Жизнь и судьба прапорщика русской армии

Глава 1

Полтавская губерния. Хутор Базилевщина. 1914 год

…Сняв шинель в сенях хаты, Николай Лоза, одним движением оправив офицерскую гимнастерку, шагнул в горницу.

Мама, увидев его худощавую подтянутую фигуру в ремнях портупеи, с золотыми погонами, в щегольских офицерских сапогах, – ахнула, села на скамью и заплакала…

Перед ней стоял красивый молодой офицер – ее старший сын, которого два года назад проводили в армию новобранцем, сын, которого она нянчила в этой избе, который бегал босиком по жесткой степной стерне, сын, который мальчишкой защищал ее от гнева отца во время семейных неурядиц. И вот теперь он – офицер…

Слезы радости текли и текли по ее щекам. Она смахивала их сухонькой ладошкой и не могла успокоиться.

Николай улыбнулся, обнял маму и поцеловал.

Сестры набросились на него, а младший брат Карпуша не отходил ни на шаг…

Много лет спустя Карп Игнатьевич Лоза, младший брат Николая, в своих воспоминаниях писал об этой встрече в апреле 1917 года:

«На второй день Пасхальных каникул, в субботу неожиданно приехал брат Николай, в краткосрочный отпуск. Какая неожиданность! Какая радость! Ведь мы не виделись с 1915 года. По его приезде наступившие Пасхальные каникулы были наполнены какой-то всеобъемлющей непонятной радостью, восторгом, возбужденностью, любовью к жизни и ко всему окружающему.

Эта радость, это возбуждение усиливались и революцией, и Пасхальными праздниками, приукрашенными приездом Николая. Ведь с его приездом я ощутил легкость и нежность ко всему и какое-то трепетное и неосознанное ощущение счастья.

Отец, мать, все мы дети, с каким-то благоволением, любовью смотрели на Николая. Каждый хотел сказать хорошее, ласковое, услужить ему.

Долгая разлука в военное время, его вид, форма офицера русской армии наполняли наши сердца гордостью за него».

Невероятно, но сохранилась единственная фотография прапорщика Н. И. Лозы, сделанная во время его приезда домой в апреле 1917 года, правда Николай на ней не в форме. Думаю, именно поэтому она и уцелела.

Спустя сто лет передо мной небольшая порыжевшая фотокарточка, наклеенная на картонное паспарту. Со снимка, сделанного в Пасхальные праздники, на меня смотрели радостные сестры, гордые сыном родители и уверенный взгляд самого Николая.

На фотографии он сидит, как и отец, закинув ногу на ногу, руки со сцепленными пальцами опираются на колено. Спина прямая. Поза гордая и много говорящая о характере. Он в полувоенном пальто и в фуражке без кокарды, но все говорит, что перед нами офицер.

Взгляд твердый, уверенный, над губой небольшие усики, жесткие скулы и волевой подбородок. Непростое лицо.

Наконец, поздним вечером, братья Николай и Карп, оставшись вдвоем, говорили, говорили и не могли наговориться…

Карп вспоминал: «Только к вечеру, первого дня приезда Николая мы остались вдвоем. Сколько вопросов, сколько разговоров было у нас. В основном же делились впечатлениями о революции, о положении на фронтах военных действий, о перспективах в будущем в связи с такими событиями.

Николай с восторгом говорил о революции. Радовался этой действительности. Мечтал о скором окончании войны, о дальнейших возможностях… Мечты, надежды юности…»

Действительно юности – потому что прапорщику Николаю Игнатьевичу Лозе было тогда двадцать лет, а его младшему брату Карпу – семнадцать.

На следующий день, а в 1917 году праздник Светлого Христова Воскресенья праздновался 15 апреля, родители вместе с Николаем поехали со своего хутора Базилевщина в село Семеновку, в церковь, на праздничное богослужение. Отец заложил дрожки, украсив гриву и сбрую лошади лентами. Одетые во все праздничное, отец и мать не сводили глаз со своего сына-офицера. Гордость переполняла их сердца, им казалось, что все сельчане смотрят только на них.

«С каким видом отец и мать в первый день Пасхи, – воспоминал Карп Игнатьевич, – ехали с Николаем в церковь, в Семеновку на вечернее пасхальное богослужение. Им казалось, весь мир смотрит на них, на их сына-офицера».

Ранним праздничным утром братья Николай и Карп вместе вышли во двор… Солнце еще только вставало… Тишина и раздолье родной стороны, радость встречи с родительским домом создавали у Николая радостное и приподнятое настроение.

Младший брат Карп позже писал об этом: «На второй день, как только рассвело и взошло солнышко, мы были уже на ногах. Наскоро умывшись, вышли во двор… Какая -то легкая дрожь пробегала по всему телу… Это дрожь радости, счастья свидания с братом, радость новому времени, порожденному революцией…

Мы так были очарованы окружающим в тишине степного раздолья, вдали от грохота войны и радостью свидания в родном доме, что не слышали зова сестренки, звавшей к завтраку…»

Невольно Николаю пришла мысль, что после долгой разлуки есть наслаждение не только во встрече с любимыми людьми, но и с любимыми местами.

Действительно, места вокруг хутора Базилевщина были замечательные, кругом поля и поля, степи и степи. С детства Николай Лоза рос среди степного раздолья, среди лугов, цветов и пашен; шума колосьев, предрассветного щебетанья соловьев…

Хутор Базилевщина располагался невдалеке от села Малые Липняги Хорольского района Полтавской губернии. С севера хутор граничил с проселочной дорогой, ведущей в село Большие Липняги из Малых Липняг. С западной стороны – с помещичьими землями, а с юга и востока – с земельными участками соседей-хуторян.

Как вспоминал Карп Игнатьевич Лоза:

«Cама усадьба находилась в ста метрах от дороги. В усадьбу вела дорожка, слева от которой сразу возле дороги стояла ветряная мельница о четырех крылах.

На усадьбе находилась хата с крыльцом на юг, окруженная с запада и севера садом, площадью около гектара земли. Перед хатой простирался довольно обширный двор, огороженный тыном и надворными постройками: справа сарай для хранения сельскохозяйственного инвентаря и прочей утвари. Прямо перед хатой, в метрах в тридцати, стоял деревянный амбар, крытый железом. Левее амбара, метров за двадцать, за тыном, находился колодец с «журавлем». Во дворе возле колодца стояло большое (длинное) корыто для поения скота. За колодцем, к югу, метрах в двадцати стояла клуня (рига). Неподалеку от клуни находилось гумно, где складывалась солома, сено и прочее. С левой стороны, на восток, стоял большой г-образный сарай (хлев, конюшня для размещения там лошадей, коров, мелкого рогатого скота, овец, свиней и птицы).

Хату и сад ограждал со стороны двора деревянный заборчик, сад был обкопан ровчиком.

Со двора на север между хатой и г-образным сараем находились ворота для выезда на проселочную дорогу и к мельнице. Такие же ворота были и на южную сторону двора – выход к колодцу, клуне, гумну. За гумном простирался лужок, так называемый выгон, переходящий в конце направо в низину. В конце низины, примыкавшей к помещичьим угодьям, находился ставок. За хатой зеленел сад: с вишнями, черешнями, яблонями, грушами, абрикосами, сливами, терном, крыжовником и малинником. Росли кусты калины и ореховое дерево».

…Отпуск пролетел быстро. Не успели оглянуться, как пришлось прощаться.

«Три дня отпуска Николая пробежали как миг. На второй день Пасхи он уехал», – вспоминал Карп Игнатьевич.

На память о своем приезде Николай оставил отцу и матери большой портрет, выполненный масляными красками, где он был в офицерской форме. О том, что Николай действительно привез и подарил родителям свой портрет, написанный маслом, висевший на стене в их хате, я узнал из воспоминаний его младшего брата Карпа: «…в горнице я видел его большой портрет, выполненный масляными красками его товарищем по службе…»

Эти Пасхальные праздники остались в памяти прапорщика Николая Игнатьевича Лозы как светлые, легкие, ликующие дни. В хате было прибрано, она улыбалась чистотой. Стены выбелены, полы устланы свежей пахнущей травой. Иконы завешены красиво вышитыми рушниками, за иконами цветы бессмертника. В углу перед иконами горящая лампадка.

На праздничном столе белели пироги из пшеничной муки с разными вкусными начинками, душистые высокие поляницы. Вся их большая семья 12 человек – отец, мать, старшая сестра Пелагея, сестры Ефросинья, Дарья, братья Николай, Карп, маленький Петр, сестры Евдокия, Мария, Екатерина и Наталья, сидели за столом нарядные в праздничной одежде, лица у всех приветливые, голоса звучали задушевно и тепло.

Запомнился двор убранный, чисто выметенный, праздничный, с молодой травкой, стелившейся бархатом по всему двору. Двор, постройки, сад, залитые ярким солнцем. Запомнилась звонкая, радостная, доносящаяся с высоты ликующая песнь жаворонка.

Весь день Пасхального воскресения воздух пел колокольным звоном церквей.

Николай хорошо запомнил, как торжественно, приятно, хорошо и тепло было у него на душе в те дни в родительском доме.

Краткосрочный отпуск, предоставленный прапорщику Н. И. Лозе сроком на 10 суток, из которых дорога туда и обратно заняла почти семь суток и три дня у родных, закончился, и поезд, дернувшись вагонами и застучав колесами на стыках, уносил его со станции Хорол обратно в Москву к месту службы.

Стук колес поезда слился в монотонный гул… Офицер русской армии прапорщик Николай Игнатьевич Лоза не мог знать тогда, что такой же стук вагонных колес поезда уходящего со станции Хорол станет последним звуком, который он будет слышать в своей жизни…

За окнами поезда проплывали поля и перелески…

На какой-то миг мысль возродила прошлое, безвозвратное прошлое. Перед мысленным взором Николая Лозы пронеслись картины детства… Он вспомнил, как они мальчишками собирали в степи кизяки, разводили костер и в горячей золе пекли картошку. Спеченная таким образом в поле картошка очень вкусная. Через полчаса вытащишь ее из огня, черную, обгоревшую… Возьмешь ее горяченькую, оботрешь ее начисто, разломишь пополам, а она рассыпается, парок пускает, дымком пахнет, корочка поджаренная хрустит на зубах, подсолишь ее немножко, – вкусно, аппетитно… объедение.

Николай улыбнулся этим воспоминаниям.

Колеса поезда стучали и стучали…

Неудержимой волной нахлынули на Николая воспоминания, бессвязные, отрывочные, все новые и новые:

– Вот лужок, озерцо заросшее кругом вербами, плакучими ивами, где так приятно было в знойный летний день сидеть в тени, слушать шелест теплого ветерка…