Хроники сказок о трассе непуганых странников

Это был немного грузный, с большим животом мужчина, с квадратной белой как снег лопатообразной бородой.

Первый раз он появился случайно, будто не совсем понимая правильно ли он зашёл в это заведение. Было ощущение словно странник кого-то искал или чего-то. В отличие от монаха у него был совсем небольшой рюкзачок, длинная тёплая куртка и вязанная голубая шапочка.

На лице у него сияла при этом улыбка совершенно счастливого человека. Зайдя в кафе, он оглядел помещение, выбрав столик у окна, на котором приземлялся раньше и старый монах. Подошёл, снял рюкзачёк и попросил чаю.

Была ночь… Осенняя прохладная ночь. Аскольду не спалось и он, пребывая в думах сидел у окна. Клиентов не было, а одна из работниц Аскольда дремала за баром в кресле. Когда странник попросил чаю Аскольд тут же встрепенулся и зайдя за барную стойку налив горячего чаю в стакан принёс его страннику.

– Благодарю. – всё по-прежнему улыбаясь проговорил странник, а потом как бы невзначай добавил, – Потерялись во времени?

– Простите не по – нял Вас …. – запинаясь ответил Аскольд.

– Не тужите. Надо так. А Вы как хотели. У Вас то забыли его давно. – произнёс человек с бородой.

– Кого его? – не понял Аскольд.

– Творца, Господа нашего. – сказал странник, излучая при этом свет.

В ту ночь Аскольд и странник много говорили обо всём, но это была лишь их первая встреча.

Самым удивительным было то, что странник впредь появлялся только тогда, когда на Аскольда особенно нападала тоска.

Странник делился с Аскольдом многими сокровенными тайнами и наверно хотел того же от Аскольда. Но Аскольд упрямо молчал, он слушал задавал вопросы, много вопросов, но о себе старался не говорить.

Странник поведал ему историю своей непростой жизни.

– Мне было двенадцать лет и рос я большим непоседой, – как-то стал рассказывать странник. – И вот как-то залез я на крышу сарая голубей погонять. Брат их водил старший … Не помню, как вышло, но сорвался я с крыши, а между сараем и курятником верёвка перетянута была, но видать сильно ослаблена. Падаю я прямиком на неё и как так вышло никто по сей день не знает и не ведает. Но попал я в петлю и как та петля образовалась тоже никто так тогда и не понял. Ну так и повис я в петле. И вижу я сам себя на земле лежащим и петля вокруг шеи. Но не страшно мне было не сколько, а даже дюже весело при этом. А рядом мать вижу, брата, а он шею мою из петли вызволяет. А ему кричу тогда главное ведь, Митька не надо!! НЕ надо!! Отпусти меня! Мне тут хорошо! А потом меня куда-то тянуть как стало и лечу я сквозь звёзды и мрак и навстречу к свету яркому и белому, белому. И только услышал я тогда голос красивый, красивый. Сказал он мне тогда, что рано мне сюда, а они меня тогда специально вызвали, чтобы даром наделить. Даром видеть всё то, что другие не видят. А потом очнулся я, и надо мной лицо брата старшего вижу и матери заплаканное. Брат меня из петли достал и дыхание искусственное стал делать. А с того дня другой стал я. У соседа сын в армии в госпиталь попал. Не знал он ничего, а я его увидел и сказал ему об этом. У бабки корова пропала, искали селом всем, а я ей поведал, что цыгане в село другое увели. Нашла она её потом через милицию. Много чего было … И ушёл я в двадцать пять лет, после того как институт закончил и армию отслужил послушником в монастырь один. Не знал я что с даром моим мне делать. Решил монахом стать. Долго послушником был, пока не решил постриг принять. Молились за меня тогда старцы монастыря денно и нощно, но явление было самому главному старцу, что нельзя мне до старости монахом быть, а должен я принять странничество и уйти на долгие, долгие годы. Уйти из дома, оставить всех близких и родных мне людей, забыть о них. И ходить из монастыря к монастырю по всей земле, пока в один день мне знак будет, чтобы в последнем монастыре я постриг принял и остался там до конца дней своих. Вот так и хожу уже тридцать лет как … Обо мне и фильм снимали киношники одни – документальный и очерки писали журналисты столичные. А я вот хожу пока и хожу. И бесы на меня нападали, извести хотели …

Дурно стало от этих слов Аскольду, но не подал он виду этому.

– И люди злые меня убить хотели, это те, в кого бесы вселились. И даже оборотня я как встретил. Ночью на кладбище. Дело на юге было … Монастырь там стоит в лесу, старинный больно. Братия его меня знает, а путь к нему через лес лежал, а в лесу кладбище было тоже старинное. Сошёл я с электрички на станции, а до монастыря ещё вёрст двадцать идти, а солнце к закату клониться. Что делать… Осень глубокая, уже и промозглость ночная, а в монастыре и на ночь примут и накормят. Ну не в лесу ж ночевать. Пошёл я с котомкой своей на плече. Иду, иду. По мне так и вёрст двадцать прошёл, а лесу конца и края нет. Наконец показались кресты сбоку от меня, а ночь лунная была и тени от крестов прямо рядом с деревьями ложились на покрытую жёлтой листвой землю. Птица тут ночная заверещала и прямо как в кино каком-то. Жутко мне тогда сделалось. Жутко … Не скрою. Но не стал я останавливаться. Иду дальше. А видно центр кладбища начался. И дорога лесная аккурат прямо через центр кладбища идёт. Вокруг плиты могильные мхом заросшие, кресты согбенные к земле. И вижу я краем глаз своих, что сбоку от меня движение какое-то. А я про себя всю дорогу пока иду псалом, Царя Давида, читаю. Ну думаю, хорошо если зверь лесной может какой. Диких то тут давно особо не водилось, а может и собака какая. Вот это то было мне страшно. А то с голодухи то и простая собака на человека кинуться может. А то ещё хуже человек какой блудный.

А движение всё сильней и сильней справа от меня, а я как раз с холмом поравнялся у которого две плиты могильные были. И вот тут вой страшный раздался, нечеловеческий вой. Наверно я тогда-то и поседел наполовину. И вижу я спиной ко мне согнувшись стоит кто-то. Че—ло—век… Да именно человек голый причём. Конечно я хоть и ясновидящим стал, и в монахи податься решил и странничал много лет. Но всё-таки был я человеком советским и не верил я этих демонов всяких и в леших, и в домовых тем более в оборотней. Наверно думал, что сказки всё это. Хотя знал, что бесы и черти есть. – странник остановился перевезти дух, а Аскольд подумал, что и бесов то он не знает.

Но странник тем не менее продолжал.

– Стоит человек голый на четвереньках и воет нечеловеческим голосом. А вижу я его, простите только спину и зад голый. И вдруг выпрямляется он медленно так, как будто ещё и трясясь при этом … Тело его всё в вибрации ходуном ходит. НЕ смог я дальше идти, словно в ступор встал. Остановился и смотрю на него в упор. А тело его всё дрожит и дрожит и вдруг стало покрываться шерстью оно. Всё с ног до головы … Душа у меня в пятки ушла. Понял я кто передо мной. Но знаете ли друг мой … Мне даже почему-то потом и не страшно было. Непонятно да… Возможно, но ведь согласитесь нет пределу человеческой фантазии. Но даже самая страшная, самая изощрённая фантазия не может заменить то состояние, когда ты видишь то, что не поддаётся логике человеческого мышления.

А человек то был или зверь, но оборачивается он ко мне. Никогда знаете ли не забуду я лица его покрытого шерстью и глаз, – странник отвёл глаза в сторону и было видно, что ему трудно говорить об этом.

Он молчал минут десять, смотря куда сквозь Аскольда, а потом сказал.

– Вы знаете, наверно и его можно назвать творением Господа, ведь что не делает и творит дьявол и это всё по воле Господа. Только диву даёшься тому, на что способен разум того чьё имя есть три шестёрки. Понял я тогда, что и молитва меня сейчас не спасёт. Бросился я бежать так как никогда наверно в жизни не бегал. Сучья хлестали меня по лицу со всех сил, рвали одежду на мне и кожу в кровь. А сзади слышал я тяжёлое дыхание и дух чуял звериный. Не помню, как у ворот монастыря я очутился и со всей силы стал ногами бить о калитку железную. Упал я тогда, а меня уже почти сознания лишённого в монастырь монахи затащили. А полу зверь видно распятия на воротах храма испугался, потому как видел я его глаза, горящие огнём в листве ночной, но фонари храма площадку перед ним освещали и видно, что и это его остановило тогда вместе с распятием.

Я ведь обычно всего двое суток в любом монастыре проводил, куда ноги приводили, но в этом я на месяц задержался. Заболел тогда лихорадкой, а неделю так вообще в забытьи был. Монахи чаем из трав отпоили. Сказал мне тогда старец их, отец Виссарион, Оборотня ты встретил. Видишь, как наш мир устроен – нечисть рядом со святыми местами кружиться. В лесах этих и зверя то не осталось, а демона ты узрел. В старину глубокую здесь ведь капище языческое было, и кто знает, что за лихо они тут водили. А тебе знак через это Господь дал. А какой ты потом сам поймёшь.

Много лет прошло, и только потом понял я, что Господь проверял меня, а мне предстояло дальше странничать.

Вот так и хожу из храма в храм, из монастыря в монастырь и из города в город.

Потом странник исчез.

И прошло довольно много времени прежде чем появился еще один странник. Он был очень сильно похож на первого, того настоящего странника, но с той разницей, что говорил немного другие, сначала не совсем понятные вещи, смысл которых стал доходить до Аскольда гораздо позже. Сначала Аскольд решил было, что это другой, совсем другой человек, только больно похожий на первого, пока в уже изрядно помутненном сознании и самого Аскольда, начала вырисовываться картина того, что на самом деле это было в общем то одно и то же лицо.

Первый странник говорил о Боге, а второй постоянно твердил о каком-то непонятном вожде пролетариата, для которого он и был Богом. Для первого Бог был Космический разум, а для второго вполне живая историческая личность, которую он выдавал за Бога.

Первый искал в дороге Бога и шёл куда его вёл Бог, во всяком случае так он говорил Аскольду, а второй шёл по по одной и той же схеме, представляющей собой пятиконечную звезду, состоящую из пяти городов, в которых стояли памятники тому самому загадочному для Аскольда вождю пролетариата. Так он и шёл от одного города к другому. Кого искал он? Он и сам не знал …

Почему странник поклонялся сначала ТВОРЦУ, а потом и вождю какого-то пролетариата, так и осталось тайной для Аскольда.

Сама аббревиатура столь странных сочетаний слов – вождь пролетариата, была будто какой-то неизведанной формулой для него, которую ему ещё предстояло разгадать в будущем.

А открыл её для Аскольда один маленький человечек, оставивший в душе Аскольда совершенно неизгладимый след и было у этого человечка странное прозвище – ПЕВУН.