Чекисты

Руководил операцией начальник областного розыска Афанасьев. На окраине заводского поселка Красный Пролетарий оперативники подобрались ночью к хате, где обычно собирался всякий сброд. Прислушались. Вроде тихо.

Тут до ветру спустился по ступенькам бородатый пузан, потягиваясь, зевая и добродушно матерясь. Это был хозяин дома, а заодно и содержатель притона. Атлетического сложения оперативник так приголубил его по голове кулаком, что тот, даже не пискнув для приличия, кулем рухнул на землю.

Афанасьев зажег фонарь, дал отмашку:

– Пошли!

И первым рванулся в дверной проем.

Как только он появился на пороге просторного помещения, так прямо на огонек фонаря по нему и шмальнули из пистолета. Тупой удар в бок – и все поплыло перед его глазами. Но он успел нажать на спусковой крючок, прежде чем рухнул на дощатый заплеванный пол.

А дальше – пальба со всех стволов. Грохот. Пороховой дым.

Когда дым развеялся, выяснилось, что и переговорить по душам тут уже не с кем. На полу лежали два безжизненных бандитских тела. И потерявший сознание начальник уголовного розыска.

К счастью, ранили его неопасно. Пуля не задела жизненно важных органов.

– Не родилась еще бандитская тварь, которая меня завалит! – хорохорился Афанасьев, к которому я заглянул в наш госпиталь.

Злился он, что от пустячной раны грохнулся в обморок как красна девица. И поэтому был воинственен.

– А шрамы – одним больше, одним меньше… – махнул он рукой.

– Ты молодец, – кивнул я. – Одного успел положить.

– Но как подставился!.. Кто они? Почему сразу стреляли? Установили это?

– Установили. На малине той коротали время двое беглых из Воркуты. На них кровь конвоира. И живыми они сдаваться не собирались.

– Знал бы такое дело, сразу бы им гранату в окошко бросил.

– А у тебя есть? – заинтересовался я, поскольку граната никак не входила в число штатного вооружения угро.

– Эх, чего только у начальника розыска нет… А к нападавшим на леспромхоз их примерили?

– Примерили, – кивнул я.

Я сперва обрадовался, что эти беглые и есть наши неуловимые лиходеи. Ничего подобного. По описанию не подходят. Да и алиби у них нарисовалось.

– Мимо, – вздохнул я. – Не они.

– Да где же эти недобитки хоронятся?! – воскликнул начальник угрозыска. – Не, как хотите, Ермолай Платонович. А я завтра выхожу на работу. На мне как на собаке зарастает.

– Это врачу решать.

– Врач – человек подневольный. Его клятва Гиппократа давит. Ему опера не понять.

Афанасьев, как и обещал, ускакал из госпиталя и развил бурную деятельность. Но безрезультатно. Налетчики как в воду канули. Может, вообще намылились из области? Тогда ищи-свищи неизвестно кого и неизвестно где. Одна надежда, если те на просторах Союза случайно попадутся в руки НКВД и расколются или на воровской малине лишнего наговорят…

Решив на несколько минут перевести дух, в комнате отдыха за своим кабинетом я поставил на примус турку с кофе. Вдохнул с наслаждением аромат. Повернулся к зеркалу. Глянул на себя.

Из зеркала на меня смотрел среднего роста, плотный кабанчик – плечи крутые, щеки румяные, голова лысая, как у Котовского. После тифозного барака волосы сильно поредели, да и привычка брить голову наголо осталась. Из-за навалившейся в первой декаде июня на город душной жары пришлось сменить строгий костюм на холщовые брюки и легкую белую косоворотку. В такой одежде по виду я чистый председатель сельсовета. Который коровам строго так вещает: «Удвой удой, утрой удой, не то пойдешь ты на убой!» М-да, мысли сегодня в голову лезут какие-то странные.

Я вернулся с фарфоровой чашкой кофе за рабочий стол. Только отхлебнул глоток, как появился Фадей с грудой папок. Меня ожидал бумажный день. И сегодня у меня на подпись совершенно неприличное количество документов.

Он положил передо мной папку и отказался от кофе:

– Барские забавы.

И запыхтел своей терпкой самокруткой. Папирос и сигарет он принципиально не признавал. Сам скручивал убойный едкий табак и засовывал самокрутки в дарственный позолоченный портсигар от самого Фрунзе. Мне известно, что у него имелся еще именной портсигар от Троцкого, который он благоразумно запрятал подальше и никому не показывал.

– На этот запрос из наркомата даже не знаю, что и ответить, – ткнул Фадей пальцем в очередной документ. – Извернулся как мог, поиграл словами. Но не знаю…

– Сойдет, – я поставил подпись.

Ставил свои закорючки я почти не глядя. В лице Фадея из лихого казачьего рубаки расцвел махровый бюрократ. Он мог ответить на любую бумагу, составить любой план. И фактически делал за меня всю ненавидимую мной бумажную работу. И доверял я ему полностью.

После обеда я махнул ему рукой:

– Остаешься за меня на хозяйстве. А я в аэроклуб.

– К Летчику на крюшон, – кивнул Фадей.

– Точно. Часа через два буду. Спросят – я на встрече с агентом.

Встреча с агентурой для оперативника – это дело святое. Тут вопросов никаких быть не может. Хотя для начальника Управления Гаевского не святое. Он не оперативник. Он политик и бюрократ. Правда, в этих ипостасях неплох…

Глава 13

Засушливое лето 1919 года. Выжженная солнцем степь, где постоем стоял мой особый эскадрон.

Я отдыхал в палатке после ночного рейда, и тут бойцы забегали, зашумели, загалдели. Послышался стрекот – странный, не похожий на выстрелы, но явно механический.

Выйдя наружу, я увидал, как на потрескавшуюся от жары землю садится хлипкий аэроплан. Красиво сел. Картинно. Проехался по земле и застыл.

Для меня, прошедшего Первую мировую, это вещь привычная. А многие красноармейцы из станичников и крестьян застыли, раскрыв рот. Или радостно загалдели. Или истово крестились.

Из кабины легко выпрыгнул летчик. Он был невысокий, поджарый, как и положено летуну – самолеты тогда не любили пилотов с большим весом. На вид – совсем мальчишка, с тонким лицом и аккуратными усиками.

Он поправил кожаную куртку, картинно приставил ладонь в воинском приветствии к кожаному шлему и представился:

– Военлет Соболев, особая эскадрилья штаба армии!

– А я Ремизов. Особый эскадрон штаба армии. Звучит похоже.

Только у меня в эскадроне было множество проверенного личного состава, вооружения и лошадей. А особая эскадрилья пока состояла из одного Соболева и его верного самолета, на котором он недавно перелетел к нам от беляков, из так называемых Вооруженных сил юга России. У тех с самолетами куда богаче было – почти семьдесят штук.

Соболев провоевал год на Первой мировой. После революции очутился в Париже. Там его и нашли англичане, набиравшие летчиков для борьбы с большевиками на стороне белой армии. По принципу: «машины – наши, кровь – ваша».