Ольга

«Она пишет!» – подумал офицер. – Хорошо, я дам бумаги…

Он велел внести шкатулку свою.

– Она, верно, посылает записку в двор?

– Да уж вестимо, – сказала хозяйка, выходя.

– Послушай, милая: когда будешь посылать записку, то уведомь меня; кстати и мне нужно послать к помещику…

– Хорошо, сударь, хорошо.

Офицер с нетерпением ждал посыльного. Вскоре хозяйка привела с собой мальчика…

– Вот, сударь, он снесет записочки ваши.

– Пусть же он подождет здесь; я сейчас напишу.

Хозяйка вышла.

– Куда же ты дел записку, которую тебе поручили отнести? – спросил вдруг офицер мальчика.

– Да вот, – произнес испуганный мальчик, вынимая из-за пазухи завернутое в платок письмо.

– Покажи сюда! – И он взял письмо, сложенное запиской, взглянул на надпись: написано по-французски «A monsieur d'A…».

– Она, вишь, не велела никому отдавать, кроме барина.

– Неси скорее, да смотри, отдать в руки самому барину…

Мальчик ушел.

Беспокойно ходил офицер по комнате и, часто подходя к запертой двери, которая вела в покой Ольги, прислушивался. Все было тихо, только иногда приходила хозяйка с предложением, не прикажет ли Ольга что-нибудь покушать. Один ответ: нет. Наскучив ожиданием, офицер вышел проходиться, пошел по направлению к роще, которая прилегала к помещичьему саду.

Вскоре возвратился посланный Ольги, отдал ей ответ.

– Боже! – вскрикнула она, развернув записку. – Этот человек хочет моей смерти!..

Голова Ольги склонилась на руки, слез не было в очах ее: она уже выплакала их; и к чему слезы – эти родники несчастного сердца, когда они уже не могут ни утолить болезненной жажды, ни утушить огня, сжигающего внутренность?

Бедная! у ней нет друга, которому она могла бы сказать хоть «прости!» Нет друга, который спросил бы ее: «Куда ты идешь, Ольга?»

Уже смеркалось; офицер возвращался домой. Подходя по тропинке рощею, вдруг заметил он Ольгу: она пробиралась опушкою к ограде сада. Скрываясь от нее, он шел за ней следом.

Она села под густой липой на дерновой скамье и закрыла лицо руками.

Не прошло нескольких минут – вдали скрыпнула садовая калитка; вышел мужчина в плаще, осмотрел вокруг себя и пошел прямо к роще. Он приближался к липе. Его шаги вывели Ольгу из онемения; она сжала руки, с ужасом взглянула на неизвестного, которого глаза, казалось, загорелись, увидев ее.

– А, Ольга, ты думала уйти от меня, – произнес он со злобной улыбкой, подходя к ней и намереваясь сесть подле нее на дерновой скамье. Но Ольга упала перед ним на колени, с умоляющим взором сложила накрест руки, хотела говорить и не могла произнести ни слова.

Неизвестный взял ее за руку. Она отдернула руку.

– Пощадите бедного старика!.. – произнесла она наконец задыхающимся голосом.

– Изволь, мой друг, я для тебя все сделаю, Ольга…

– Клянитесь мне, клянитесь, что вы избавите его и дадите ему приют по смерть…

– Клянусь тебе, Ольга, клянусь! – И он схватил снова руку ее, но снова она отдернула.

– Еще одна просьба… – И Ольга бросилась в ноги к нему: – Пощадите меня!

Неизвестный, не отвечая ни слова, обхватил Ольгу, но она была уже без чувств, тяжела, как камень.

– Отец!! – раздался вдруг голос подле.

Ольга выпала из рук неизвестного.

– Отец! – повторил офицер и, бросившись к беспамятной Ольге, он схватил ее на руки и исчез в завороте тропинки, ведущей к селу.

Бедная, кто узнает, что у нее на сердце? Она молчит, молчание ее так уныло, сердце ее так сжато. Что сделала она худого, что вышла замуж, что муж любит ее более себя, что она любит мужа более себя? За что ж совесть ее упрекает, а люди говорят про нее недоброе? Люди говорят, что она свела запрещенные связи с молодым человеком, сыном своих благодетелей, бежала с ним из дома, что через нее лишен он наследства…

– Ольга, о чем ты грустишь? Признайся мне, у тебя что-то лежит на душе? Любовь не таит сердца… – сказал однажды ей муж.

У Ольги полились из глаз слезы.

– Признайся, друг мой! – повторил он.

– Мое признание не поможет, – отвечала Ольга, – но я должна тебе сказать… Если б я знала, что ты сын его, я бы не вышла за тебя замуж; но ты скрыл от меня… и… твое благодеяние лишило тебя наследства и любви отцовской, а меня спокойствия. Я буду несчастной причиной будущего твоего раскаяния…

– Ольга, Ольга! Если бы твои благодетели назвали тебя своей дочерью и, по капризу на родных, вздумали тебя сделать наследницей своего богатства, захотела ли ты пользоваться этим счастием?

– Нет, оно чужое.

И мне чужое все в доме их; я был прививное дерево, носил не свое имя; с малолетства взяли они и меня, как тебя, на воспитание и отдали в корпус; я, может быть, не узнал бы этого никогда, если б, к счастию, наш общий благодетель в гневе не уведомил меня сам. Ольга, меня хотели лишить отцовского имени! Я его не променял бы никогда на мнимое право владеть чужим богатством и благодарю судьбу, что тайна раскрылась прежде, нежели совершилась несправедливость. Может быть, я уронил бы чужое имя, может быть, чужое наследие жгло бы тайно, мучило мою душу… Может быть, я бы пал под чужой ношей. Нет! – малое свое дороже, вернее незнакомого величия.

Ольга обняла мужа своего.

– Мы равны и несчастьем своим, – сказала она. В это мгновение раздался в другой комнате голос:

– Где моя барышня, Ольга Владимировна? Пустите меня взглянуть на нее…

– Андреян! – вскричала Ольга, выбегая из комнаты. Старик стоял в дверях… Ольга обняла его со слезами радости.

– Тебя освободили, Андреян?

– Да что ж бы они сделали правому? – гордо спросил Андреян.

Примечания редакции