Русская идея. Бороться с мировым злом

На Смердякова производят сильнейшее впечатление слова Ивана: «Все позволено». После убийства Смердяков говорит пораженному до глубины души Ивану:

«Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил». [2]

Смердяков символизирует всё самое низменное, что, безусловно, присутствует в русском, как и в любом другом, народе.

Не забудем еще одного Карамазова – отца,  Федора Павловича. Это очень неприглядный персонаж: блудник, кощунник, не верящий в Бога, скряга, наживший состояние сомнительными сделками, державший питейные заведения в городе. Он совершенно не занимается детьми и даже более того, предпочитает сбыть своих малолетних детей в чужие руки.

Не занимавшийся воспитанием своих сыновей, Федор Павлович стремится отделаться от них и тогда, когда сыновья собираются у него дома. Причем имущественные претензии к отцу имеет только Дмитрий. Другие приезжают к отцу, руководствуясь иными причинами. Алексей приезжает, чтобы посетить могилу матери, которую отец даже не может найти. И ему помогает слуга Григорий, на свои средства поставивший могильный памятник. Алексей поступает послушником в монастырь, где и проживает, время от времени навещая отца и братьев. Цели Ивана для многих остаются загадкой. Вроде бы он приезжает по просьбе Дмитрия, но более вероятно – по любви к одной особе. Отношение Ивана к отцу и Дмитрию выражает случайно брошенная фраза:

«Один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога!» [3]

Если верно предположение, что братья Карамазовы означают русский народ, то кого в таком случае подразумевает Достоевский под образом отца? Не о существующей ли власти он хочет сказать нечто? Не думаю, что писатель решил таким образом указать на царя. Скорее всего, старший Карамазов символизирует власть вообще, высшее общество, верха, элиты, оторвавшиеся от народа, переставшие его понимать, в каком-то смысле бросившие его.

Конечно, это спорная трактовка, которая многим придется не по душе. Возможно, и ошибочная. Впрочем, после катастрофы 1878 года у писателя могли измениться взгляды на высшую власть Российской империи.

Судите сами. Перед нами отец  – тот, кто должен быть примером и для своих детей, центром притяжения, источником любви. Вместо этого перед нами предстает трагикомичный, отталкивающий персонаж. Почему так? Если бы мы рассматривали бульварный роман, а не предсмертное произведение гения, названное величайшим романом писателя, вопросов бы не возникло. А здесь вопрос возникает.

Безусловно, Достоевский не революционер, он не требует изменения строя, тем более революционным путем. И здесь присутствуют размышления о настоящем и будущем России, русского народа.

В предыдущей главе мы рассмотрели мысли писателя, и знаем, что он видел идеальное будущее в братстве, всеединении народов. Эту же мысль, эту грезу он вкладывает в сердце Алеши Карамазова:

«Все равно, он (Старец Зосима) свят, в его сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на земле, и будут все святы, и будут любить друг друга, и не будет ни богатых, ни бедных, ни возвышающихся, ни униженных, а будут все как дети Божии и наступит настоящее царство Христово». Вот о чем грезилось сердцу Алеши». [4]

Похожая мысль: о необходимости преодолеть разделение и прийти к братству  – звучит в словах неизвестного, о котором вспоминает старец Зосима:

«Человек за всех и за вся виноват, помимо своих грехов….. И воистину верно, что когда люди эту мысль поймут, то настанет для них царствие небесное уже не в мечте, а в самом деле»… «Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства». <….> «Истинное обеспечение лица состоит не в личном уединенном его усилии, а в людской общей целостности». [5]

Достоевский видит, что этому препятствует «личное уединение» и собственность с правами, которые люди не смогут безобидно разделить «никакою наукою и никакою выгодою»:

«Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства. Никогда люди никакою наукой и никакою выгодой не сумеют безобидно разделиться в собственности своей и в правах своих. Все будет для каждого мало, и все будут роптать, завидовать и истреблять друг друга. Вы спрашиваете, когда сие сбудется. Сбудется, но сначала должен заключиться период человеческого уединения». [6]

Достоевский называет причину, препятствующую всеединению народов: собственность и некие «личные права», приводящие к зависти, усилению страстей, возмущениям, и за которые люди готовы истреблять друг друга. Уж не социалистические нотки здесь можно услышать? Но оставим пока. Никто не пытается записывать Достоевского в социалисты, хотя, кажется, что-то изменилось и в его отношении к социализму. Впрочем, автор не предлагает никакого пути к преодолению этого разобщения. Сказано лишь, что оно неизбежно наступит когда-то. А пока:

«Надо все-таки знамя беречь, и нет-нет, а хоть единично должен человек вдруг пример показать и вывести душу из уединения на подвиг братолюбивого общения, хотя бы даже и в чине юродивого. Это чтобы не умирала великая мысль…» [7]

И все же Достоевский остается противником западных социалистических идей, потому что современный ему идущий с Запада социализм есть социализм атеистический.

«Социализм есть не только рабочий вопрос или так называемого четвертого сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю». [8]

Идеалом для Достоевского является братство, единение и преодоление разделения не через атеизм и социализм, который он считает утопичным и губительным для мира (сравнивает с Вавилонской башней), для Достоевского идеал – это Церковь. И эту мысль высказывает отец Паисий в споре с Миусовым:

«По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более». [9]

И еще: «Государство обращается в церковь, восходит до церкви и становится церковью на всей земле, что совершенно уже противоположно и ультрамонтанству, и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение православия на земле. От Востока звезда сия воссияет». [10]

Достоевский не принимает атеистический социализм, называя его Вавилонской башней. И вместе с тем говорит о необходимости преодоления разделения виной которому в том числе собственность.

Предлагаю рассмотреть еще один эпизод, оставивший открытым важный вопрос, ответа на который Достоевский не дал. Видимо, читатель должен ответить на этот вопрос самостоятельно.

Христианские социалисты

Речь пойдет об эпизоде, случившемся в монастыре, куда пришли Карамазовы и некоторые их знакомые для общения со старцем Паисием. Пока все ждут появления Дмитрия Карамазова, Миусов рассказывает отцу Паисию историю от лица некоего представителя политического сыска, преследовавшего революционеров-социалистов во Франции:

«Мы, – сказал он, – собственно этих всех социалистов – анархистов, безбожников и революционеров – не очень-то и опасаемся; мы за ними следим, и ходы их нам известны. Но есть из них, хотя и немного, несколько особенных людей: это в Бога верующие и христиане, а в то же время и социалисты. Вот этих-то мы больше всех опасаемся, это страшный народ! Социалист-христианин страшнее социалиста-безбожника». <….>

– То есть вы их прикладываете к нам и в нас видите социалистов? – прямо и без обиняков спросил отец Паисий». [11]

Но этот вопрос остался без ответа. Как бы повис в воздухе.

Достоевский рассказал, что бывают социалисты и при этом христиане. И сказал, что они для французской власти страшнее, чем социалисты безбожники. Почему страшнее? Это какой-то намек на силу, которую обретает социалистическая идея в соединении с духовностью? Почему монахи сравниваются с социалистами христианами? Почему Паисий не возмутился этому сравнению, а Миусов не подтвердил и не опроверг предположение старца Паисия? Почему Достоевский прервал этот разговор, оставив его без ответа?

Возможно, у него самого не было ответа на эти вопросы. Он как бы вбрасывает мысль, дарит ее читателю, предлагая самому поразмыслить. Возможно, Достоевский специально оставил этот вопрос открытым.

Очень интересная и многозначительная недомолвка, на которую мало кто обращает внимание. А зря.

Пророчество о трагедии России?

Но вернемся к роману. Перечитывая это удивительное произведение, не мог отделаться от мысли, что Достоевский предвидел крушение государства. О нем он говорит аллегорически, языком художественных образов, а как иначе? Если бы об этом было сказано прямо, то цензура, без сомнения, не пропустила бы роман в печать. Посмотрим на итоги романа:

1) Отец убит тем, кому он доверял, как самому себе.

2) Иван обезумел.

3) Дмитрий отправляется на каторгу, хотя говорит, что, возможно, бежит в Америку. Этот побег задумал и готовился осуществить Иван. Почему в Америку? Что хотел сказать писатель, используя этот образ? Отход от русского пути?

4) Убийца Смердяков повесился.

Из семьи Карамазовых только Алеша не пострадал. Можно сделать вывод, что только в христианской части русского народа (его христианской духовности), которую олицетворяет Алексей Карамазов, Достоевский видит надежду на спасение и будущее возрождение России.

Эпилог

В эпилоге романа Достоевский описывает – внимание! – похороны! Хоронят второстепенного персонажа – мальчика Ильюшу, сына штабс-капитана Снегирева. Мальчик этот пострадал от несправедливости и унижения, которому подвергся его отец. Дмитрий Карамазов выволок Снегирева за бороду из трактира и вел так по городу. В это время Ильюша вышел из школы и стал свидетелем унижения своего родителя. Видели это и другие школьники, с которыми потом Ильюша борется, отстаивая честь семьи, честь отца. В ход идут слова, камни и даже перочинный нож. Камень, ударивший в грудь мальчика, а может, не только камень, привели к болезни и смерти Ильюши. И почему-то именно эта смерть стала эпилогом всего романа о братьях Карамазовых.

Что хотел сказать этим автор? О какой несправедливости, приведшей к смерти, говорит писатель? На похороны чего он хочет указать? Это не случайный образ. Это эпилог. Кстати, вспомним эпиграф, который также аллегорично говорит о смерти и воскресении.

Штабс-капитан Снегирев – типичный представитель «униженных и оскорбленных», а его сын – чистая душа, смелый мальчик, мечтающий об отмщении оскорбителю своего отца. Он просит отца вызвать обидчика на дуэль. Но когда отец объясняет, что это невозможно, ведь на руках штабс-капитана больная жена, две дочери и сын,  тогда сын умоляет хотя бы не брать денег у обидчика и так сохранить свою честь. В итоге мальчики из его класса примиряются с Ильюшей. А после смерти и похорон Ильюши Алеша Карамазов произносит интереснейшую речь.

Ильюша – чистая душа, ребенок, который не смог пережить унижение того, кого он любил, не примирившийся с несправедливостью, безысходностью, невозможностью исправить содеянное, убитый отчаянием. Складывается ощущение, что сам Достоевский прощается с некоей своей надеждой и светлой мечтой. Как будто сам хоронит что-то важное, чистое, светлое, и хочет сказать какое-то последнее слово на смерть этого чего-то очень важного для него самого. Нужно вернуться к предыдущей главе, чтобы понять: о какой потерянной надежде, о прощании с какой мечтой, может идти речь. Думается, что Достоевский имел в виду воодушевление, охватившее всю Россию перед началом Балканской войны, ожидание скорого решения «Восточного вопроса» и возникшую перспективу осуществления исторической миссии, связанной с единением славянских народов, новым словом, которое Россия скажет миру.

Прощальная речь Алеши Карамазова

«Вот мы и расстанемся, господа. Согласимся же здесь, у Илюшина камушка, что не будем никогда забывать – во-первых, Илюшечку, а во-вторых, друг об друге.. И что бы там ни случилось с нами потом в жизни, хотя бы мы и двадцать лет потом не встречались, – все-таки будем помнить о том, как мы хоронили бедного мальчика, в которого прежде бросали камни… а потом так все его полюбили. Он был славный мальчик, добрый и храбрый мальчик, чувствовал честь и горькую обиду отцовскую, за которую и восстал. Итак, во-первых, будем помнить его, господа, во всю нашу жизнь….не забывайте никогда, как нам было раз здесь хорошо, всем сообща, соединенным таким хорошим и добрым чувством, которое и нас сделало на это время любви нашей к бедному мальчику, может быть, лучшими, чем мы есть в самом деле». [12]

Достоевский предполагает, что можно стать более бесчувственными, если забыть некогда объединившую всех идею.

«Может быть, мы станем даже злыми потом, даже пред дурным поступком устоять будем не в силах, над слезами человеческими будем смеяться и над теми людьми, которые говорят… «Хочу пострадать за всех людей», – и над этими людьми, может быть, злобно издеваться будем. А все-таки как ни будем мы злы, чего не дай Бог, но как вспомним про то, как мы хоронили Илюшу, как мы любили его в последние дни… Мало того, может быть, именно это воспоминание одно его от великого зла удержит, и он одумается и скажет: «Да, я был тогда добр, смел и честен». [13]

Достоевский не знает, что будет дальше с русским народом, с Россией. Его гнетет ощущение надвигающейся катастрофы, но он всё-таки восклицает с сомнением и надеждою: