Операция «Шасть!»

Голосок выдержал паузу, как бы подыскивая нужные слова.

– Молодые люди, вы вроде бы уже протрезвели. Давайте разберёмся серьёзно.

– Да уж, давай серьёзно.

– Такие понятия, как домовой или ангел-хранитель вам о чём-нибудь говорят?

Илья пожал литыми плечами:

– Я, вообще-то, всегда считал, что домовые мужского пола. А персональный ангел-хранитель, конечно, круто, но неубедительно.

– Неубедительно? – Голосок, казалось, осерчал: – А как ты, молодой да интересный, катался всю жизнь сыром по маслу, не затрудняя себя бытовыми мелочами?

– Прости милая, но довод так себе, – возразил Илья. – «Сестрёнки» мои – они ж ух, какие работницы заботливые! Взять хоть Ингу…

– Ладно. А почему тогда ни одна красотка тебя до сих пор не захомутала? Ты, что ли, отбиваешься от вертихвосток этих?!

– Стоп, стоп, стоп, – примирительно поднял руку Никита. – Понятно, чего только в жизни не бывает. Женщина-домовой, или домовая звучит и вправду непривычно. Ну да пусть. Однако, судя по Илюхиной реакции, он-то до сих пор знать не знал о твоём существовании. То есть, ты, Фенюшка, как-то управлялась без этого вот сладкозвучного аудио-воплощения. Чего ж сейчас-то произошло экстраординарного?

– Объясняю кратко, но доходчиво. Видите ли, этот недотёпа достался мне в наследство от моей семьи, которая с незапамятных времён верой и правдой служила дому Муромских. И работы у нас постоянно находилось выше крыши. Потому что Муромские, они ж всегда в авангарде атаки. Но то были цветочки-завязи. Зато Илья ваш – самый, что ни есть, фрукт созрел. Энергию из меня сосёт как новорожденный телок, еле успеваю восстанавливаться. Вечные тренировки, боксы эти. Каждый противник только и мечтает Илюшеньку изувечить. Но больше всего приходится с его «сестрёнками», – в голоске Фенечки явственно прозвучал гнев, – возиться. Они ж, хищницы, только с виду независимые. А у самих постоянно вертится на уме: фата, колечки, Мендельсон. Потому я и не появлялась, всё ждала, когда же Илья образумится. Уж и не чаяла дождаться. А тут вы нагрянули, ладные да славные. Дело-то вон какое занимательное задумали. И ни одной проклятущей гарпии за весь вечер. Не радость ли, не славный ли повод выйти из подполья?

Илья слушал речи Фенечки-хранительницы с сомнением. Трудно в голове укладывалось сокровенное знание, ой трудно. И то сказать – всю жизнь думал, что сам зодчий своих успехов, а оно вон как оказалось! Он по-детски шмыгнул носом и спросил:

– Ну и чем же отблагодарить тебя, красавица?

– Чем, чем… Словами добрыми. И потом, теперь рядом с тобой товарищи, мне всё ж полегче будет. А сил подкоплю, смотришь, и помогу вам своим русским духом. По лбу там кого треснуть или в ухо свиснуть. Это у меня очень даже запросто. Или подскажу чего.

– Фенечка, золотце, а каким образом ты разговариваешь? – заинтересовался пытливый, как всякий инженер, Попов. – Телепатия?

– Да кто его знает. В одном я уверена точно: слышать меня пока что способны только вы трое. Теперь по поводу пропавшей бутылки, ребятушки… В морозильнике она. Только сдаётся мне, пить вы нынче не захотите. Некогда вам будет. Потому что спать пора. – Сменив интонацию и тембр на комиссарский, Феня скомандовала: – Рота, отбой!

Приятели переглянулись: «Вон как!» – и под руководством радушного хозяина, отчаянно зевая один другого шире, разбрелись по спальным плацкартам.

Сам Муромский, чтобы освободиться от алкогольной усталости посредством пары-тройки любимых упражнений, завернул в спортзал. Посмотрел на тренажёры необоримо соловеющим взором, крякнул преувеличенно бодро, да так и свалился на мат, едва успев подтянуть под голову вместо подушки толстейший блин от штанги.

ГЛАВА 5

ОБОГАЩЁННЫЕ ЗЛОМ

Промоутер Ильи Муромского Бакшиш страдал весь вечер. Бродил по своим палатам каменным, что трудами праведными не заработаешь, и маялся. Свет белый был ему категорически не мил. Не мила была и беляночка-Света, что ласковой зверушкой стлалась по его следу, уговаривая:

– Хоть винограду покушай, хорошенький! Хоть коньячку тяпни, родненький!

Прогнать дуру-девку – а с недавних пор законную супругу! – у Бакшиша рука не подымалась, язык не поворачивался. А только и терпеть причитания моченьки не было.

В конце концов, он забрал у готовой заплакать блондиночки коньяк и виноград, да и заперся в кабинете, созвав с собой семейную любимицу, таксу Груню. Там, улёгшись просто на полу, директор «Свинцовой перчатки» попытался трезво и взвешенно обдумать ситуацию со срывающимся точно альпинист с обледенелого склона боем Муромец – Хмырь.

Отчего трезво-то, спросите? Оттого что пить любимый двадцатилетний «Ахерон» сил не было! Во как оглушили Бакшиша Никитины комиссарские обертоны!

«Похоже на то, – уныло размышлял промоутер, трепля собачьи уши и катая во рту виноградину, – что горяченькие, почти уже лежащие в руках денежки распустили крылышки, и упорхнули».

Надо отметить, Бакшиш вовсе не являлся тупым громилой с отбитыми в давнишних спаррингах мозгами. В определённых кругах слыл он натурой поэтической и где-то даже утончённой. Примерно как лезвие опасной бритвы.

Бакшиш поместил виноградину между зубами, невидяще уставился в умные глазёнки Груни и пробормотал:

– И осталось мне лишь с затаённой грустью проследить их полёт. Какое скорбное разочарование!

Он сжал челюсти.

Виноградина лопнула. Оказалась она кислой – почти как гримаса, исказившая костистую физиономию Бакшиша. Дабы смыть мерзкую кислятину, пришлось ему собрать волю в горсточку и, игнорируя ёкающую селезёнку, дёрнуть коньячку. Потом ещё. И ещё. Потом он ощутил себя вполне орлом, прогнал собаку, вскарабкался на диван и кликнул Светку…

Утром народившегося Дня защиты детей, ранним-ранним и студёным утром 1 июня, наваждение схлынуло. Уже в пять часов Бакшиш орудовал эспандером, вновь чувствуя себя бодрым, дерзким и решительным. Приступив к отжиманиям, он с брезгливостью припомнил собственное вчерашнее слюнтяйство – лишь на секунду, чтобы тут же забыть. Приседая на одной ноге, вспомнил, что его банально выставили на пять косарей зелёных. И это если не считать «упущенной выгоды»! Которая, по самым скромным прикидкам, сулила тридцатикратное увеличение средств, вложенных в бой Муромского. А уж о моральном ущербе от факта, что на него, Папашу Бакшиша, самым безобразным образом наорал какой-то заджинсованный… Об этом и речи не шло. Пока не шло.

Бакшиш с удовольствием осмотрел в зеркале своё поджарое тело, набросил на плечо пушистый халат и отправился в ванную. По пути встретил таксу Груню, почесал ей за ухом, подхватил с комода мобилу и набрал номерок Тыры. Тыра, конечно, был полным уродом и подонком, зато преданным.

Урод и подонок ответил сразу, будто неусыпно ждал звонка всю ночь.

– Захвати Богарта и пулей ко мне, – велел Бакшиш.

– Так ведь Богарт… он того… – испуганно тявкнул Тыра.

– Чего того? – рявкнул Бакшиш. – По рукам пошёл? Девки, девки?

– Ну, не… Он это… Свалил вчера, короче. Самолётом. На какую-то гору. К Афоне, что ли?

– На гору Афон, может? – проявил Бакшиш эрудицию. – А на кой хрен?

– Дак, Папа! После этого… Ну, когда Илюха с корешем на нас нагавкали… Пропёрло Богарта чё-то. Не по-детски так! Короче, грит, бабки – зло. О вечном думать, грит, надо. На Афоне, типа. В пещере. Во! И…

– Паразит кишечный! Ну, вернётся – я ему устрою пещеру, – недобро прошипел Бакшиш, прерывая косноязычный рассказ Тыры. – Тогда поступаем так. Прямо сейчас забираешь Королевича, ещё двух-трёх мамелюков на свой выбор и мухой ко мне. Через час вы здесь. Как штык. Всё, действуй!

* * *

Случись подобная неприятность лет тридцать назад, Бакшиш, тогдашний чемпион Забамья в полутяжёлом весе, живо бы разобрался со строптивцем, лично накидав по рогам. Пятнадцать лет назад свистнул бы верных нукеров с резиновыми «болеутолителями» и устроил ослушнику «встречу на Калке». Но нынче он, благополучный бизнесмен, меценат и без пяти минут советник Картафановского градоначальника по вопросам физической культуры и спорта, позволить себе подобные выходки не имел права. Не потому, конечно, что обабился и смягчился сердцем. Потому что знал цену людям. Особенно тем, с которых можно поиметь нехилые дивиденды. А с проигрыша Муромского, когда б он «лёг» под Хмыря, можно было так разжиться… Э-эх!

Условленный час ещё не истёк, когда команда мамелюков предстала пред Бакшишевыми карими очами. И пусть собирал её Тыра, центральной фигурой являлся отнюдь не он. Имелся молодец и повиднее. Огромного роста и растаманской внешности мулат с фигурой профессионального культуриста. По прозванию Иван-королевич. Или, как предпочитал величать себя он сам, Судья Дредд. Ох, и грозен был Дредд с виду! Выбеленные пергидролем косички-дреды змеями медузы Горгоны торчали из-под просторного пёстрого берета, похожего на вязаный деревенский коврик. Кудлатая бородёнка, вывернутые губы, нос точно у буйвола. Огромное кольцо в ухе и сушёная голова белого колонизатора на ожерелье из акульих клыков также не добавляли миролюбия его облику.

– Ну и кого нужно сожрать? – демонстрируя зубы, которыми без проблем можно сожрать что угодно и чистейший говор коренного картафановца, прогудел он.

А что удивительного? Хоть и являлся Дредд по батюшке папуасским принцем (увы, без права наследования королевского копья Огог), зато по матушке – самым что ни есть руссийским аборигеном. Дитя тесной, пусть и непродолжительной дружбы великих народов.

– Всё шутишь, Ваня, – сухо сказал Бакшиш. – А дело-то серьёзное. Муромец, гад, совсем забронзовел!

– Папа, – сказал Иван-королевич тревожно, – про Муромского я как бы в курсе. Надеюсь, мне не придётся вместо него на ринг выходить?

– Да кому ты нужен на ринге, дубина стероидная? Мне Илюха, Илюха нужен! И чтобы лёг наш чемпион. Ставки против Хмыря знаешь, какие?

– Какие? – с жадным интересом спросил один из мамелюков.