Дорога особого значения

– Прошу, – произнес младший на русском языке, обращаясь к Звягину. – Проходите, присаживайтесь. Заодно позвольте отрекомендоваться. Мы с коллегой – из абвера. Если вам известно, это военная разведка.

– Да, я знаю, – ответил Звягин хриплым голосом.

– Отлично. – Собеседник едва заметно усмехнулся, отчего ироничный прищур его глаз стал еще заметнее. – Мы с коллегой неплохо говорим по-русски, так что никаких проблем в плане взаимопонимания в этом смысле быть не должно. Называйте меня герром Штеле, а моего коллегу герром Эрлихом.

– Хорошо, – сказал Звягин.

– А теперь представьтесь вы. – Штеле опять улыбнулся.

– Николай Звягин, полковник, командир дивизии, – хриплым от волнения голосом сказал Звягин.

– А вот волноваться не стоит. – Улыбка просто-таки не сходила с губ Штеле. – Как говорят французы, для вареного рака все самое страшное уже позади.

– Что-то похожее говорят и у нас, – откашлялся Звягин.

– Ну, вот видите! – Штеле даже прихлопнул в ладоши от таких слов Звягина. – А еще у вас говорят – все мы люди, все мы человеки. Ведь говорят же?

– Да, – коротко ответил Звягин.

– Прекрасно! – воскликнул Штеле. – Это означает, что мы с вами сможем понять друг друга и выстроить наши отношения к обоюдной пользе.

– Да, конечно, – осторожно согласился Звягин.

– Итак, вы добровольно сдались в плен немецким войскам… – сказал Штеле.

– Именно так, – кивнул Звягин.

– Отлично! – энергично произнес Штеле. – Но вот вопрос: а почему так поздно? Почему не в сорок первом или, скажем, сорок втором году?

– В сорок первом и сорок втором году я не был на фронте, – сказал Звягин. – Я был в резерве. В глубоком тылу, на Урале.

– Понятно, – кивнул Штеле и опять иронично прищурился. – Скажите, а если бы вы в это время были на фронте, то сдались бы?

– Да, – ответил Звягин.

– И что тому причиной? – спросил Штеле.

– Причиной? – переспросил Звягин. Постепенно растерянность проходила, он стал себя чувствовать увереннее. – Да есть причины…

– А именно? – вмешался в разговор второй собеседник – герр Эрлих, и Звягин даже вздрогнул от неожиданности.

– Терпеть их не могу! – сказал Звягин. – Ни их колхозы, ни их пятилетки, ни их лозунги.

– Что же, наши лозунги вам милее? – улыбнулся Штеле. – Чем же?

На это Звягин не нашелся что ответить и лишь передернул плечами.

– Ну, хорошо, – миролюбиво произнес Штеле. – Просто будем считать, что вы сдались в плен по идеологическим причинам. Я прав?

– Именно так, – кивнул Звягин.

– Да, но как вам это удалось? – все тем же миролюбивым тоном поинтересовался Штеле. – Все-таки вы командир дивизии. Так сказать, персона на виду… Неужто у вас все так просто? Захотел командир дивизии сдаться в плен – и вот он уже в плену! Так как же все получилось на самом деле? Расскажите подробнее о вашем пленении.

Не нравился Звягину этот миролюбивый тон, ох как не нравился. Чувствовалось, что кроется в этом нарочитом миролюбивом тоне нечто другое – коварное, хищное, смертельно жестокое. Это было миролюбие змеи, готовой в любой момент броситься в смертельную атаку и ужалить. Но куда было Звягину деваться? Выбирать собеседников не приходилось, и уклониться от ответа на вопрос он также не мог. И потому он рассказал обо всем, что произошло: и о ночном неудачном бое, когда вся его дивизия угодила в огневой мешок, и об убийстве своего адъютанта, и об убийстве Кати тоже…

Эрлих и Штеле слушали, не перебивая, они лишь изредка переглядывались между собой.

– Вы закончили? – спросил Штеле, когда Звягин умолк.

– Да, – сказал Звягин.

– Что ж. – Штеле встал из-за стола и прошелся по кабинету. – Что ж… Подведем некоторые итоги. Итак, вы говорите, что сдались в плен по идеологическим соображениям.

– Да, конечно, – поспешно подтвердил Звягин.

– Однако то, что вы нам рассказали об обстоятельствах вашего пленения… – Штеле помолчал, выдерживая паузу. – Скажем честно, мы с коллегой вам не поверили.

– Почему? – испуганно спросил Звягин.

– Потому что вы лжете! – неожиданно резко произнес Штеле.

Вот он, бросок змеи! Штеле, сделав стремительное движение, резко уселся напротив Звягина и уставился ему в глаза. В этих глазах не было уже никакой добродушной иронии, только злоба.

– Вы нам лжете! – повторил Штеле. – Почему вы лжете? Со страху? Из желания перед нами выслужиться? Набить себе цену? Или, может быть, из-за того, что вы – совсем не тот, за кого хотите себя выдать? Так кто же вы? Отвечать!

– Я говорю правду… – растерянно вымолвил Звягин.

– Значит, правду? – спросил на этот раз Эрлих. – И в чем же она, ваша правда?

– Я сдался добровольно! – с нотками истерики в голосе выкрикнул Звягин.

– Вы сдались нам потому, что оказались в безвыходном положении! – с мрачной жесткостью произнес Эрлих. – Вы погубили дивизию, которой командовали. Безусловно, за это вам пришлось бы отвечать. Вы испугались понести наказание, оттого и решили сдаться. Я все правильно сказал? Или, может, вы желаете возразить?

На это Звягин ничего не ответил. Он испуганно и подавленно молчал. Он считал, что теперь все для него пропало. Раскусили его немцы, разоблачили. Вот как быстро и ловко это у них получилось. Не нужен он немцам. Все, наверно, кончено.

– Я могу быть вам полезен, – наконец хриплым голосом сказал он. – Я много чего знаю… Могу вам рассказать…

– Это само собой. – Штеле с нарочитой ленцой потянулся и даже зевнул. – Но чтобы заслужить доверие Германии, этого мало. Таких, как вы, у нас хватает и без вас. Вы сейчас обыкновенный пленный. Обычно таких после допроса расстреливают по законам военного времени. Вот и вся ваша ценность.

– Я могу и больше! – торопливо произнес Звягин. – Я многое могу!

– Неужели? – В голосе Штеле опять послышалась ирония. – И что же именно вы можете?

– Есть у меня соображения! – все так же торопливо сказал Звягин. – И не просто соображения, а предложения, которые можно реализовать! Да-да! И притом легко! Надо лишь подготовиться… Это именно то, чего Советы опасаются, боятся. Очень боятся! Вот я сейчас вам расскажу…

– Не надо, – поднял руку Эрлих. – Сейчас не надо. Расскажете завтра. Все хорошо обдумаете и расскажете. Вы поняли?

– Да-да, конечно…