Игры над бездной

– Полагаю, мы достигли консенсуса. Теперь перейдем к делу, поскольку времени у нас, как вы все прекрасно знаете, осталось очень мало. Чтобы несколько упростить коммуникацию, я решил предложить вам называть меня Лешим. Мы не будем тратить время на согласование тридцати прозвищ, которые вы для меня придумали? Вот и славно, – изображение наномаски на секунду мелькнуло на экране и пропало. – Теперь к делу.

Дальский осторожно погладил жемчужины кончиками пальцев. Прислушался к постукиванию шариков перламутра друг о друга. Главное – не дергаться. Лица остальных участников видеоконференции выглядели не самым лучшим образом, демонстрируя широкую гамму чувств от растерянности до ярости.

– Вы полагаете, что теперь оказались под ударом? – осведомился ТОТ ЧЕЛОВЕК.

Леший, напомнил себе Дальский. Леший.

– Должен вас успокоить – никто не сможет ничего предпринять, даже если произойдет утечка. Никто. Просто не успеет. А вот то, что некоторые из вас решили попытаться обыграть меня… – в голосе Лешего прозвучало даже некоторое удивление, словно он и в самом деле не ожидал такого глупого коварства от своих собеседников. – Такое легкомыслие не может меня устраивать. Оно меня огорчает. Ставит под удар – нет, не меня – всех вас. Только вас. А каждый из вас мне чем-то дорог. Вы же понимаете, что любой конфликт в той ситуации, которая сложится через несколько часов, может погубить все. Каждого из вас и всех вас вместе. Я не буду называть тех, кто провинился. Я знаю, что никто еще не успел ничего предпринять. Образно выражаясь, каждый держит фигу в кармане и прикидывает, как можно будет использовать кризис в собственных целях. И мне кажется, что некоторые из вас… – «некоторые» прозвучало как «все», так, во всяком случае, показалось Дальскому.

Пальцы его руки сжались в кулак, несколько жемчужин выскользнули из ладони, прокатились по крышке стола и упали на пол – Прохор Степанович не обратил на это внимания. Просто не заметил.

– …некоторые из вас относятся ко мне и к моим предупреждениям не слишком серьезно. Боюсь, что кое-кто решил, будто сможет не расплатиться со мной… Но, повторюсь, я не стану выискивать неблагодарных. У нас осталось несколько минут, так что я вам предложу забавную и очень поучительную игру. Перед каждым из вас – тридцать картинок. На каждой из них – лицо не самого маленького человека в этом городе. А внизу каждой картинки – номер. Чтобы никто из вас не опасался подвоха, нумерация и расположение картинок на экране у каждого из вас особые. Даже если кто-то узнает, какой номер вы выбрали, то никто, кроме меня и вас, не будет знать, кого именно вы имели в виду, – теперь в голосе Лешего звучало веселье – мальчишка зазывал приятелей в веселую игру. В очень веселую игру.

Дальский левой рукой чуть распустил узел галстука. День и вправду получался жаркий.

– Итак, каждый из вас выберет трех человек из тридцати… двадцати девяти, надеюсь, себя никто не станет выбирать… Трех неприятных для себя людей. Первый выбранный получит три очка, второй – два и третий – одно. Тот, кто в сумме наберет самое большое количество очков, – умрет. Тот, кто откажется играть, – тоже может умереть. Мне будет неприятно, но таковы условия. Всем понятно? На счет «три» можете начинать. Раз. Два. И не бойтесь, тут нет ничего страшного. Кстати, имейте в виду, если вы не проголосуете, то этих трех балов может не хватить вашему оппоненту, чтобы вместо вас занять первое место. И умрете вы, а мог бы умереть он. Подумали? Оценили? Заново: один, два, три…

Дальский протянул руку к клавиатуре, быстро набрал три номера, почти не задумываясь. В конце концов, он прекрасно помнил, кто из участников лотереи ему особенно неприятен.

Изображения на экране пришли в движение, ячейки таблицы с легким шелестом распались на отдельные карточки, осыпались в низ экрана, сложились в подобие колоды.

– Сейчас колода будет тасоваться, – сказал Леший. – В зависимости от рейтинга. Тот из уважаемых игроков, чье изображение окажется сверху, умрет в течение тридцати секунд. Поскольку умрет только один, а наказать нужно многих, то я позволил себе несколько затянуть процедуру. Поехали…

Зазвучала музыка, карты стали тасоваться. Музыка была какая-то жестяная, словно некий аляповато раскрашенный механизм исполнял ее торопливо и небрежно. Карты ловко перескакивали снизу колоды наверх, и с каждым перелетом выражение лиц на них становилось все напряженнее.

Несколько раз портрет Дальского оказывался сверху и даже останавливался на секунду-другую, но потом исчезал в общем водовороте, и Прохор Степанович облегченно вздыхал. Несколько раз мелодия замирала, зависала на секунду, но потом снова пускалась вскачь, так что, когда она, наконец, смолкла, Дальский не сразу сообразил, что все, что игра закончена, и что тот, чье лицо сейчас ошалело смотрит с самой верхушки колоды, должен умереть.

Иоахим Пфальц тоже не сразу поверил тому, что увидел.

Он находился в своем кабинете, в одном из самых охраняемых и защищенных помещений города. Он и за движением карточек наблюдал не очень напряженно. Если кого-то и выберут в качестве жертвы для назидания остальным – особенно если смерть должна наступить всего через тридцать секунд, – то это будет кто-то, к кому не слишком сложно добраться. А в том, что объект экзекуции выбран заранее, господин Пфальц почти не сомневался. Лучший экспромт – это экспромт, подготовленный загодя. Сам начальник СБ СЭТ подобные экспромты готовил тщательно и заблаговременно. Кроме того, без его участия план этого Лешего неосуществим. Слишком много всего завязано на самом Иоахиме. Так что…

Этого не может быть… Пфальц оглянулся по сторонам – в кабинете он, естественно, был один. Двери закрыты, даже вентиляция заблокирована, Пфальц сам перевел всю автоматику кабинета на режим максимальной безопасности. Этого не может быть.

Изображение Пфальца увеличилось, заполнило собой весь экран его собственного компьютера. В правом верхнем углу засветились цифры – тройка и ноль. Превратились в двойку и девятку. Двадцать восемь. Двадцать семь. Двадцать шесть. Двадцать пять.

Лицо Пфальца исказилось, словно судорога прошла по правой щеке. Тело начальника СБ СЭТ выгнулось, руки со скрюченными пальцами прижались к груди.

Двадцать три. Двадцать два. Двадцать один.

В углах рта Пфальца появилась слюна. Запузырилась, потекла по подбородку. Пфальц продолжал смотреть перед собой выпученными от боли глазами, но не издал ни звука.

Девятнадцать. Восемнадцать. Семнадцать.

Дальский не мог отвести взгляд от экрана. Прохору Степановичу казалось, что он смотрит прямо в глаза Иоахиму. Он здесь, рядом. Можно протянуть руку и коснуться его щеки. Или ударить изо всей силы, потому что Пфальц заслужил это. Каждую секунду агонии заслужил.

Восемь. Семь. Шесть. Пять.

Пфальц захрипел и стал заваливаться набок. Но из кресла не выпал – так и остался сидеть, скособочившись, как забытая ребенком игрушка.

Два. Один.

Изображение исчезло с экрана.

Снова появились тридцать картинок. Только одна из них была черной.

– Полагаю, мой намек всем понятен? – спросил Леший. – Мы все будем держать слово: и вы, и я. Сейчас я буду несколько занят. Да и вы, я полагаю, тоже. Не исключено, что я исчезну на время. Но вы не стесняйтесь – работайте. Трудитесь на свое благо… и на благо цивилизации. До встречи.

Экран погас.

Дальский сидел неподвижно, глядя перед собой. «Интересно, кто-нибудь сейчас попытается с ним связаться? Вряд ли. Скорее всего они сейчас бросятся выполнять свои обязательства перед Лешим. Как хорошо, что свои он уже практически выполнил. А то, что осталось, нужно будет сделать чуть позже. Если все-таки грянет. Когда грянет», – поправил себя Дальский.

– Здравствуйте, Прохор Степанович, – прозвучало за спиной.

Дальский дернулся, пепельница с жемчугом слетела со стола, и жемчужины раскатились по всему кабинету.

Дальский втянул голову в плечи и даже не попытался оглянуться. Он даже зажмурился. До боли. До грозди ярких огоньков, вспыхнувших перед глазами. Этого не могло быть. Этого не должно быть.

Вход в кабинет – напротив стола. Никто не мог войти незаметно. Никто.

Рука коснулась плеча Дальского.

– Вы как-то напряжены, – прозвучало над самым ухом. – Не стоит так волноваться. Я ведь выполнил вашу просьбу? Не слышу…

– Да, – выдохнул Дальский. – Выполнили. Спасибо…

– Это уже значительно лучше. Значительно.

Дальский услышал, как тихонько скрипнуло гостевое кресло. Медленно открыл глаза. Среднего роста худощавый мужчина устроился в кресле напротив письменного стола, вытянул ноги, закинул руки за голову и потянулся.

На его лице не было наномаски. И это особенно испугало Дальского. Получалось, что Леший больше не хочет скрывать свою внешность. Он не боится быть узнанным. И он не может не знать, что все происходящее в кабинете записывается. Леший неизбежно попал в кадр, и это означало, что можно будет распознать рисунок сетчатки. На руках Лешего нет перчаток, а он только что небрежно похлопал ладонями по пластиковым ручкам кресла, оставляя не только отпечатки пальцев, но и ДНК.

Он решил больше не скрываться?

– Я даже не стану спрашивать, почему вы выбрали этого самого Пфальца, – улыбнувшись самым доброжелательным образом, сказал Леший. – Я это понимаю. Вам хотелось проверить меня и заодно устранить самого защищенного своего недоброжелателя. Это понятно. Меня интересует другое… Когда вы по моей просьбе называли список тех, кого следовало привлечь к работе, вы уже знали, что моими руками попытаетесь устранить Пфальца?

Дальский откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди.

– Смелее, Прохор Степанович, – подбодрил его Леший.

– Ну, во-первых, начальник СБ был необходим для осуществления вашего плана. Без него не удалось бы получить доступ к информации… без которой вы бы не смогли предотвратить… – Дальский замолчал, пытаясь успокоиться.

– Согласен, Пфальц был очень полезен. В некотором роде даже незаменим. Но отчего же вы без колебаний назвали его в качестве демонстративной жертвы? Он ведь и дальше мог быть полезен.

– Вреден, – быстро возразил Дальский. – Опасен. Он – последователь Католического Вуду. Вы это прекрасно знаете. И он не просто верит во все эти лоа и прочую ерунду…

– Я бы на вашем месте избегал таких выражений, – улыбнувшись, заметил Леший. – Вдруг все это только кажется ерундой? А на самом деле все эти лоа и в самом деле существуют?

Леший улыбался, а глаза его были серьезными и холодными.