Философия современности и межвременья. Издание 3-е, исправленное и дополненное

Это – «поколение отцов», и оно вступает в эту эпоху уже во взрослом состоянии. «Отцы» становятся крупными и мелкими лидерами, увлекающими толпу, и начинают межвременье тем, что окончательно перестают соблюдать нормы устаревшей и утратившей легитимность цивилизации. В СССР они отчасти обусловливают стиль советского постмодерна. Можно предполагать, что с того момента, как в СССР легитимная экономика стала уравновешиваться теневой, начинается цивилизационный поворот. Он даже был замечен закрытым пленумом ЦК КПСС, – тогдашней власти, – в ноябре 1979 г.

Лидеры затевают реформы цивилизационных институтов, в то время как все остальные либо продолжают соблюдать устаревшие правила, либо поддерживают лидеров в их реформаторской деятельности. Говоря на языке советского марксизма, лидеры конституируются как «квазикласс», своего рода классовый зародыш, старающийся выжить и перехитрить другой квазикласс – господствующую «номенклатуру»[21 - По М. Восленскому.]. Так зарождаются тенденции, за которыми начинается уже классообразование и противостояние, вплоть до антагонизмов.

Квазиклассы появляются на постмодернистской стадии предшествующей цивилизации, как в СССР в 70—80 гг. распространилась теневая экономика, теневая политика, теневая мораль, и каждый человек, каждое предприятие вынуждены были функционировать в полях обеих – теневой и легитимной – структур. Поколение отцов на первом этапе межцивилизационной эпохи меняет эти структуры местами, то что было теневым, становится легитимным, то, что было легитимным – оказывается теневым.

В целом, поколение отцов освобождается от прошлого политически и экономически, но не морально, на них сказывается тот факт, что их взросление и становление как личностей пришлось на циничные времена предыдущего постмодерна. Но срок поколения отцов – то самое время, когда они дают импульс всем областям общественной жизни. А потом их сменяет второе поколение – «дети». У нас, это те, кто родился в 80—90 гг., и вырос, либо не помня и не зная эпохи СССР, либо зная о ней только по безответственным экранизациям и книгам.

Начинается второй этап, в котором возникает первичная социальная структура, являющаяся агрегированной суммой субъектов: мелкие партии, предприятия, неформальные объединения, разрозненные профсоюзы, криминальные группировки и т. д. Горизонтальный диалог сопровождается вертикальным, воцарившуюся среди населения анархию пытается обуздать власть. Тогда группами первичной социальной структуры становятся и новые, и унаследованные от предыдущих времен: территориальные и отраслевые корпорации: производственные комплексы, банковские объединения, армия, правоохранительная и пенитенциарная система, система образования, науки, государственной бюрократии и т. д. Они выполняют конфигурирующую роль и пытаются установить свои формальные коммуникации для начавшегося экзистенциального диалога. На втором этапе власть заявляет преимущественно о своей субъективности и вступает в противоборство с остальными субъектами. В этот момент возрастает тенденция, которую принято называть «реставрацией» не во французском смысле, а в общеполитологическом.

Реставрация, на самом деле, реставрирует только одно: формальную целостность государственно-политической системы. Конечно, в обществе еще многочисленны слои, выросшие при «старой власти», но социальные силы, поддерживающие реставрацию, уже другие. Поэтому «старые парадигмы власти» оказываются всего лишь образцом для подражания, намекающим на «былое величие», но ни в малейшей мере не наполняющие новую власть содержанием.

В силу общей дезинтегрированности, каждая группа на втором этапе проводит собственную политику, мало считающуюся с политикой других групп. Теперь экзистенциальный диалог идет уже между корпорациями, включая в их список и властные органы. Людям же предоставляется выбор: либо примыкать к сильнейшему, либо сохранять свободу, отказываясь от корпоративной и властной поддержки и защиты, а то и попадая под давление корпораций. Складываются дезинтегрированные рынки: нефти, продовольствия и т. д. Они формируются, в первую очередь, не как общегосударственные, а как внутрирегиональные и межрегиональные. Но самые экономически эффективные из межрегиональных рынков очень рискуют попасть в зависимость от авторитарной власти, рассматривающей себя не только как политическое явление, но как политику, создающую свою экономику. Властная вертикаль, вовремя не устраняющаяся от управления, с течением времени превращается в матрицу порядка и рациональности, экономически закрепляется и определяет сознание всех участвующих в ней людей. Она заставляет и жить, и воспринимать реальность, и интерпретировать ее только под своим углом зрения.

У обособленных рынков обнаруживается разная скорость развития, различные весовые категории, мировоззрения и интересы. Они вступают в противоречие друг с другом, и начинается конфликт экономик, политических стратегий и элит. Нарастает напряженность в межрегиональных отношениях, формируются несколько взаимоконфликтных идеологических «центров». Все это пропитывается молодыми поколениями, не связанными с предыдущей эпохой, но усваивающими ее циничный формализм.

Отсюда и сам второй этап межцивилизационной эпохи, как преобладающим экзистенциальным состоянием, характеризуется дезинтеграцией нравственности и еще большей, чем на первом этапе, дезориентацией персонифицированных индивидов. Проще говоря, перед людьми возникает многообразие относительно стабильных, но слабо скоординированных смысловых ориентиров, из которых, тем не менее, необходимо выбрать один, несмотря на полное отсутствие привычных оснований для выбора и вызванную этим растерянность.

Часть молодого поколения, восприняв цинизм старших, превращает его в собственный естественный эгоизм, основанный на блоговом характере его разума, позволяющем ему рассматривать всю социокультурную среду как еще не освоенный ими материал природы. Они неосознанно солидаризируются со старшим поколением и, неожиданно для себя, становятся вместе с ним субъектом реставрации. На «дело реставрации» работают не одни только проправительственные организации. В нем фактически участвуют и оппозиционные круги в бизнесе и в политике, и криминальные круги, и люмпенизированная молодежь и т. п. Стремление к реставрации является ясно различимым смыслом жизни молодого поколения. Эта нравственная позиция легко оформляется и направляется властью, которая на втором этапе межцивилизационной эпохи тоже заинтересована в реставрации во благо населяющих ее чиновников.

Диаметрально противоположная группа молодежи романтически отрицает формализм, нацеливаясь на нераспознанное будущее. Но при этом, например, в России, она сама расслаивается на тех, кто это будущее представляет в виде мечты о прошлом величии и на тех, кто находит в нем свою мечту об абсолютной вестернизации (или ориентализации) России.

И наконец, наиболее обширная часть молодого поколения растворена в суеминутности переживаемого момента. Эта «пляшущая молодежь», веселая, игривая, в меру циничная и в значительной степени инфантильная оказывается в итоге предметом конкуренции первых двух групп и становится социальной базой экзистенциальной революции.

На втором этапе нарастает противоборство между реставрацией и обновлением, накаляющая атмосферу пляшущей молодежи, по сути, совсем не желающей «загружаться», а стремящейся лишь избавиться от нарастающего морального напряжения и вернуться к своей веселой игре. Это их стремление и реализуется экзистенциальной революцией. Она сметает и фарс реставрации, и остатки былых ценностей и иллюзий, и дает шанс межцивилизационной эпохе перейти к третьему, завершающему этапу – формированию новой системы ценностей. «Поколение детей» морально делигитимирует цивилизацию, они – носители экзистенциальной революции. Это и «мажоры» – дети богатых родителей, и «эффективные» (на наш манер) менеджеры, и «бизнес-инструкторы», и поп-артисты, журналисты, и «офисный планктон», и уличная гопота, и даже те представители старшего поколения, кто побуждает себя встраиваться в задаваемый детьми стиль жизни и т.д., но их «порядок» – правила игры как таковой, и относятся они к нему именно как к игре.

Это глубоко неквалифицированное, но обладающее удивительным цинизмом поколение. Они могут прийти на предприятие и устроить там «психологический тренинг» для опытных работников кадровых отделов с многолетним стажем, обучая их, как «правильно» управлять кадрами. Могут явиться в университет или академический институт и выступить там со словами: «Забудьте всё, что вы раньше знали, и начните с чистого листа», – этим предлагая кандидатам, докторам и академикам забыть содержание своих работ по физике, истории или экономике. Их стиль – гламур, мышление же – поверхностно и дискурсивно. Они утилитарны, однако не по-западному, где утилитаризм по сути синоним практицизма, а в эгоистически-корыстном смысле.

Однако именно они смывают все остатки морали былой цивилизации и утверждают на ее месте цинизм и нигилизм, причем даже не ницшеанский, а в духе Минаевского «Евгения Онегина нашего времени», написанного в аналогичные времена 60-х гг. XIX века. Они завершают начатую отцами деконструкцию предыдущей социальной системы, и на месте страны появляется наполненная хаосом и абсурдом строительная площадка. И начинается выбор нового пути, еще допускающий, наряду с реальными, фантастические варианты, вроде образования методом чипизации и подчинения человеческого сознания искусственному интеллекту[22 - См. напр. http://map.edu2035.org/futuremap?force (дата обращения 20.07.2019).].

Во время детей дезориентация начинает угрожать целостности общества и ее стремится усмирить политическая власть. Однако, чем больше дети взрослеют, тем больше они заражают саму власть своими раздробленными идеалами, политика власти становится абсурдной, соответствующей объекту ее управления.

А за ними уже идет третий этап – «поколение внуков и правнуков», появившихся на свет в хаосе и бессмыслице строительной площадки. Во времена «внуков» экзистенциальный диалог обостряется и становится особенно интенсивным, поскольку идет уже не во имя обогащения, как у «отцов», и не во имя игры, как у «детей», а во имя выживания. Их деятельность легитимируется не исторически, а взаимным убеждением, диалогом, они уже не зависят ни от истории, ни от соседей и, хотя заимствуют оттуда то, что считают пригодным для себя, но живут без веры в их безусловную правоту и относятся к ним вполне осознанно и скептически.

Экзистенциальный диалог, это непрерывные взаимные провокации, он наполнен конфликтами и поиском точек совпадения, стремлением к взаимопониманию, но одновременно и к самоопределению. «Внуки» начинают «стадию напряженных переговоров», где каждое сближение позиций приобретает для участников значение «норм» и «принципов», хотя бы на время, но может быть и навсегда. Их временные нормы оказываются аттракторами грядущего, успокаивающими хаос межвременья. В их диалоге складывается та нормативная основа, на которой уже может возникнуть новый цивилизационный «скелет» и нарасти ткань культуры. «Внуки» – продукт декультурации «детей», они не склонны учиться по книгам, к ним еще больше, чем к детям применимо понятие «клиповое мышление», они учатся на примерах и заимствуют наиболее удачные с их точки зрения образцы, взятые хотя бы и со стороны, однако видоизмененные и наполненные собственными проблемами и решениями.

«Со стороны», это значит, или у успешных, по их мнению, соседей, или глядя на предыдущую цивилизацию, которая для внуков уже не формирующая их среда, а осознанное и рациональное представление. И то и другое они идеализируют, абстрагируясь от всего негативного, абсолютизируя только положительные черты, и превращают в утопии. А уже утопии рассматриваются ими как обоснованные и легитимные цели и воплощаются в осмысленных поступках.

Именно перед «внуками» и «правнуками» проблема выбора дальнейшего пути ставится со всей остротой, фантастические варианты ими отвергаются. В расчет берется только реальная альтернатива: целенаправленно возвращаться к прошлому или повторять порядок успешных соседей. Ни то, ни другое, конечно, невозможно, слишком мешают конкретные обстоятельства их жизни, каких не было ни в прошлом, ни у соседей, и в частности, мешает противоборство сторонников разных вариантов. И порядок получается таким, какой устраивает все стороны, но полностью не нравится никому, он обнаруживается в точках совпадения взглядов, он становится абстракцией и формальным правом.

Так древнерусские великие князья, только еще освобождающиеся от орды, не имея университетов и учебников, но понимая, что какой-то порядок должен быть, берут за образец единственное, что им известно – организацию орды, куда они ездили за ярлыками на княжение. И воспроизводят у себя орду, позднее рефлексируя ее и превращая в самодержавие. Европейские и византийские нормы от них далеко, с этим они встречаются лишь эпизодически, а орда, это – повседневность, и великие князья становятся ханами, но по-русски, интерпретируя на ордынский манер и европейские порядки, и византийские.