Из двери высунулся довольной рожей помощник вахтенного:
– С «вертушки» сообщили – что-то нащупали! По-моему, наш клиент!
* * *
Дело нашлось всем, особенно на раскопках от снега.
Барометр предвещал новый снегопад и как бы не метель. Упала и температура при усилившемся ветре. Поэтому работали быстро и почти грубо – подошли ледоколом поближе, заводя тросы, подтаскивая части самолёта лебёдками и уж потом поднимая стрелами на борт.
Крупный габарит – фюзеляж, крылья – оставляли на кормовой площадке, закрепляя по штормовому, с расчётом, чтоб ничего не мешало Ми-8 совершать взлёт-посадку. Двигатели и груз переносили в вертолётный ангар. Отыскали и тот самый металлический ящик! Вскрыв, только взглянув, что – да, всё правда, животина весьма-весьма похожа на птеродактиля!
И до поры – со всеми мерами предосторожности – поместили в отдельную холодильную камеру.
Дело затянулось и на следующие сутки до темноты.
Уходили, уже когда основательно мело, завывая – носа наружу не высунуть, авраля последние наружные внешние работы под прожекторами. Да и то задержались – всё никак не могли разыскать недостающие два двигателя, что, вероятно, оторвались при посадке… снова гоняя «вертушку», щупая сугробные залежи радарами ледокола.
Откопали из снега даже отвалившуюся хвостовую часть, что лежала в предсказуемом месте на линии пробега, но движок нашли ещё лишь один. Где затерялся четвёртый (левый крайний, судя по конфигурации падения машины) – осталось вопросом.
«Может, он вообще остался у динозавров. Кто знает…» – самое фантастически-мечтательное, что было высказано на разборе впоследствии.
* * *
Планируя дальнейший маршрут, было обоснованное желание, обогнув Северную Землю высокой широтой, нанести визит на остров Визе – посмотреть, как себя «чувствует» трофейный барк «Харальд»…
– Но тогда скрыть сей факт сомнительного приобретения от наместника не удастся. Зачем нам лишние вопросы, – постановил на совещании капитан.
В Карское море решили выйти тем же проливом Шокальского.
– Полторы сотни миль, – рассчитал штурман, – при похожей ледовой обстановке двое суток. Затем ещё тысяча миль, и мы в Баренцевом море.
– Да, – хмурился Чертов, поглядывая на собравшихся, – надо уже зондировать Петербург. Я так понимаю, у них там конь не валялся… В плане организации нашего приёма в какой-нибудь незаметной и укрытой бухте.
Там, где ветры с Балтики
Могло б показаться – у цели, а значит,
Мы вместе, одно завершенье финала,
Но в путь. Всемогущая сила задачи
Нас снова и в разные стороны гнала.
Пыхтя, источая пар и клубы дыма… другие совершенно специфические звуки и запахи, прощально отгудев, состав мягко стронулся – Финляндский вокзал медленно поплыл мимо, уходя.
В голове прокручивалось всё, что было надёргано воспоминаниями сумятицы последних дней. Всё, что навалилось будто разом:
…начавшиеся революционные выступления;
…кардинальные и ключевые события войны на Дальнем Востоке;
…обсуждение в самой что ни на есть высшей инстанции (лично с монархом) назревающих неизбежных социальных изменений;
…вариативности версий политических прогнозов, вплоть до учёта будущей мировой войны;
…и военные, и промышленно-экономические вопросы;
…и собственный неожиданный отъезд на север, в строящийся Романов-на-Мурмане… с по-дурацки задёрганными в связи с этим личными сборами в дорогу.
И вот столица империи, где не особо-то прижился, отпускает, мелькая строениями, растекаясь окраинами в просторы и лесистость.
Впереди неделя с пересадками до Архангельска под перестук и покачивание вагона. Затем по уже наверняка заснеженным трактам на Колу – и новый взгляд на старые места.
Мысли между тем отбежали ещё немного назад, возвращаясь к эпизодам недельной давности.
* * *
Глядя сквозь забрызганное окошко кареты на заурядные виды пригорода, Александр Алфеевич Гладков кутался в тёплую плащ-накидку, брюзжа сам для себя по настроению:
– Осень! И не лучшая её стадия-пора.
Экипаж с эскортом катил по улице Средней Рогатки – накатанная, вполне проезжая дорога, небедные по местным меркам дома, телеграфные и фонарные столбы, редкие прохожие и сравнительно провинциальная тишина[18 - Средняя Рогатка – исторический район на юге Санкт-Петербурга.].
На глаза попалась вывеска «Табакъ», и Александр Алфеевич, вспомнив, что закончилось курево, приоткрыл окошко, дав знак конному есаулу:
– Архипыч, пачку «Лаферм», будь любезен[19 - «Лафермъ» – папиросная фабрика.].
И вновь откинулся на сиденье, зябко поёжившись и мысленно возвращаясь к погоде:
«Стылая, склоняющая к хандре осень – унылое очарованье, если подмешать немного Пушкина. В этих краях фактически уже зима, что и по календарю – вот-вот… и по погоде – белые мухи уж сидят в этих зависших тучах, готовые сорваться вниз.
Так и хочется напихать в квартиру падшей листвы, соломы всякой и… аки медведь – до самой весны в спячку. Ну, может, будильник на новогодний праздник поставить, хоть по новому, хоть по старому стилю».
Дом на Ружейной так и не стал тем своим обиталищем-берлогой, куда возвращаешься в защищённый и спокойный уют. «Квартируюсь» – именно так бы он характеризовал своё проживание в нём. Может, из-за того, что не привык к таким хоромам – куда ему столько комнат, зевающих пустотой. Пустотой не меблированной, но людской (прислуга не в счёт).
Подумав об этом одиночестве, сразу вспомнилась непритязательная беседа с императором на одном из перекуров.
В Царскосельской резиденции Николай дымил прямо в рабочем кабинете, не уходя, как водится, в библиотеку. Угощал. Не часто, но иногда вот так, в положительном настроении:
– Не угодно ли закурить моих – первоклассный турецкий табак?
И лишь жадно высмолив полпапиросы, заводил разговор:
– Вы столь непоседливы, при вашем-то, простите, возрасте. Будто и не отдыхаете никогда. А как же общечеловеческие радости? Вживаться надобно в наш мир. Отчего бы вам не подыскать женщину? Можно-с даму под стать возрасту – хорошую, добрую…
– Обеспеченную, одостаченную… – усмехался в дым Гладков.
– При желании… и тех материальных средствах, коими вы располагаете, можно и молоденькую, хм… курсистку, что с радостью примет дворянство и беззаботную жизнь подле законного супруга. Сделав вас счастливым в браке.