Любви неведомые тропы

Прошло три дня. К Петру, после утреннего обхода, уколов и капельницы, заглянул следователь, чтобы уточнить показания. На этот раз узнав, что потерпевший его коллега, они мило побеседовали о преступности в курортном городе, обсудили плюсы и минусы работы здесь, приводя в качестве доказательств анекдоты на эту тему, а затем майор записал более подробный рассказ Петра о случившемся, вежливо пожурив того за неясность в описании преступников. Пётр в ответ лишь извинительно улыбнулся. Ему было совершенно безразлично – найдут их или нет. Даже лучше, если бы не нашли. Он никак не хотел фигурировать в качестве пострадавшего. Да Пётр таковым себя и не считал. Он защитил честь своей дамы, а значит, и своё человеческое достоинство. А это самое главное. Всё остальное – пустяки! Кроме, пожалуй, одного. Его дамы сердца не было рядом. Видимо, дав показания полиции, она уже давно дома, в кругу семьи?! От этой грустной мысли даже солнечный день начинал меркнуть и в душе наступали сумерки. В такие минуты Пётр жалел, что остался жив. Он закрыл глаза и плотно сжатые веки увлажнились, а сердце кто-то медленно сжимал тисками, и когда казалось, что ещё немного… и всё, невидимый садист ослаблял давление, чтобы спустя время вновь приступить к своей инквизиторской пытке.

Но, как всегда и везде, время лечит, а жизнь продолжается. Жизнь, приравненная к существованию. С тихими радостями, мелкими неприятностями и повседневными заботами. Обычная человеческая жизнь. И лишь смельчаки, подхваченные ураганом любви, способны преодолеть гравитацию мещанства и душою воспарить к звёздам. И только они знают, какое это наслаждение! Даже наперёд зная, что за наслаждением всегда следует страдание – таков суровый закон бытия, – но, честное слово, за минуту космического блаженства можно не задумываясь отдать десяток серых и туманных лет повседневного прозябания. Пётр был счастлив даже сейчас. Даже без неё, но всегда рядом с нею.

А завтра прилетит жена. Она его любит, и он её. Но это совершенно другое. Музыка абсолютно другой тональности, не будоражащая своим звучанием глубинные фибры души. И это при том, что случись, не дай Бог, что-то подобное с женой, Пётр готов, не задумываясь, отдать за неё жизнь. Он открыл глаза и…

О, чудо! Пётр не мог поверить представшему видению. Мираж! Галлюцинация! Или он окончательно сходит с ума? Десять дней, оторванных от реальности, десять дней, потрясших его устойчивый мир, и в финале, как в дешёвой мелодраме, ранение и сотрясение и без того взбудораженного мозга. Но мозг здесь совершенно не при чём. За десять дней до этого случилось такое сильное сотрясение души, которое, если оценивать по шкале Рихтера, далеко зашкалило бы за максимальную отметку. И получается, что любовь, как стихийное бедствие, самое страшное, разрушительное и… самое приятное.

Напротив Петра, в раскрытой двери, стояла Любовь. Его Любовь! Во рту пересохло, и язык прилип к нёбу. Он не мог вымолвить ни слова. Лишь вулканический жар вспыхнул в груди, обжигая пробитое отравленной стрелой Купидона сердце.

– Здравствуй, любимый! – восторг вылился в тихий шёпот, который не сумел бы перекричать ни один динамик. Любовь сияла, и своим сиянием осветила для него палату, как тысячи солнц. Петру хотелось вскочить и броситься навстречу, поднять её на руки и кружить в бешеном ритме вальса. Но этого он сделать не мог, а лишь приподнялся и хрипло произнёс волшебное имя – Любовь.

– Лежи, милый, не делай резких движений, – она подошла к кровати и присела рядом. – Я так по тебе соскучилась, будто не видела целую вечность. Хотя слетала домой всего на два дня. Но ничего, теперь мы будем вместе. Я буду рядом с тобой.

– Всегда? – с мольбой и как-то по-детски спросил Пётр.

Любовь загадочно улыбнулась, а из глаз огненным фейерверком на Петра сыпались искры нежности и жалости.

– Всегда, – ответила она и взяла его за руки.

Но тут он вспомнил прошлую жизнь, и грусть отразилась на его лице.

– Завтра приезжает моя жена, – сдавленно сообщил Пётр и поднёс её руку к своим губам.

Любовь указательным пальцем прижала его губы, умоляя ничего не говорить. Потом, наклонившись к самому уху, и обдав ароматом упавшей на его лицо пряди волос, тихо-тихо прошептала:

– Всё замечательно, любимый. Завтра приезжает мой муж, чтобы поблагодарить тебя за моё спасение. Он прекрасный человек.

Любви таинственные тропы

1

Максим всегда считал себя космополитом и человеком отнюдь не сентиментального характера. Хотя, конечно, и космополитизм, и сентиментальность, имея чёткое буквальное определение, имеют границы, пусть и сильно размытые, индивидуального космополитизма и разные степени сентиментальности.

Кто-то от избытка чувств падает без чувств, а кто-то, по той же причине, лишь непроизвольно усилит блеск глаз. Кому-то совершенно наплевать, где жить, лишь бы было удобно и комфортно. А кому-то удобно комфортно жить везде, но для полноты жизни и счастья всё равно чего-то не хватает. И не все сразу понимают – чего.

Родина, если отбросить государственно-политическую идеологию, это то место, где человек родился и провёл счастливейшую пору своей жизни – детство.

А детство, если оно не пришлось на страшное время войны или революции, да к тому же не омрачено присутствием крайне злобных и антисоциальных родителей, всегда счастливое.

Правда, понимаешь это уже тогда, когда оно отдаляется от тебя на расстояние смутных воспоминаний. А цепкость этих воспоминаний прямо пропорциональна возрасту. Хотя, опять-таки, всё глубоко индивидуально. Но, как бы там ни было, вывод один: теперь, наконец-то, стало понятно, почему многие пожилые люди впадают в детство.

Максиму ещё не было и сорока, когда он почувствовал жестокие приступы постоянной тоски и услышал призывные ностальгические отголоски.

Вначале эти симптомы были ещё не настолько болезненны, чтобы по-настоящему взбудоражить внутренний мир серьёзного и делового человека, ставшего, правда, таковым не по зову сердца, а в силу сложившихся обстоятельств.

Но, как оказалось, это были только цветочки. И ягодки не заставили себя ждать.

Не прошло и полгода, как они выросли, созрели и тяжёлыми гроздьями придавили душу Максима, вызвав в ней полное смятение чувств, выплёскивая наружу неудовлетворение и раздражительность. Неужели его примитивно потянуло в родные края? Только ли ностальгия терзала его душу? Максим сам прекрасно знал, что нет. Не это было главным. А если точнее, то это вовсе не было главным.

Макс всю жизнь жил с душевной болью, то притупляющейся, то обостряющейся. Он уже к ней привык, с ней сроднился и даже научился с ней ладить. Но в последнее время эта тягостная и назойливая сожительница стала невыносимой.

Эта боль, несомненно, являлась болезнью. И все симптомы этой болезни были, что называется, налицо. Однако болезнь нельзя лечить по косвенным симптомам, не установив её истинной причины. Её зародыша. А зародыш его болезни находился глубоко в его душе. А душа была там – на родине. И эту истину Максим понял окончательно.

Следовало предпринимать срочные меры, пока болезнь не затянулась и не привела к, возможно, трагическому финалу.

Лишь любовь к семье помогала ему ещё держаться на плаву. А силу грести придавала любовь жены и детей. Потому что односторонней любви для полноценного каботажного плавания по жизни мало.

А вот на работе, не манящей и ранее, всё валилось из рук. Она вызывала в Максиме неприязнь, почти физическое отторжение. Психологическая бомба могла взорваться в любую минуту. Он чувствовал и понимал это, и от этого становилось страшно. Потому что он будет бессилен предотвратить взрыв.

– Максим, сынок, – ласково выговаривал ему тесть в его рабочем кабинете, – ты стал крайне небрежен в делах. Что с тобой? Я подумал, может в семье не лады?! Но нет. Спросил у Кати. Катя говорит, что в семье всё нормально, всё в порядке. И дело не в семье, а в тебе. Что именно с тобой происходит что-то странное. Катя говорит, что тебя понимает. Ну, это понятно. Жена должна понимать мужа. Но я тоже хочу понять! Объясни! Может здоровье беспокоит?

– Беспокоить может болезнь, а не здоровье, – не громко, но резко ответил Макс. Но открывать тайну не стал. – Да здоров я!

– Тогда что? – допытывался тесть. – Где былая инициатива? Где креатив? Ты становишься меланхоликом и интровертом, погружённым в себя. А надо быть погружённым в дела!

Тесть незаметно самодовольно усмехнулся. Ему очень понравилось то, что он только что сказал. Когда-то он следил только за «базаром», но потом, став солидным и уважаемым человеком, стал следить и за речью. Для этого стал читать полезные книги – энциклопедии и толковые словари.

– Для вас, Лев Тигранович, – сказал сдержанно Макс, – всё дело в деле. И только деловой человек, это человек. А интроверт и меланхолик, значит, уже нелюдь?!

– Почему не люди?! Люди. Но другие. Меланхолики, интроверты и моралисты – в бизнесе обречены на вымирание. Как мамонты. Или динозавры. И вот это твоё нынешнее состояние, может быть, хорошо для поэта и философа, а для делового человека – смерть. – И не удержался от неожиданно родившегося каламбура. – При таком состоянии очень легко потерять состояние!

Максиму очень хотелось крикнуть, что он в гробу видел его, тестино, состояние! Что его уже достал весь его бизнес! Что его от всего этого уже тошнит!

– Вчера по твоей вине на таможне задержаны три фуры груза, – беззлобно, даже как-то совершенно беспристрастно, сообщил Лев Тигранович. – А этот вопрос сугубо в твоей компетенции. Граница и таможня – твои сферы деятельности.

– Я не пограничник и не таможенник, – по-детски огрызнулся Макс.

– Правильно, – согласился тесть. – Ты топ-менеджер, курирующий доставку и распределение товара. Ты главный связной, который прочно связывает синхронную и бесперебойную работу таможенной службы с нашими средствами передвижения. Хорошо, что мне вовремя позвонили, я подсуетился и выправил ситуацию. Кто покрыл бы расходы, если бы эти паразиты конфисковали 60 тонн птицы?

– Если бы та птица не была нашпигована «химией» и не заморожена, она уже давно разложилась бы на вонючие атомы, – ответил хмуро Максим, вспомнив, что лучшая оборона, это атака.

– На это и существует технический прогресс, – парировал тесть, и глаза блеснули огоньком алчности. – Современные технологии в физике, химии и фармакологии. Включая все виды транспортных рефрижераторов.

– А люди, значит, должны платить деньги и жрать эти ядохимикаты? – спросил зять, храбро насупившись.

– Дорогой зять, – по-прежнему ласково увещевал Лев Тигранович. – Если ты будешь думать о здоровье народа, а не о его деньгах, которые он тебе должен отдать, то вскоре обанкротишься и сам станешь частью этого народа. Низшей кастой человечества. Ты этого хочешь? Оно тебе надо?

Макс отступать не собирался.

– Я сам из народа, – гордо заявил он. – Поэтому был, есть и буду его частью.

Тесть поморщился.

– Я тоже, – брезгливо ответил он. – И как только я решу стать кандидатом в депутаты, то буду кричать об этом громче всех. Но зачем эта демагогия здесь?

У Максима не было прямого и категоричного ответа на этот вопрос. Если говорить откровенно, то он никогда не был борцом за социальную справедливость. Да и сейчас он меньше всего думал о народе. Просто непонятные внутренние метаморфозы всколыхнули в нём дремавший дух бунтарства. Макс всё прекрасно понимал, но этот самый дух, не желая угомониться, заставлял спорить. А если бы его оппонентом был кто-то другой, а не почти родной человек, то спор мог легко перейти границу словесной перепалки.

– Вы забываете, уважаемый Лев Тигранович, – сказал Макс, повысив для убедительности голос, – что, благодаря этой самой низшей касте человечества, так называемая высшая каста, имеет все блага этого мира. Одни созидают прозябают, другие пользуются и процветают.