное, вплоть до истеричности. Мораль из этого простая: на борту «Гиты» нас может ждать что угодно. Не исключено, кто-то из клонов передумал сдаваться. А кто-то передумает в процессе… В общем, никому не верим и не расслабляемся. А теперь повторим схему действия штурмовых групп. Начнем, пожалуй, с Репейчика.

– Проходим через кают-компанию… Выходим в коридор… Это – левый сквозной проход главной палубы. Движемся в нос до ближайшего вертикального ствола. Опускаемся вниз на две палубы. Помещение справа будет запасным командным пунктом ПКО корабля. Берем там всех тепленькими, докладываем, отдыхаем.

Свиньин, записной балагур и пошляк, конечно, не удержался от комментария:

– Извините, что перебиваю, но я хотел напомнить сержанту Репейчику, что по принятым нормам у клонов на боевых постах ПКО сорок процентов личного состава – женщины. Надо, в общем, чтобы Репейчик поосторожней там отдыхал. А то красотки больно роковые. Не успел оглянуться – и уже женат. Да притом на пехлеване!

Кое-кто из циклопов захихикал.

Но мне было не до хиханек. Я обвел коллектив суровым командирским взглядом и изрек:

– Кстати, Свиньин, к вопросу об осторожности. Даю вводную: ты проник в ракетный погреб клонского фрегата. Перед тобой – стеллаж с ракетами «Рури». Рядом с ракетами клонский офицер в звании капитан-лейтенанта. У него в руке граната «Сфах-5» на предбоевом взводе. Твои действия?

Свиньин скроил обиженную рожу и проворчал:

– Ну во-от… Один раз пошутишь – и сразу тебя как двоечника у доски допрашивают… Отвечаю. Если я увижу клона с гранатой «Сфах-5» в ракетном арсенале, первым делом я подниму руки вверх… А вторым начну убеждать его в том, что клоны и русские – братья навек. «Дружба-мир – вот твой сувенир!» В таком, короче, духе. – Поглядев на вытянувшиеся рожи боевых товарищей, невозмутимый Свиньин, однако, продолжал: – Но это шутка была. На самом деле, если не приведи Господь случится такое, я первым делом дам знак Петросову. И Петросов в клона быстро и метко выстрелит из своей снайперки. Если же рядом не будет Петросова – выстрелю сам. И это будет зело мудро. Поскольку на предбоевом взводе граната «Сфах-5» не взрывается, а значит, опасности не представляет.

– Считай, убедил, – улыбнулся я. – Теперь солирует Ким. Просим.

– Мы, как и все, – начал Ким, – проходим через кают-компанию и попадаем во все тот же левый сквозной проход главной палубы. Но дальше у нас поинтересней, чем у Репейчика. Поворачиваем по проходу налево, движемся в нос корабля. Через тридцать метров по правой перегородке будет боевая часть четыре – контроля тактической обстановки, стало быть. Я беру ее под свое сизое крыло, оставляю трех бойцов. Сам с плазмометчиком продолжаю движение в нос, при необходимости вскрываю плазмой герметичную дверь во второй переборке. Далее продолжаю движение до носового отсека, где и останавливаюсь по достижении панорамы посадочного обзора. Как вы, Лев Иванович, выражаетесь, «легко и безвольно».

После Кима докладывали Терентьев, Пешин и Водопьянов. Мысленно я проследовал с ними в реакторный отсек, в третий трюм и в ракетный погреб. Тем временем резаки штурмового тубуса уже разделались с толстой шкурой фрегата, а внешний накатник плотно загерметизировал зону внедрения.

– Штурмовать подано! – раздался басок Мамина у меня в наушниках.

И понеслось.

Жестоко ошибается тот, кто считает, что, очутившись на борту выбросившего белый флаг вражеского корабля, он будет встречен оркестром и алым бархатом ковровых дорожек.

Белый флаг просто так не выбрасывают. Ему обычно предшествуют тяжелые либо очень тяжелые боевые повреждения.

На борту «Гиты» царили невесомость и хаос. Отчего казалось, что ты нырнул в канализацию.

В медленном водовороте, словно чаинки в стакане чая, кружили тысячи пузырьков жидкости, предметы интерьера, личные вещи экипажа, продовольствие и даже несколько крупных разводных ключей.

Младлей Щедролосев выхватил из воздуха рулон туалетной бумаги. Но от сортирной шутки удержался. За это я Щедролосева люблю. Вот Свиньин – тот ни за что не промолчал бы.

Включив пропульсивные ранцы, мы проплыли через темную кают-компанию, влились в пресловутый левый сквозной проход главной палубы и, ориентируясь на доклады группы Кима, двинулись в нос корабля.

Первых клонов мы встретили совсем скоро – в кубрике № 8. Дверь в помещение была полуоткрыта. В просвете виднелись четыре понурых фигуры, сидящих рядком на одной, тщательно застеленной синим одеялом койке.

Над ними возвышалась непропорционально широкоплечая в штурмовом скафандре «Валдай» фигура старшины Бурова. При моем появлении Буров обрадованно осклабился (я, конечно, не увидел этого из-за сплошной бронемаски шлема, но услышал в его интонациях) и доложил:

– Товарищ капитан! Перед вами вторая смена боевого расчета ЗРК «Рури» в полном составе. Офицер… офицер… – Буров замешкался, обернулся к клонам, словно ища подсказки.

– Амар моя фамилия, – тихо сказал сидящий на койке худощавый человек.

– Да. Офицер Амар поручился за благонадежность своего расчета. Дал слово пехлевана. Так вот я спросить хочу… Зачем их охранять, если пехлеван слово дал? Может, просто запрем их здесь, а я с вами дальше пойду, Кима догонять… Разрешаете?

Я мгновенно взвесил «за» и «против». Особых оснований не доверять честному слову пехлевана Амара у меня не имелось. Но настроение в тот день у меня было из рук вон плохим.

Я ответил Бурову:

– Не разрешаю. Оставайтесь при них, будьте все время на связи.

(Я с Буровым на «ты», но в официальной обстановке перехожу со многими подчиненными на «вы» – как и большинство других офицеров.)

Оставив Бурова скучать в обществе собратьев по Великорасе, мы двинулись дальше по лениво мерцающему аварийкой коридору.

Ким предупреждал, что внутренности третьего отсека почти полностью уничтожены. Хотя наши штурмовики имели приказ атаковать орбитальные двигатели фрегата, кто-то из молодых пилотов сгоряча влепил две ракеты метров на триста левее.

Последствия это имело самые плачевные. За поразительно хорошо сохранившимся шлюзовым перепускником герметичной переборки простиралось глубокое ущелье техногенного происхождения.

Легкие переборки были в труху раскрошены взрывами. Торосами вспучились четыре палубы вплоть до трюма. Дальняя герметичная переборка выгнулась, словно купол адского цирка. Ко всему сквозь дыры в левом борту можно было видеть звезды. И даже красавицу Посейдонию – местное солнце.

– «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», – пробормотал образованный Щедролосев.

– Ну это-то все знают… А дальше? Могу поспорить, дальше не помнишь! – отозвался гранатометчик Крушков.

– А на что поспоришь? – вкрадчиво поинтересовался Щедролосев.

– Ну на что… Да хоть бы и на клонский офицерский кортик!

– А он у тебя есть – кортик?

– Пока нет. Но ты ведь все равно дальше не знаешь. Так что какая разница!

– То есть спорим?

– Да.

– «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые! Его призвали всеблагие как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель, он в их совет допущен был. И заживо, как небожитель, из чаши их бессмертье пил!» – красиво, победительно продекламировал Щедролосев.

В наушниках послышалось озадаченное сопение сразу четырех человек (мое в том числе).