Северный витязь

– А как соскучишься на своей княжьей службе, так и приедешь, – тихо засмеялась девушка.

– Нам не дано знать, как все сложится, какие пути-дорожки нам намечены, – ответил Илья, положив широкую ладонь на маленькую, но такую сильную руку Златыгорки.

– Да, ты только сердцем дорожку себе выбирай, Илья. Сердце оно надежнее путеводной звезды.

– Поедем со мной, – вдруг жарко заговорил Илья. – Оставь царство свое, ведь есть у вас кому царствовать, если тебе не судьба. Решайся! Будешь моей…

Девушка зажала Илье рот своей ладонью, не дав договорить. Сердце богатыря забилось от этого прикосновения гулко и горячо. Что-то новое, доселе неведомое шевельнулось в нем. Только теперь он понял, что это новое росло, крепло уже не один день. Росло и мучило его, потому что заставляло разрываться на части, спорить с собой. И вот сейчас это новое прорвалось наружу, как молодой листок прорывает липкую почку и вырывается навстречу горячему солнцу, душистой весне, звону ручьев и пению птиц.

Повинуясь рукам девушки, которые вдруг потянули его в дом, он пошел, не видя ничего вокруг. Он только чувствовал. И огромное волнение, и безумную нежность к Златыгорке, и бесконечную грусть. Чуть скрипнули половицы, распахнулась дверь, и приняла его в свои объятия темнота, наполненная таинственными запахами. А Златыгорка все тянула его и тянула. Вот горячие ладони сжали щеки Ильи. Губы ее оказались очень мягкими и душистыми.

Илья обнял девушку, прижал к себе и на миг отдался страстному желанию не отпускать ее вот так всю оставшуюся жизнь. С плеч соскользнуло платье, ладони обожгли нежные, чуть дрожащие девичьи плечи.

– Иди ко мне, – прошептала девушка, опускаясь на постель.

Проснулся Илья от ощущения беспокойства. Открыл глаза и не увидел ничего, кроме тесноты ночи. Только почувствовал, что близок рассвет, услышал тихое далекое ржание Бурки в загоне. И вдруг понял причину своего беспокойства. Рядом с ним не было Златыгорки.

Он провел рукой по подушке, не ощутив даже остатков ее тепла. А было ли все или приснилось? Было! Все было, но этот холодный рассвет стал гранью между прошлым и будущим. Как будто кончилась сказка. Так было и в детстве, когда он слушал сказки, что сказывала ему перед сном матушка, и так не хотелось, чтобы они заканчивались. Так было и потом, когда он до седьмого пота поднимал тяжести, собирая в кулак силушку. И когда падал от изнеможения, было жалко, что силы кончаются, что нужно отдохнуть.

Когда он оседлал коня, Златыгорка вынесла из дома кожаный мешок с хлебом, сушеным мясом и крупой в дорогу. Она заполнила переметные сумы, перебросила их через круп коня и стала закреплять на седле. Илья смотрел на нее и думал о разлуке, возможно, даже вечной.

– Пойдем, – коротко сказал он и вернулся в дом.

Его старые доспехи, в которых он приехал, лежали на лавке. Подняв меч в ножнах, Илья повернулся к Златыгорке. Медленно вытянув оружие из ножен, он полюбовался на выбитую вдоль клинка надпись «С нами бог». Потом с силой загнал меч обратно в ножны и положил на лавку поверх кольчуги.

– Сына назови Сокольником. Когда вырастет и сможет меч этот поднять, отдай ему и доспехи мои. Они мне от моего батюшки достались, а ему от своего. Говорено было, что проклятье на этом мече и на всех мужах нашего рода оттого, что дед этим мечом разрубил икону православную. Теперь, когда я на ноги стал, проклятья больше нет. Меч этот чист, он за доброе дело воевал, поганых разбойников карал, тебя от половцев спас. Пусть сыну моему послужит.

Почему он так сказал, Илья и сам не понял, как будто и не он это говорил, а кто-то другой. Сын? Да, Златыгорка обязательно родит ему сына. И пришлет, когда тот сможет удержать в руках отцовский меч. Вырастит она его воином первым и пришлет к своему батюшке. Она вырастит, она станет ему доброй матушкой.

Возы тянулись по дороге, увязая по оси в грязи. Конные норовили взять стороной, чтобы объехать глубокие лужи.

Илья остановил Бурку на опушке леса и стал смотреть на видневшиеся вдали стены Киева. Что он ожидал увидеть, Илья и сам не знал. Ворота из белого камня с башнями, высокие земляные валы, поверх которых вправо и влево уходили бревенчатые стены. За стенами много каменных домов. Про них Илье говорили, что это княжий город. А вокруг теснились деревянные постройки ремесленных и торговых слобод, поля, пастбища и снова селения. Муром, казавшийся когда-то Илье большим городом, здесь потерялся бы, как маленький камешек среди скал. Оно и понятно, это Киев – мать городов русских.

Решительно пришпорив Бурку, Илья стал спускаться с холма. Он хотел поговорить с простым людом, узнать о житье в Киеве. И хорошо было бы спросить, где тут искать князя Владимира.

Илья спустился к дороге и поехал рядом с возчиками.

– Чего тебе? – хмуро глянул на Илью крайний из них, стегая со злостью заморенных понурых коней, тащивших груженную жердями телегу.

Илья окинул взором хмурого мужика и решил, что заводить душевных разговоров не стоит. Мужик всем недоволен, такой чего и нет расскажет, да еще и приукрасит. И пришпорил Бурку, поскакал дальше.

Впереди пастухи гнали небольшое стадо коров, потом ему встретились два воза сена. А потом Илья заприметил у дороги под березкой троих. Щуплый седобородый старичок шел, положив руку на плечо пареньку в больших, не по росту, рваных портах. Следом плелся детина, ростом с самого Илью, осунувшийся, опустивший голову на грудь. Калики. И эти идут в Киев.

Поравнявшись со стариком, Илья натянул поводья.

– Здравствуй, старче, – громко сказал он. – И вам здравствуйте, люди добрые. Откуда и куда идете?

– Это кто же такой громогласный? – живо повернулся старик, сжав плечо мальца, стало видно, что старик слеп.

– Ильей меня нарекли.

– Не тот ли Илья, что родом из Мурома из села Карачарова? – осведомился старик.

– Откуда ты меня знаешь? – удивился Илья.

– Слухом земля полнится, – улыбнулся старик сквозь жиденькую седую бороденку. – Ты Илья, сын Иванов. И батюшка твой Иван Тимофеевич. И не думали, не гадали твои родители, что поднимешься ты на ноженьки через тридцать лет и три года. Ан пошел, да как пошел!

– Откуда же… – хотел было спросить Илья, но промолчал, только сокрушенно покачал головой.

И чего расспрашивать, подумал он, люди по свету ходят, видно, кто на стругах по Дону да по Днепру, или на возах, так и помогли им сюда добраться. Почему же им в Киев не податься, пока я по горам да морям ходил? Вот и слухи дошли. Весточка с родной земли – это хорошо, а вот о князе и Киеве они мне не расскажут, сами тут гости незваные.

– Не о том ты, Илюша, горюешь, не о том мысли твои, – вдруг сказал старик и с помощью мальчонки опустился на сухой пенек и подпер подбородок суковатой палкой.

Детина уселся за его спиной прямо на траву и засопел, глядя себе под ноги. Мальчик-поводырь тут же принялся ловить в траве кузнечиков. Дите, оно всюду дите. Подумав немного, Илья перекинул ногу через седло и спрыгнул на землю. Бурка потряс гривой и пошел щипать траву, настороженно поглядывая то на Илью, то на его попутчиков, словно приглядываясь, нет ли от них какой опасности.

Что-то подсказывало Илье, что с каликами надо поговорить. С детства любил он слушать рассказы людей, что бродили по свету и разносили вести, быль и небыль.

– А о чем я думаю, старче? Неужто знаешь мои мысли? – весело спросил Илья.

– Мысли твои видны за версту. Да и нет ничего хитрого, коли все знают, что ты отправился служить одному князю, не хочешь распрей между князьями. И не ты один, много сильных воинов отправилось сюда. А сколько их еще будет!

– И все?

– Трудно тебе будет, Илюша, – покачал старик головой. – Ты в селе вырос, на приволье. Жизнь твоя бесхитростной была, спокойной. А куда ты идешь? Ты идешь, Илюша, к людям, которые распоряжаются жизнями других. Многими тыщами распоряжаются. Им одна жизнь, как сережка березовая: с рукава смахнул и забыл.

Илья хотел ответить, что для того он и идет в Киев, чтобы не в усобицах участвовать, а единой Руси служить, под твердой рукой Киевского князя. Чтобы мир и благоденствие были повсюду. А для того и кровушку пролить не жалко. Надо и половцев усмирить, а где и князьям русским по рукам ударить. Но догадался, что старик не только об этом говорит.

– Перво-наперво, Илюша, гордыня в тебе проснется. Не будут тебя ровней считать. Так ты смирись и докажи, что уважение заслуживаешь. Но это беда – не беда. Тебя страшнее испытание ждет. Жестокость она от злости происходит. Не озлобись, Илья Иванович.

– Да, – задумчиво ответил Илья. – Это мне уже говорили. У меня не поднялась рука на раненого врага, на беспомощного. А мне сказали, что враг он всегда враг. Добрый я, старче, – с усмешкой добавил Илья, – напрасно ты переживаешь за меня.

– Не лежачий враг страшен. Враг страшен опасный. Научись отличать опасного от неопасного. Иной и с мечом не так опасен, как тот, кто лижет тебе сапоги. Да укусить, как аспид, может. Слушай сердце да добрых друзей.

– А как их завести, старче, друзей-то добрых? Друг он на дороге не валяется, не поднимешь его, как рукавицу оброненную.

– Валяться не валяется, – улыбнулся старик, – это верно. Но в дороге друг заметнее, чем за княжьим столом. Вон, помоги добрым людям, глядишь, и воздастся.

Илья обернулся туда, куда костлявым пальцем указал старик, и увидел, что в грязи застрял большой воз с кожами. Пара крепких лошаденок тужилась, натягивала постромки так, что те того и гляди лопнут. Два мужичка в лаптях, забрызганные грязью по самые бороды, ругались, стегали коней плетьми, пытались провернуть колеса, воз только кренился и скрипел, но с места не двигался.

– А, ну-ка, православные, – гаркнул Илья громким голосом. – Дайте-ка я попробую!

Засучив рукава, Муромец решительно шагнул в грязь по самые колени. Возчики, смотревшие на него поначалу снисходительно, теперь с оторопью разглядывали мускулистые ручищи незнакомого воина. Илья подошел к телеге сзади, ухватился за ось и приподнял, толкая ее вперед. Испуганные кони от такого толчка забили копытами, стали рвать удила, выдергивая ноги из вязкой грязи. Один не удержался и упал на колени.

– Тише ты! Тише, окаянный! – закричали мужики, бросаясь на помощь. – Коней погубишь, идолище!

– Распрягать надо, – уверенно прогудел рядом сильный мужской голос. – Так не вытащить.

Илья вытер тыльной стороной ладони лицо и обернулся. На краю дороги на красивом коне, подбоченясь, сидел статный плечистый воин с русой бородкой в дорогих крепких доспехах. Красный плащ был откинут в сторону, на бедре виднелись ножны меча. По всему угадывалось, что не простой это воин. Может, даже и дружинник княжеский.