Македонский. Германцы. Викинги

– Да, провалиться мне тут, да!

– Да!

– Да!

– Да! – понеслось по кругу.

– А взамен – полное подчинение, – добавил Аларикс. Резать, так до конца. – Только так мы выиграем.

– Мои воины слушаются только меня, – приподнялся длинноволосый гигант, поигрывая бугристыми плечами.

– У тебя больше нет воинов. – Аларикс выхватил нож и прыгнул. Гигант выбросил руки навстречу, Аларикс пригнулся.

Руки великана поймали воздух, Аларикс снизу вверх пырнул, потом еще, всаживая нож по рукоять в грудь. Хрипя, тот выкашлял струю темно-бордовой крови, гулко втыкаясь в землю.

– Я сказал – полное подчинение. Сегодня же, как вернетесь, пришлите всех, всех до единого воинов сюда, снабдив едой.

Вечером, уже вождем, Аларикс ввалился к Верде в избушку.

– Ну, какую награду ты хочешь сейчас?

– Ту же. – Она с разбегу прыгнула на него, обняла, повисла. – Я так боялась, что ты не вернешься! Пошли, я тебя обмою: пахнешь, как лошадь.

После она жарко дышала под грузным вождем, проверяя того на выносливость.

С утра они все никак не могли проснуться. Заспанная Верда была особенно красива.

– Я знала, что выберут тебя.

Аларикс усмехнулся.

– Духи сказали?

– Да. Ты надолго? – Она придвинулась к нему.

– Завтра уходим.

– Завтра, – погрустнела Верда. Потом улыбнулась – озорные искры мелькнули в голубых глазах: – У нас целая ночь впереди – и попробуй меня одолеть.

Она щебетала, готовя завтрак, – вождь вернулся домой. Он слушал светловолосую жрицу – и ком теплоты подкатывал к горлу. Давно так спокойно не было на душе. Под ночь Верда опять лукаво стреляла взглядом – он схватил ее, потащил на кровать. Она немного, чуть-чуть, распаляя его, посопротивлялась, когда сильные руки стащили одежду. Резко толкнула, взобралась, оседлав, сверху. Девчонка заскользила по нему, обжигая кожу губами. Прерывисто дыша, прижалась острыми грудями – Аларикс смял ее сочно-выпуклые ягодицы, плюща в ладонях. Пылающее личико Верды, туманно-пьяный взгляд – вождь перевернул, как пушинку, навалился. Осторожно развел в стороны ноги и, толчком ворвавшись внутрь, стал раскачивать кровать. Верда обхватила ногами спину – с ее губ сорвался стон. Аларикс с размаху, нависнув над ней, вогнал себя, как меч, – мокрая, разбухшая пещера раздалась и вобрала без остатка орудие воина, юркнувшее в скользкий грот. Аларикс обмяк – Верду била дрожь. Как клещами сжимая шею, она долго не выпускала его из себя, жадно отнимая и впитывая силы и соки.

– Ты совсем отбилась от рук, – жаловался вождь. Верда, довольная, прятала лицо.

Римский гарнизон мирно спал. Опершись о древки копий, зевали часовые. Из темного леса появились тени. Несколько фигур, пряча в горшках тлеющие угли, с разных сторон лагеря незаметно подкрались к бревенчатому частоколу. Следом выросли из-под земли тени с вязанками хвороста, позади них ползли воины. Огонь лизнул бревна разом со всех сторон гарнизона. Часовые заметили, глянули вниз – оттуда, невидимые в дыму, ударили топорами и дротиками. Половина дозорных со стуком и стонами попадала вниз; остальные, задетые, корчились внутри стен. Новые вязанки хвороста приползали под бревна, ветер размазывал огонь по стене, гоня выше. Крики часовых услышали в крепости. Топот сапог по лестницам, лица в шлемах готовы к бою.

– Воды, быстрее!

Тени отползли от лагеря и пропали. Претора разбудили:

– Атака! Варвары под стенами!

Он спросонья долго соображал, мутным взором смотря на офицера. Ксандр нагнулся и по слогам загудел в ухо:

– Нас атакуют!

Претор, проклиная все, натягивал доспехи. И так уже три дня снились какие-то немыслимые, панические кошмары. И так со вчерашнего обеда жутко, нестерпимо болела голова. И вдобавок ко всему, как ни старалась вспотевшая куртизанка Лаверия ночью, так и не смогла расшевелить безжизненную, поникшую от чревоугодия и возлияний плоть претора – а, как поговаривали в Риме, Лаверия могла разбудить и мертвеца. Претор вспомнил, как она попрощалась, почтительно склонив голову, направилась к выходу – и в зеркале мелькнула ее насмешливо-брезгливая улыбка. Взобравшись на стены, страдая от одышки, претор вгляделся в ночь – ни звука, только дым ел глаза.

– Отступили, – загудел Ксандр. – Сегодня больше не сунутся.

– Клянусь Меркурием, консул не зря торопился в Рим. Завтра, слышишь, прочеши все окрестности. Да потушите вы, наконец, стену!

– Чего они хотели? – гадал Ксандр. – Ладно, разберемся утром.

Аларикс из леса наблюдал.

– А если не выйдут?

– А ты бы не вышел? Медведь в ярости, когда его кусает собачонка…

– Ну-ну.

Дар с недоверием смотрел на ворота крепости. Глянул на гордый, хищный облик вождя. Вообще, если он сказал, что выйдут, то очень может быть.

– Выйдут, – читая мысли, Аларикс улыбнулся Дару. И было что-то в этой улыбке-оскале такое, от чего седой германец поежился. – Выйдут. Пусть наши заканчивают ров.

Утра ждать не пришлось. Спустя пару часов, когда встревоженный гарнизон успокоился и провалился в вязкую негу сна, вновь под стены полезли варвары. Вновь в часовых полетели дротики, не причиняя урона. Вновь с трудом просыпался разомлевший от бессонной ночи лагерь, и вновь титаническими усилиями поднимали вконец очумевшего претора.

– Ну что там еще? – ревел наместник. – Разрази меня гром, если это опять варвары, они дорого заплатят.

Он спросонья тыкался во все углы, устало взбираясь наверх. Ксандр громыхал следом. Вдалеке, у самой кромки леса, в предрассветных сумерках стояло войско. Виднелся неправильный квадрат римских щитов.

– Римляне? – Не веря глазам, претор обернулся к Ксандру.

– Нет, конечно, скорее всего, кельты в захваченных трофеях. Сотен пять – семь.

– А-а-а, кельты, – злорадно прищурился претор. – Сомни этот сброд конницей и пригони сюда хотя бы сотню живыми: я должен в цепях провести их по Риму.

– Претор, – твердо ответил Ксандр, – тут дело нечисто. Кельты, конечно, сумасшедшие, но не идиоты, чтобы так подставляться. Я бы вывел тихонько две когорты через северные ворота, впереди – разведчиков, и через час мы возьмем их в клещи.

Претор, брызгая слюной, заорал:

– Это приказ! Какие-то разукрашенные грязные обезьяны режут наших солдат, плюют Риму в лицо и, обнаглевшие, являются прямиком ко мне в руки? И я, наместник империи, буду играть с ними в войну? – Налитые кровью глаза буравили Ксандра. – И запомни: сотня нужна живой, – сквозь зубы бросил претор.

Конники бряцали оружием. Их командир, щуплый бесстрашный Плиний, презрительно смерил взглядом блестевшие вдалеке щиты. Всадники вспоминали невинно пропавших товарищей и с каменными лицами прыгали на коней. Еще немного – и те, кто стоит там, хвастаясь трофеями, будут смяты, раздавлены, развеяны пылью, и этого мало за дерзость. А оставшаяся в живых сотня – приказ претора – позавидует мертвым, позже они сами будут молить о милосердной смерти, но нет. Сначала с ними позабавятся солдаты, а после… До Рима их будут беречь, заботиться, чтобы в дальней дороге, не дай бог, кто не захворал или не умер в клетках. А там… Рим умеет ласково, понемногу карать наглецов на потеху толпе. Будет тебе сотня, претор, подожди чуть-чуть.

Ворота лагеря распахнулись, и оттуда тягуче полилась закованная в железо конница. Она построилась, с копьями наперевес, и, шипастая, двинулась, набирая разгон. Аларикс ждал. С самого вечера, как стемнело, приказал он копать глубокий ров у края поля. Перед этим рвом одновременно ползали воины, на две сотни шагов втыкая заостренные колья. И ров накрыт сверху тонким слоем кустарника. Как знать, не заболи голова у претора – может, и не было бы нелепой атаки конницы на потайную канаву. Но и у северных ворот ждал подарок римлянам – сегодня он не пригодился. Сотня шагов осталась – слышен грохот копыт, земля гулко ходит под громоздкой кавалерией. Пятьдесят – щиты подались назад, вытягиваясь в шеренгу. «Что-то не так…» – пронеслось в голове командира; его конь споткнулся. Римлянин с ходу врезался в землю, ломая позвонки. Рядом, слева и справа, сыпались кони; доспехи, сминаясь, пороли плоть. Оставшаяся невредимой половина всадников с разбега, который не остановил бы и сам сенат, влетела в скрытый ров, корежа ноги, спины, головы. Конский крик боли прорезал воздух. Щиты ринулись в канаву, добивая раненых.

Претор со стены наблюдал за поступью кавалерии, самодовольно улыбаясь, и так и остался стоять с отвисшей челюстью.