ТУ-184

Ох, как громыхало в небе! И не одну ночь. Я сначала с ужасом решил, что снова рвутся бомбы и вспарывают взрывами землю ракеты. Но на третью ночь увидел вспышки небесные по всему небосклону на западе и были они очень похожи на те, что всегда раньше предвещали крепкую летнюю грозу. Небо озарялось очень, похоже, но и немного иначе; так, как мерцает неоновая лампа не в состоянии загореться, так же, примерно, как бьется, шлепая крыльями по стеклу, мотылек. Придавлено, приглушенно – сначала и все звонче потом. Я к радости великой своей понял, что не взрывы это, а пусть и больные, не здоровые пока, но все равно предвестники обыкновенной грозы или может быть сильного ливня.

Я помню, как в невероятно жаркий день когда-то давно, еще до войны, я ушел далеко за город, в путешествие с рюкзаком. Зашел далеко, но уже возвращался. Фляжка опустела, я выпил всю воду по дороге.

Жара была невыносимая, я загорел весь, обливался потом, но дорога назад была еще долгой. И тогда я свернул к небольшому болотцу, из которого обычно пили воду коровы. По колено зашел в ту лужу, а глубже в ней и не было, зашел и упал, как был – прямо в одежде; шлепнулся в воду и затих на долгое время.

Вода была не прохладная, а совсем даже теплая, но она меня расслабила. Вроде и было воды всего по колено, но когда лег, ее стало по шею.

Только все это произошло очень давно.

Гром гремел несколько ночей подряд, но дождь не приходил. Ночью все кажется намного звонче. Гром гремит и появляется чувство, что есть некий порядок, какая-то беспредельная сила, которая вправе погрозить тебе, порычать или поругаться. Видишь воочию, что есть нечто, что может легко построить всех и вся, потому что оно безмерно сильнее.

Сегодня ночью и вчера вечером все было тихо, ни единого намека на ливень, не было намека даже на тучи. И все же дождь упал. Старые приметы больше не срабатывают, и следует, видимо, запасаться новыми.

Первая новая примета – хорошая: пройдет дождь и появится крепкая надежда, что все возвращается в прежнее русло, жизнь пробует налаживаться. И может стать такой, какой была раньше, я хочу сказать – наполненной людьми.

Давно, много дней и даже месяцев назад утро я начинал с того, что кормил курочек. У тети Клавы из соседней квартиры, напротив нашей, был гараж. Вернее, гаражом он был раньше, когда дядя Сережа, муж тети Клавы, был и живой и в силах еще водить мотоцикл, то есть, ездил на нем по своим делам.

Когда дядя Сережа умер от какой-то болезни в легких, мотоцикл тетя Клава продала, а чуть позже завела в гараже курочек. Дядя Борис из соседнего дома заходил к Клавдии Никитичне, так полностью звали тетю Клаву, захаживал к ней в гости, и как-то сделал пристройку к гаражу, такую надежную стальную клетку, чтобы курицы дышали без труда, а пацанва и пьянчуги до них не добрались. Клавдия Никитична отпирала замок, заходила в клетку и кормила птиц. Я часто выходил во двор посмотреть, как она это делает. Пару раз, когда она уезжала к сестре в деревню, куриц кормил я, в точности соблюдая все правила.

Я просыпался в семь и даже еще не умывшись, шел во двор. Если день начинался с птичьей кормежки, он проходил с восторгом, радостью ко всему и ко всем. Может все потому, что день я удлинял себе на пару – тройку часиков, а может, курочки заряжали меня своим задором и подвижностью. Я ходил без устали целый день, переделывал уйму дел и оставался к вечеру по-прежнему бодрым.

Наш трехэтажный дом спрятался за пятиэтажками и отгородил нас от шумной людской толчеи и постоянного шума машин на главной улице. Мимо нашего двора по утрам, в обед и вечером проходили рабочие люди, но не через сам двор, а рядом, мимо, потому что двор был огорожен заборчиком, невысоким – всего в полметра высотой и не чугунным, а простым деревянным, из остроконечных выгоревших, серых от времен штакетин.

Вдоль заборчика бабушки – пенсионерки из первого и второго подъезда насадили цветов и поливали их прямо из окна шлангом. Цветы во дворе летом были всегда. Цветы стояли и в каждом окне во всем доме. Люди рабочие и простые прохожие, любуясь окнами с цветами, нет-нет, а набирались смелости, чтобы постучать кому-нибудь в дверь с просьбой дать им какой-нибудь отводок. Бабушки иногда давали в обмен на пятачок или десятник, иногда и не давали, оправдываясь, что сейчас не время, пока растение цветет его нельзя тревожить.

Общаясь с бабушками, я узнал, что такое курицы, как за ними ухаживать, узнал от них, что такое цветы. И, к сожалению, от них же узнал, что такое смерть. Не так их много-то и было, но они еще и умирали. В их квартирах селились или оставались жить их дети и внуки, но цветы не переводились. Дом у нас, может, какой-то особенный или место.

Однако война дом не пощадила. Не пострадало множество пятиэтажек вокруг, а наш дом на четверть разворотило взрывом. Счастье еще, что ракета была не из крупных. Разворотило заднюю часть дома со стороны первого подъезда, где были квартиры с первой по двенадцатую.

Тогда погибло семь наших соседей. Семь человек одновременно. Ракета была одна из первых вообще в войну в нашем городе, потому в доме и находились жильцы, это произошло ночью.

Теперь-то дом снова целый. Не такая ровная та его пострадавшая часть, но той раны больше нет. Я никогда не был каменщиком, но после того, как проделал гигантскую и смелую работу с газовыми баллонами, я почувствовал, что смогу снова сделать что-нибудь столь же грандиозное. И занялся строительством. Ходил на работу как простой нормальный работяга в соседний подъезд.

Зарплату мне давали книжками, посудой, деньгами, но больше всего мне нравилось брать журналы с картинками и фотографиями. Платили соседи из пятиэтажек, что стоят рядом с моим домом. Я просто выбирал какую-нибудь новую квартиру и шел туда после работы. Допоздна не задерживался, оставлял всегда пару часов светлого времени для домашних дел.

Когда и если желал, то оставался ночевать там, где была получка. Спать ложился прямо в одежде, на диван или на кровать. С собой я всегда брал, на всякий случай пару лепешек и несколько банок тушенки.

Нож или открывалку консервную я не брал никогда. Мне всегда нравилось разгадывать загадки, искать на них ответ. Дело в том, что очень часто мне не удавалось найти в новой квартире нож: наверно, потому, что хозяева, наспех собирая пожитки, в надежде эвакуироваться, забирали с собой ложки, вилки, ножи.

Но в квартирах оставались отвертки, стамески, гвозди, в конце концов, и я с удовольствием решал такие задачи перед ужином.

В одной квартире по улице 40 лет Октября нашел только молоток. Но вот ванная в той квартире была выложена кафелем. Я наколотил хороших крупных осколков, чтобы ими открыть консервные банки. Вот это было приключение!

Приключения в той квартире продолжились, когда нашлось множество старинных хрупких пластинок и патефон. В тот вечер я наконец-то снова обрадовался музыке. Я ее услышал даже сквозь треск и скрип.

Потом ко мне пришла невероятная мысль, а будет ли патефон играть пластинки современные с музыкой, которая мне нравилась намного больше, чем песни бабушек и дедушек. Я забыл про тушенку сразу, оставил нетронутой даже вскрытую банку со сгущенным молоком, крепко обхватил патефон и отправился за пластинками. Я-то знаю, где по – соседству самая лучшая коллекция пластинок. У Серегиных из семьдесят третьего дома на Танковой. У них и видеокассет было видимо невидимо.

Как же я ликовал, когда заведенный, на манер музыкальной шкатулки, патефон стал прокручивать почти совершенно чисто современные мелодии. Я выбрал с десяток самых лучших, на мой слух дисков, сложил их стопкой на крышке патефона и снова вернулся в квартиру с открытыми банками.

Я вернулся еще и, чтобы порадовать хозяев отличной музыкой.

В их неприятно пахнущем холодильнике с желтыми потеками из-под морозилки я нашел бутылку вина и водки и, прихватив бутылки с собой, расположился за журнальным столиком на диване.

Водку пить мне нельзя, от нее я становлюсь совсем глупым и злым. Поэтому ее я разлил по хозяйским рюмкам, а себе в фужер налил вино. Включил хорошую пластинку и поднял фужер.

– За нас с вами, – сказал я. Помолчал и добавил, – За все хорошее. Чтобы у всех было хорошее настроение. Здоровья вам.

Потом выпил свое вино. Оно мне очень понравилось. «Аромат любви», так оно называлось. Да и бутылка была видная из себя, высокая, а ближе к горлышку бутылка расширялась, образуя сердце. На этом сердце и этикетка была с рисунком сердца, каким рисовали его на открытках или на картах. Черви. Какое неприятное слово и непонятное название для масти. В той квартире я стал частым гостем, навещал ее хозяев раз в неделю в пятницу вечером и оставался с ночевкой. Рассказывал им новости и, конечно, заводил патефон.

И вот он я, снова замер, ушел в воспоминание, хотя дверь на замке и я давно могу двинуться в путь. А сам сижу у подъезда на пне и мечтаю. Конечно, все дело в дожде. Ладно, в путь!

Скамейку у подъезда я восстанавливать не стал, почему-то это причиняет боль – видеть широкую, длинную скамью возле дома. Пень – дело другое; пришел, передохнул и по делам.

Без дела я не рассиживаюсь, да я бы с тоски пропал. Хандрить мне нельзя никак, я ведь один, обо мне некому позаботиться. Вот, я себя и берегу, лелею, как раньше делала мама. От больных воспоминаний берегу себя в первую очередь.

Мама у меня внутри, она всегда со мной. Наблюдает, как я готовлю себе еду, как умываюсь по утрам. Конечно, она не сердится из-за того, что я не всегда умываюсь по утрам. За водой ходить приходится к реке, это почти километр, вот я и экономлю ее при случае. Но стараюсь держать себя в форме, звериное обличье мне ни к чему. Я даже бреюсь постоянно, благо недостатка в лезвиях не испытываю. Кстати сегодня в магазине и лезвий возьму.

Я тут понял кое-что про деньги, они – опасная штука, с ними так и хочется всего накупить; сколько бы их ни было, все равно в кошельке очень быстро ни копейки не остается. Вот и сейчас кроме туфель, лезвия придется купить, пакет, какой-нибудь обязательно.

За деньгами я хожу к соседке, в квартиру, что как раз над моей.

– Тетя Света, вы где, я за деньгами пришел.

У нее в квартире я устроил банк, здесь все мои сбережения.

– Я в магазин за покупками. Вам что-нибудь взять? Посуду? И журнальчиков? Газету с кроссвордами? Хорошо, я куплю.

Коробки здесь повсюду. Две комнаты и зал заставлены полностью. Коробки из-под телевизоров. В зале коробки с деньгами мятыми. Я набивал их, трамбуя, без особой вежливости. Вперемешку десятки, сотни, тысячи, всех мастей купюры. В спальне, что у тети Светы без окна, в темнушке, как она говорила, коробки с аккуратно упакованными пачками не русских денег, там доллары и евро. В комнате с окном, которое выходит во двор, стоят коробки с нашими деньгами, тоже аккуратно упакованными в пачки. Купюры тут все новенькие, свежие, они еще не потеряли запах краски.

– Теть Свет, я вам, давайте, еще пару горшков под цветы куплю. Ваши цветы уже нужно рассаживать; я знаю, как, вы ведь меня научили.

Пакет под деньги? Нет, столько брать с собой я не буду, зачем продавцов баловать, мне ведь жить и жить.

– Михаил Степаныч, – постучу ему в окно, как всегда. Он на первом жил. – Ну, как дождик? Вот! Все оживает. Вон и калина ваша, видите, что вытворяет? Ну и пусть ягод не было в этом году, они будут. Да ведь они и были, побило их только, когда разлеталась по двору крыша. Поломало деревце, но оно живое, выстояло жару, оно еще зацветет.

А я за обувкой в магазин собрался. Ну и пусть, что мои совсем еще новые, а может новые какие привезли.

Тетя Света, Михаил Степаныч, где вы, куда же вы все подевались? Как же тяжело – то одному, хоть кто-нибудь бы выжил со мной. Что я такое, кто такой, что оставлен вашим сторожем. Потому-то и разобрал я скамейку у подъезда своего. И засыпало то место песком, и трава на том месте выросла.

Они обязательно бы что-нибудь заказали, они всегда просили купить им то, да се, если мне вдруг по пути было. Я не говорил им, что мне всегда по пути. Я ведь специально выполнял поручения их, чтобы дома они посидели, не напрягались. У них-то дела серьезные, а я так, без дела слонялся. Вот и старался угодить нормальным людям. Меня и поминали всегда добрым словом, сходи. Алеша, за минералочкой или за соком. Не пойдешь ли ты сегодня через рынок, чайку бы и сигарет купил. А я рад стараться.

Меня и встречали всегда с миром, к столу приглашали, заботились. К Светлане Тарасовне я как-то вечером зашел, а у них праздник, как она за день перед этим обещала, когда я ей картошку и банки с солониной из гаража носил. За один раз все принести не смог, пришлось сходить в гараж еще два раза. Денег-то на автобус она только на один рейс дала.

Так вот, чтобы гости гамом и шумом своим не мешали мне ужинать, она усадила меня на кухне, картошечкой с луком накормила. Я ей помог еще нарезать рыбку копченую и колбасу. Она и мне отрезала немного колбаски, только ливерной.

Очень вкусно покушал. Я не сказал Светлане Тарасовне, что половину рыбины одной – копченой я не порезал гостям, вернее я порезал ее, но съел сам, очень аппетитно она пахла. Я и вина без спросу выпил, бутылки ведь тоже мне пришлось открывать. Я откупоривал их штопором и с каждой пробу снимал. Ну, тетя Света была уже слегка пьяненькая, да и выходила-то она из-за стола, где гости ее, были уже под мушкой. Потому, наверно, она и не замечала, что и от меня запашок идет.

С вином я очень уж не увлекался, гости есть гости, о них в первую очередь нужно заботиться. Все равно, свое я всегда получал, грех жаловаться. Да, глупый я, может, не ухватываю я многих наук, не понимаю секрета их, но с людьми я лажу, имею я вес в их глазах. Точнее сказать, имел.