Сталин-центр

– Вы, к примеру, можете собрать деньги со своих клиентов. Они ведь больше вас заинтересованы сохранить свои тайны, – коротко ответил он.

От удивления у меня даже рот открылся и довольно долгое время не получалось найти подходящего ответа.

– Да ты, вообще, в своем уме, Григорьев? Это ж мой верный конец! Представляешь, что будет, когда я скажу своим клиентам, что не смог сохранить конфиденциальность? Это просто невозможно!

Вместо ответа он протянул мне салфетку с написанной на ней суммой. Видимо, мои глаза округлились еще больше.

– Мне все равно, что с вами будет, – сделав ударение на слове «вами», отчетливо произнес он. – Если не хотите в тюрьму, включите голову. А даже если вы и вся ваша контора перестанете существовать, от этого только польза будет. Пробовать сбежать не советую. – Говоря это, он как-то недобро улыбался. – У меня всё. Даю ровно месяц.

И он ушел, оставив меня в состоянии шока.

Естественно, я узнал всю подноготную этого полоумного вымогателя. Но как бы глубоко я ни копал, найти его ахиллесову пяту не получалось. Среди моих многочисленных связей не нашлось той, которая смогла бы оказать на него влияние. Не берусь судить, в силу каких обстоятельств, но он был совершенно недосягаем. Выяснив это, я уже готов был явиться с повинной и постараться выторговать свободу, сдав с потрохами этого господина Григорьева. Но чем больше я о нем узнавал, тем неосуществимей становился и этот план. Следователя просто невозможно было заподозрить хоть в чем-то, кроме ношения дорогих туфель, что, естественно, законом не запрещалось. Его биография была кристально чистой. Ни собственности (он даже действительно жил в ведомственном общежитии), ни родственников, ни друзей, внезапно разбогатевших за время его служебной деятельности. Можете быть спокойны, уж я-то проверил все на совесть. При таком раскладе мой план был обречен на провал, ведь никаких доказательств у меня не было. Как не было и надежды, что он подставится при получении денег.

С другой стороны, не мог я воспользоваться и его «советом» собирать откуп со своих клиентов по одной, но весьма значительной причине: меня бы просто-напросто закопали – в буквальном смысле слова. Впрочем, точно такой же конец меня ожидал и в случае, если делу дадут официальный ход. Тогда я бы потянул за собой слишком длинную вереницу серьезных людей, для которых самым очевидным выходом было бы просто навсегда избавиться от меня.

Ситуация складывалась какая-то уж совсем безвыходная, так что мне ничего не оставалось делать, как пренебречь предостережением относительно попытки сбежать. Первый порыв взять руки в ноги возник по истечении первой недели после разговора в тире. Именно тогда стала полностью очевидна невозможность выпутаться из этой истории живым. Я уже даже сумку упаковал, сел в машину, чтобы ехать в аэропорт, но в последний момент передумал. «Какого черта? – сказал я себе. – Нужно подготовиться получше!»

И я взялся за подготовку. Первым делом я продал свою фирму. Получилось за копейки, зато быстро. Покончив с бизнесом, я принялся за все остальное. В итоге за два дня до окончания отпущенного мне срока у меня во владении ничего не осталось: ни машин, ни квартир, ни дома. Правда, появилась приличная сумма (к слову сказать, только четверть того, что требовал Григорьев, но за такой короткий срок продать дороже было попросту нереально) да паспорт гражданина Греции на чужое имя. Я от души надеялся, что об этом приобретении никому не стало известно. Иначе все мои усилия рисковали оказаться напрасными.

Но, даже завершив все дела, опрометью в бега я не бросился: всему должно быть свое время. Отсутствие выдержки в такие моменты чаще всего и является причиной неудачи.

Оставшиеся два дня я безвылазно провел в номере недорогого отеля, либо смотря бестолковый телевизор, либо изучая вид, открывавшийся из окна. Даже еду просил приносить мне в номер. Впервые за несколько лет мне выпала возможность побыть наедине с самим собой. С того самого моего первого рабочего дня я всеми силами сторонился праздности. Причиной этому поначалу была собственная совесть, которая превращала любое уединение в самый настоящий ад. Со временем моя душа все больше и больше покрывалась черствой коркой безучастности, что исключало саму возможность внутренних терзаний.

Сейчас же для меня наступило время перемен. Прошлая жизнь бесповоротно завершилась, а о новой мне было даже страшно думать. Я сидел у окна и просто смотрел на спешащих людей, на вереницы машин, на не знающий остановок в своей суете город. Казалось, сама судьба извлекла меня из этого нескончаемого потока, находясь в котором невозможно думать, и ткнула носом в реальность. Весь окружающий мир предстал передо мной в отвратительном своим откровенным лицемерием свете. Почему, например, неуч, сидящий в своей дорогущей тачке, купленной на заработанные перепродажей китайского ширпотреба деньги, откровенно глумится над пешком переходящим дорогу доктором наук, который, имея возможность предложить стране, ну, скажем, новый, революционный метод выращивания хлеба, стал никому не нужен? Почему разбогатевший на продаже по частям бандитски приватизированного советского завода бывший партийный деятель средней руки, ни разу в жизни не ударивший палец о палец, мнит себя человеком высшего сорта, нежели сварщик, отдавший свое здоровье и молодость этому самому заводу, а теперь вынужденный влачить жалкое существование, работая охранником в супермаркете? Почему узбек, средь бела дня в девяносто первом насиловавший на задней площадке автобуса беззащитную девушку только за то, что она русская, требует нынче равных прав, но не у себя в Ташкенте, а тут, в Москве? Почему процветали такие, как я и Григорьев, падальщики по своей натуре, а честный человек как вид был обречен на постепенное вымирание? Не иначе как мир перевернулся с ног на голову. А ведь я сам служу инструментом еще большего «переворачивания» и расслоения. Вернее, служил до недавнего времени… хотя разве это что-то меняет?

Словно находясь в каком-то трансе, я все думал и думал, не в силах заставить себя отвлечься на что-то. Так эти два дня и прошли. Нетерпение, владевшее мною вначале, исчезло, сменившись чувством какой-то обреченности и опустошенности.

– Максим Сергеевич, вы неважно выглядите. Расстроены чем-то? – приветствовал меня появившийся будто из ниоткуда Григорьев.

Я ждал его появления весь день, просто бесцельно слоняясь по дорожкам ВДНХ с пухлым портфелем через плечо, но его появление все равно застало меня врасплох.

– Сейчас ты тоже расстроишься: мне даже половины суммы собрать не удалось.

Но он, казалось, совершенно не огорчился, а, наоборот, заулыбался еще шире. Лет сорок на вид, высокий рост. Такое простое, открытое, располагающее к себе лицо, гладко выбритые щеки, короткая стрижка, а глаза… Словно детский ясный, пытливый взгляд, который заставил меня поежиться.

– Ну… Придется дать вам небольшую отсрочку. – Глядя на меня в упор, он ободряюще подмигнул. – Так что не нужно так переживать.

– Ты не понял?! – вспылил я, не в силах больше сдерживаться. – Мне неоткуда взять больше! Понимаешь? Дай мне еще хоть год – мне все равно не насобирать полностью. Так что забирай все, что есть, и оставь меня в покое!

Я сорвал с плеча портфель и принялся совать его в руки следователю. Но он отскочил от меня, словно от прокаженного, подтвердив тем самым мои опасения насчет невозможности уличить его в получении денег.

– Вот этого делать не стоит, Максим Сергеевич! – Его голос моментально стал холодным, и в нем появились приказные металлические нотки.

Мои руки вмиг опустились как по команде.

– Мне от вас нужно именно столько, сколько я указал, и ни копейкой меньше. И все сразу, а не частями.

Я обреченно покачал головой и без сил опустился на первую попавшуюся лавочку.

– Как ты прикажешь мне это сделать? Скажи мне! Ты хоть представляешь, какие это огромные деньги?! А у меня уже ничего не осталось, все здесь уместилось. – Я похлопал по портфелю, лежавшему у меня на коленях.

– Если бы я все знал сам, к вам бы уж точно не обратился, – снова ставшим нормальным голосом проговорил следователь и уселся рядом со мной.

– Ну а что ты с ними собрался делать? Чтобы потратить столько, нужно порядком попотеть, да и то, наверное, до конца не растратишь.

Мне вдруг стало интересно, что же он ответит. Он не закатил мечтательно глаза, как делают все жаждущие богатства, а сидел и смотрел прямо вперед.

– Боюсь, что вы меня сейчас не поймете, Максим Сергеевич. Или, может, называть вас Николас? – назвал он имя из ожидавшего меня в камере хранения нового греческого паспорта.

Сказать, что этим вопросом он застал меня врасплох, – не сказать ровным счетом ничего. У меня похолодело внутри. Как он мог об этом узнать? Сколько ни старайся уменьшить количество людей в цепочке и ограничить их информированность на минимальном уровне, всегда найдутся те, кто увидит всю картину целиком. Не иначе как кто-то из них проговорился. Эта и другие мысли плясали в моей голове, создавая самую настоящую панику. Видимо, мое состояние, которое просто невозможно было скрыть, позабавило следователя. Он долго с интересом изучал меня, а потом хлопнул по плечу.

– Ну ладно! Так и быть. – Словно делал мне одолжение. – Я поручу вам кое-какую работу, по окончании которой мы разойдемся.

И он замолчал, продолжая внимательно следить за моей реакцией. А до меня сказанное дошло не сразу, но, когда дошло, показалось настолько абсурдным, что я уставился на него ошарашенными глазами. Истолковав это как сигнал продолжать, он заговорил вновь:

– Скажу честно: работка не из легких, но вам она по плечу. Собственно, именно поэтому и состоялась наша встреча. На сегодня всё. За более точными инструкциями попрошу прибыть завтра. Адрес узнаете позднее.

4

Адрес я действительно узнал позднее. И весьма банальным образом.

Мне ничего не оставалось делать, как направиться в ту же гостиницу, в которой я провел последние два дня. Уже в ее дверях путь мне преградила пожилая женщина с циничным лицом, какие бывают у трамвайных кондукторов.

– Куда прешь? – грубо спросила она, удостоив меня презрительным взглядом. – Места, что ли, мало?

Не имея возможности пройти с ней одновременно, я был вынужден отступить и дать ей выйти первой.

– Мне кажется, для вас на вахте оставлено сообщение, – совершенно неожиданно бросила она мне вслед пренебрежительным голосом.

Удивившись про себя, я все-таки подошел к девочке на ресепшен, который тетка старомодно перекрестила на свой лад. Сообщение меня действительно дожидалось.

– А не вот эта ли «милая» тетечка, с которой я столкнулся на входе, оставила его? – выделив слово «милая», поинтересовался я у девочки.

В ответ она с пониманием утвердительно кивнула.

Я еще толком не отошел от встречи с Григорьевым, а тут еще что-то новое наваливается. Или не новое? На развернутом листке обнаружились напечатанный адрес и время.

– Во что же это я такое вляпался? – удрученно проговорил я себе под нос и, засунув бумажку в карман, снова направился к входу в гостиницу.

Сомневаться в том, что записка была адресована именно мне, не приходилось, поэтому на следующий день, ровно к назначенному времени, я прибыл на место. По указанному адресу возвышалась пятиэтажная автостоянка, поблекшая и неприглядная, по первому впечатлению, наверное, и вовсе заброшенная. Так как передвигаться мне теперь приходилось отнюдь не в комфорте собственной машины, а, как и всем простым смертным, пешком, то добрался я в значительной степени взмыленный и порядком разозленный.

Руководствоваться в дальнейшем маршруте было нечем, поэтому, немного осмотревшись, я просто взял и вошел в главные ворота, однако дальше въездной площадки идти не решился. Несмотря на впечатление запустения, которое создавалось снаружи, внутри имелись красноречивые свидетельства обратного: более половины мест, четко разграниченных не иначе, как свежей краской, были заняты машинами. Из одной и вышла та самая тетечка, которая оставила мне записку.

– Вы вовремя, Максим Сергеевич, – похвалила она. – Здравствуйте.

Сохраняя каменное выражение лица, я подошел к ней.

– Давайте немного прокатимся. – И она повелительно указала на машину.