Висячие сады Семирамиды
Мои попытки уйти от ответа на эти странные вопросы (дескать, я знаю ровно столько же, сколько и любой обыватель), решительно им пресекались.
– Ну, вы, допустим, не совсем простой обыватель. В конце концов, ваш отец был секретарем у Левина, а потом у Воронка. Пусть это и фигуры не такого масштаба как, допустим, Молотов, и, возможно, небезызвестный Вячеслав Никонов и мог бы про вас сказать, что вы рядовой обыватель, но мы то знаем, что ваш отец тоже фигура по-своему значимая. И наверняка, я думаю, какие-то связи с теми, кто там, наверху, у вас остались.
Напрасно было ему объяснять, что за двадцать лет после развала СССР во властных структурах уже десятки раз менялись политические кланы и что о моем отце в лучшем случае помнят только местные краеведы и историки.
О своем прошлом он практически никогда не вспоминал. Из его различных коротких реплик я узнал, что когда-то он учился в Мухинском училище на кафедре промышленного дизайна. Несколько лет работал в каком-то конструкторском бюро в Сыктывкаре, женился, а потом устроился работать художником-оформителем в местный музыкальный театр, а еще подрабатывал оформителем в различных кинотеатрах. Рассказал, что уехал оттуда в восьмидесятые – вначале в Сочи, а после развода перебрался сюда, в Веньяминовскую.
О жене в разговоре со мной он вспомнил только раз, и то не столько о жене, сколько о доме в Сочи, который вместе с садом в двадцать соток оставил ей.
– А я не люблю делить бабушкины серебряные ложки после похорон, поэтому я отказался от раздела имущества.
Мне казалось, что по-настоящему близких друзей у него не было. Возможно, именно потому он часто звонил мне, приглашая в гости. Он обижался, если наше общение на какое-то время прерывалось. Позже, когда я осовременился и приобрел мобильный телефон, он стал звонить довольно часто, чуть ли не каждый день. Он звонил по делу и без дела, а в конце беседы неизменно приглашал на чай.
В последний год его жизни мы встречались дважды – на старый Новый год и четырнадцатого апреля, в день его рождения. Выглядел он не очень хорошо: был какой-то пожелтевший, осунувшийся.
Я спросил, здоров ли он, на что он ответил, что все нормально, просто почти неделю пьянствовал с друзьями-художниками.
Спустя месяц после апрельской встречи, в середине мая я отправился в летний вояж к своим товарищам по работе в геологических партиях: вначале съездил в Новороссийск, затем в Петербург, Москву. В Веньяминовскую я вернулся только через четыре месяца, в сентябре.
Сразу звонить я не стал звонить, позвонил уже в середине сентября. В ответ услышал: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». И так несколько раз. Поначалу я подумал, что он куда-то уехал, но после нескольких безуспешных попыток связаться с ним решил заехать к нему домой.
Я завел свой старенький «Москвич-412» и поехал на Соборную площадь. Поднялся на третий этаж, позвонил. Дверь мне открыл молодой парень лет двадцати. Я подумал, что это кто-то из его гостей, и, поймав его недоуменный взгляд, сказал:
– Я к Вячеславу.
– К Вячеславу? – парень вопросительно посмотрел на меня. – Вы, наверное, про того художника, который жил здесь?
Я даже не успел отреагировать на его нелепую фразу «который жил здесь» и задать вопрос, парень меня опередил:
– Он умер.
– Как умер?! Когда?
– Мне агент, который занимался продажей этой квартиры, сказал, что в конце мая. Мы здесь уже с начала июля.
Из квартиры выглянула молодая девушка, стройная, красивая, в махровом домашнем халате, на ногах тапочки с помпончиками.
– А вам рассказывали, отчего он умер? – спросил я парня.
– Онкология: рак головного мозга. Так мне сказал агент, – ответил он.
– А картины, его картины, где они? – спросил я.
– Их увезла его родственница из Москвы, хозяйка квартиры.
Я попрощался с молодой парой и стал спускаться вниз, но на лестнице между первым и вторым этажом парень догнал меня:
– Подождите! От него осталась коробка с какими-то вещами. Хозяйка квартиры не стала забирать её, сказала: это можно выбросить. Но мы не решились, подумали, что, может быть, заедет кто-нибудь из его друзей и ему отдадим.
Я вновь поднялся на третий этаж, прошел в квартиру, в которой мне неоднократно доводилось бывать раньше. Из-под дивана в прихожей молодой парень достал три картонные коробки.
– Я вам помогу их спустить.
Мы спустились вниз, загрузили коробки в багажник.
Дома я открыл коробки: там были пакеты со старыми фотографиями – черно-белыми, на которых были запечатлены чужие, незнакомые мне лица. Основная часть этих фотографий, судя по расставленным на столах бутылках с алкоголем, была связана с какими-то посиделками. Помимо фотографий в коробках находились толстые тетради его дневников; они были пронумерованы, и на каждой сверху стояли даты начала и окончания. Среди этих тетрадей лежала книга Ю. Даниэля «Говорит Москва». Отдельную связку составляли тетради, на обложке которых было написано «Литературный клуб Кобра». Было еще несколько папок, на которых также значилось «Литературный клуб “Кобра”». Я ознакомился с содержанием этих папок. В них были разные литературные тексты, которые были объединены в различные сборники. Один из таких сборников назывался «Висячие сады Семирамиды». Листы сборника были проколоты дыроколом, через которые был продет тонкий шнур, закрепленный узлом на тыльной стороне папки. На лицевой стороне папки была наклеена репродукция картины Рене Магритта «L’Oeil vert, ou L’Objet», над которой находилась узкая полоска с названием сборника – «Висячие сады Семирамиды».
От него я никогда не слышал, что он пишет какие-то литературные тексты. Обычно от словоохотливых людей не ждешь больших творческих подвигов: как говорил один мой знакомый, вдохновение выбалтывают. Но оказывается, не для всех случаев подходит это изречение.
Что делать с этими тетрадями я, честно говоря, не знаю. Пока что они будут лежать у меня как память о человеке, который мне был близок…
В детстве мне казалось, что время тянется очень медленно. Порой возникало ощущение, что оно замирало и переставало двигаться совсем. В одном из своих детских дневников, классе в пятом, я помню, записал: «Как долго тянется третья четверть, я, наверное, не выдержу – умру». Мне тогда очень хотелось быстрее достичь совершеннолетия. А когда я достиг долгожданного совершеннолетия, то обнаружил, что время уже не тянется тягуче медленно, как в детстве, а, наоборот, мчится, несется вскачь, как дикая степная кобылица. И чем я становился старше, тем быстрее бежало время, с каждым годом все быстрее и быстрее, а потом этот легкий аллюр перешел в галоп, и время полетело стремительно, настолько быстро, что я только успевал замечать, как проводил один год, а вот на пороге уже Новый, наступающий.
Рассказывают, что у китайцев существовало проклятие: недоброжелателю желали родиться в век перемен. На мою долю этих перемен пришлось слишком много. Я жил в эпоху шести генсеков и еще застал трех руководителей современной России. На мою долю пришлось пять войн, в которых Россия так или иначе была задействована, и наберется, наверное, еще около десятка мелких конфликтов, в которых Россия или Советский Союз оказывали военную помощь одной из воюющих сторон. А были еще события в Венгрии пятьдесят шестого года и вторжение советских войск в Чехословакию в августе шестьдесят восьмого.
Двадцатый век оказался одним из самых кровопролитных в истории человечества. Он вместил в себя две мировые войны, а также геноцид турецкими властями армянского населения – истребление полутора миллионов армян. В Первую мировую для уничтожения себе подобных впервые применили иприт. А через двадцать один год вспыхнула еще более кровавая война, в результате которой погибло около семидесяти миллионов человек, целенаправленно истреблялись представители некоторых народов – евреи, цыгане. И обе эти кровопролитные войны были взращены в недрах христианской Европы.
Как сказал один немецкий социолог, гитлеровский фашизм есть естественное развитие европейской цивилизации. И действительно, если просмотреть историю христианской Европы, то можно заметить различные параллели с тем, что происходило в нацистской Германии.
Пацифистское учение Иисуса Христа его последователями очень скоро было преобразовано в одну из воинствующих религий, которая унаследовала от иудаизма нетерпимость ко всякому рода инакомыслию. Идею христианского самопожертвования («нет более той любви, если кто отдаст душу свою за ближнего своего») превратили в оправдание убийства ради каких-то сомнительных целей. И пошли за «правое дело» католики убивать православных, православные – католиков, а те и другие с вдохновением резали мусульман и язычников.
Первыми жертвами этой воинствующей религии стали памятники античной культуры, затем пришла очередь памятников языческих народов и всех тех, кто не хотел добровольно присоединиться к новой религии. Потом настала эпоха крестовых походов католической Европы на восток и запад, во время которых «во славу Божию» уничтожались целые народы, стирались с лица земли города и сёла. А затем последовала эпоха «славных воителей христовых» – испанских конкистадоров, которые за четыреста лет до гитлеровских газовых камер с такой же жестокостью и таким же усердием уничтожили миллионы индейцев. В то время как испанцы на протяжении двух десятков лет ежегодно убивали десятки тысяч индейцев, католические богословы на своих диспутах обсуждали вопрос, имеют индейцы бессмертную душу или они являются чем-то вроде бессловесных тварей, которых при необходимости можно спокойно пустить под топор. В результате этого самого страшного в истории человечества геноцида были уничтожены миллионы индейцев и величайшие памятники культуры инков, майя и ацтеков. Злодеяния испанских конкистадоров Кортеса и Писарро вполне сопоставимы с деяниями гитлеровских нацистов.
Костры инквизиции еще за несколько столетий до гитлеровских газовых камер и концентрационных лагерей пылали по всей Европе, Южной Америке и на прочих землях, куда ступала нога европейских колонистов.
После индейцев настала очередь африканских народов. Испанские и португальские работорговцы захватывали целые деревни африканцев и увозили их на рабские плантации. Уничтожался генофонд народов Африканского континента. И эти работорговцы тоже были христианами. Они полагали, что имеют полное право поступать подобным образом, оправдывая свои злодеяния тем, что африканские народы принадлежат к потомкам Хама, которым в наказание за проступок своего прародителя предначертано быть рабами.
Дело испанских и португальских католиков продолжили протестанты из Англии, французы, голландцы. Английские колонисты в Северной Америке, Австралии и Новой Зеландии, эти милые, богобоязненные протестанты, уничтожили еще несколько миллионов индейцев, народа маори и австралийских аборигенов.
Богобоязненные правители Соединенных Штатов изгнали со своих земель сотни индейских племен, отправляя их за тысячу верст, сквозь стужу и холод, в малопригодные для жизни резервации.
Собственно, Адольф Гитлер не придумал ничего нового – изменились только орудия казни и масштабы уничтожения да применено это было в отношении самих европейцев. Христианская Европа ужаснулась, назвав деяния нацистской Германии преступлениями против человечества. Но то же самое можно сказать и в отношении испанских конкистадоров, англичан, голландцев, французов.
Вся история человечества – это история преступлений, от Каина до газовых камер Гитлера. Менялись только масштабы злодеяний. Как кто-то сказал, история шагает через трупы. Нет, скорее она танцует на подмостках, устланных кровавыми трупами.
После окончания Второй мировой войны многие верили, что Нюрнбергский процесс станет поворотным моментом в истории человечества, что отныне всякое военное преступление будет караться так же сурово, как были наказаны оставшиеся в живых руководители гитлеровского рейха. Но стремительно несущееся вперед колесо истории очень скоро опровергло эти радужные ожидания.
Евреи, пережившие Холокост, спустя два десятилетия устроили Холокост родственному им семитскому народу – арабам Палестины. Чехи, самые исполнительные и добросовестные работники на немецких военных предприятиях, практически до самых последних дней войны работающие на этих заводах во славу гитлеровского рейха, по указам Бенеша устроили позорное изгнание трех с половиной миллионов немцев – с насилием, убийствами, грабежами, конфискацией имущества. Это те самые чехи, которые еще совсем недавно мило улыбались и подобострастно смотрели на своих соседей-немцев. С мирным гражданским немецким населением чехи поступили точно так же, как гитлеровские фашисты поступали с евреями, только вместо шестиконечной звезды Давида на их одежды нашивали букву N или свастику.
Мировая история второй половины двадцатого века показала, что Нюрнбергский и Токийский трибуналы – это всего-навсего месть победителей в отношении побежденных, а сами победители вовсе не собираются следовать ими же самими сформулированным принципам. Соединенные Штаты в период вьетнамской войны своими зверствами по отношению к мирному населению даже превзошли гитлеровских фашистов, но мир не содрогнулся от ужасов преступлений американских военных, что еще раз доказало циничную правоту политиков: преступлением могут считаться только деяния побежденных. В своих деяниях многие политики руководствуются правилом: для победы все средства хороши.
И только победители обладают исключительным правом решать, кого из побежденных считать преступниками, а на чьи преступления можно закрыть глаза. Яркий пример таких двойных стандартов – Токийский трибунал: азиатский Гитлер – японский император Хирохито и азиатский Гиммлер – принц Ясухико Асака не были привлечены к уголовной ответственности, а наоборот, получили от американских оккупационных властей иммунитет от преследования и прожили тихую спокойную жизнь, до глубокой старости. Благодаря англо-американским оккупационным властям также избежали реального наказания многие генералы и фельдмаршалы нацистской Германии, причастные к уничтожению десятков тысяч мирных граждан. Эрих Манштейн, по приказу которого в Крыму были уничтожены тысячи крымчаков и евреев и сожжены тысячи сел и деревень по Левобережью Днепра, пробыл восемь лет в комфортных условиях специального лагеря для офицеров высшего ранга нацистской Германии, в пятьдесят третьем англо-американскими оккупационными властями был освобожден по состоянию здоровья и вскоре стал советником канцлера Конрада Аденауэра по вопросам обороны и организации бундесвера. Его слабое здоровье, ставшее для оккупационных властей поводом для его освобождения из тюрьмы, позволило ему прожить еще двадцать лет тихой, безмятежной мирной жизни в кругу любящих детей и внуков. Его путь повторил другой гитлеровский преступник Альберт Кессельринг: пробыв несколько лет в комфортабельном тюрьме для офицеров высшего ранга, он в пятьдесят втором году был освобожден и пополнил ряды военных советников канцлера Конрада Аденауэра. Значительная часть гитлеровских военных преступников вследствие особого отношения англо-американских оккупационных властей к преступлениям немецких военных на территории Советского Союза избежала наказания.
На судьбу России в двадцатом веке помимо этих двух мировых войн выпала самая страшная братоубийственная война в истории человечества. Дело здесь не только в количестве жертв, а в том, что эта гражданская война, в отличие от прочих подобных войн, была направлена на уничтожение исторической и культурной памяти народа, на полный разрыв с духовной и культурной традицией тысячелетней истории русского народа. И в этом отношении ни одна из гражданских войн, будь то гражданская война в США, Англии или во Франции, не могут сравниться с тем, что произошло в России после событий октября семнадцатого года.
Разнообразный сброд – малообразованная чернь из провинциальных честолюбцев из российских глубинок, жаждущие власти молодые вертлявые прохиндеи из еврейских местечек, мизантропически озлобленные на мир выходцы из маленьких латышских хуторков – вся эта нечисть хлынула, заполнила властные коридоры и осела на различных ступенях пирамиды власти.
Воспользовавшись безграмотностью и откровенной тупостью народных масс, их безволием и равнодушием, они различными лозунгами о свободе и братстве сподвигли эту многоэтничную массу российских граждан выступить против законной власти и свергнуть ее, за что им были пообещаны свобода, равенство и братство. Но вместо свободы и равенства они получили оковы, которые даже в страшных снах не могли померещиться при прежнем режиме.
Когда в зрелые годы я стал интересоваться историей Гражданской войны, знакомиться с мемуарами ее участников и различными документами того периода, то меня поразило, как много евреев и латышей было в большевистских карательных органах. И это были не просто статисты, а одни из самых кровавых большевистских палачей.
Как саркастически заметил один политолог, Россия с третьим разделом Польши получила троянского коня – оседлое еврейское население Речи Посполитой. И за этот раздел Польши Россия заплатила слишком дорогую цену: это обернулось для нее тремя революциями, последняя из этих революций – революция октября семнадцатого года, которую в народе иронично называли «Великая Октябрьская еврейская революция», привела к потере государственности и обернулась массовыми репрессиями большевистским руководством казачества и других сословных групп русского населения. Кровавые репрессии большевиков коснулись и других народов бывшей Российской империи.
Меня удивляло и удивляет то, что евреи, столь трепетно и болезненно относящиеся к памяти о Холокосте, совершенно безразличны к тому Холокосту, который устроили еврейские большевистские лидеры. Если бы подобное тому, что произошло после октября семнадцатого года в России, случилось бы в Англии и если бы с английской королевской династией и с английскими аристократами поступили так же, как еврейские большевистские лидеры поступили с Романовыми и русским дворянством, то сейчас отношение к Холокосту в Европе было бы несколько иным: немало людей из числа европейских обывателей нашли бы оправдание Холокосту и действиям гитлеровского режима в отношении евреев…
Как могло так получиться, что из одного из самых религиозных народов вышло столько законченных мерзавцев и палачей? Троцкий, Свердлов, Урицкий, Юровский, Розалия Землячка по своей жестокости ничуть не уступают кровавым палачам гитлеровского режима, таким как Гиммлер, Эйхман.
Читая книги о Гражданской войне, я часто задавался вопросом, почему российские историки, описывая те или иные события, стыдливо умалчивают о национальности большевистских палачей. Все эти разговоры о кровавом диктаторе Сталине, об энкавэдэшном репрессивном аппарате Советского государства обезличивают зло. А ведь у исполнителей и главных творцов этих злодеяний есть имена, фамилии и, наконец, национальность. Из Сталина сделали козла отпущения. А самые главные преступники, заложившие основы большевистской репрессивной системы – это дьявольская троица: Ленин, Троцкий и Свердлов. Конечно, среди большевистских палачей были люди разных национальностей – русские, евреи, латыши, украинцы, мадьяры… В конце концов, в самом страшном изувере двадцатого века, Ульянове-Ленине, было замешано много разных кровей.
В документах о Гражданской войне поражают рассказы о зверствах большевистских карательных отрядов из латышских стрелков и последующее участие всех этих Лацисов, Петерсов в карательных акциях НКВД. Читая эти истории, я задавался вопросом, откуда столько жестокости и мизантропической ненависти в простых латышских хуторянах? Но ведь не только в большевистской России латыши отличились своими зверствами: в годы гитлеровской оккупации Белоруссии и приграничных с ней областей именно латышские полицейские подразделения и части СС вроде команды Виктора Арайса были самыми жестокими карателями на оккупированной территории, на совести которых десятки тысяч убитых мирных граждан – евреев, белорусов, русских.
И чем объяснить такое количество числа палачей среди латышей: является ли это индивидуальными особенностями дегенератов вроде Лациса, Петерса и их сослуживцев или же это некие ментальные качества, присущие определенной части латышского общества? Зверства большевистских карателей из латышских стрелков и команды Арайса по истреблению евреев в Латвии в годы Второй мировой войны дают основание думать, что это не только психические дефекты определенных личностей, а и некий ментальный вирус человеконенавистничества, живущий в недрах определенной части латышского общества.
В советские времена мне часто приходилось бывать в Латвии. И всякий раз меня поражали угрюмость и злобность латышей. На какой-нибудь безобидный вопрос они высокомерно сквозь сжатые губы, по-жлобски выдавливали «несапрэету». Мизантропы встречаются в каждом народе, но по числу мизантропов на душу населения, мне кажется, латыши превосходят все остальные народы мира. Я часто задаюсь вопросом, каким же дьявольским молоком кормят своих младенцев латышские матери, что из них вырастает такое отребье, как Петерс, Лацис, Арайс?!
Я бы на месте правительства Англии поостерегся давать вид жительства латышам. Случись там какая-то смута, то, возможно, современным латышам-мигрантам захочется с английской королевской семьей поступить так же, как их деды и прадеды из латышских стрелков во главе с Юровским в июле восемнадцатого поступили с семьей последнего русского императора.
Гипертрофированное сознание собственной идентичности у многих из латышей сводится к маниакально-болезненному выпячиванию, что они латыши, а не русские. Это примерно так же, как если бы кто-то гордился тем, что он родился во вторник, а не в понедельник. Такую жлобскую русофобию, как у латышей, я встречал только у их прибалтийских соседей – эстонцев и у украинцев Прикарпатья.
Современные латвийские политики любят говорить о возмещении ущерба за годы советской оккупации Латвии. Если говорить об ущербе, то России тоже есть что представить латышским властям, посчитать, например, потери людских и физических ресурсов из-за действий латышских стрелков и латышских коллаборантов вроде Арайса. Но в нынешних условиях историческая память стала предметом политических манипуляций. И примеров тому великое множество.
Как заметил один немецкий историк, немцы, потерпев поражение в войне, потеряли суверенное право на историческую память. И в этой исторической памяти вины немецкого народа есть место Холокосту, но многие преступления гитлеровских солдат на территории Советского Союза преданы забвению. Многие ли из молодых немцев слышали о Хатыни, о многотысячных жертвах, которые понесли белорусы, о сотнях тысяч мирных граждан Советского Союза, расстрелянных, убитых, загнанных в колхозные сараи и заживо сожженных на Брянщине, Псковщине, Новгородчине и во многих других оккупированных гитлеровцами областях России; знают ли они о миллионе погибших в результате блокады Ленинграда? Страшна смерть в газовой камере, но разве не более ужасной является смерть людей, загнанных в колхозные сараи, когда рядом стоят твои дети и родственники и ты видишь, как они задыхаются в дыму и как пламя все ближе и ближе подступает к ним!
Немцы вспоминают варварскую бомбардировку Дрездена англо-американской авиацией, но в их исторической памяти нет места страшной бомбардировке Сталинграда в августе сорок второго, в результате которой погибло около восьмидесяти тысяч мирных граждан. Наверное, они постарались бы предать забвению и память о Холокосте, если бы еврейские организации через различные СМИ постоянно не напоминали о страшных жертвах Холокоста. Постарались бы предать забвению точно так же, как это происходит в случае с преступлениями немецких солдат на советской земле.
Но не только немцы страдают амнезией исторической памяти.
Мемориальная память японцев из истории двадцатого века хранит атомные бомбардировки японских городов – Хиросимы и Нагасаки, страшные ковровые, дьявольски изощренные бомбардировки японских городов английской и американской авиацией, руководимые Артуром Харрисом и Кертисом Лемэем, но там нет места для преступлениий их предков – дедов и прадедов, миллионов убитых китайцев и других народов Юго-Восточной Азии, страшной нанкийской резни японских военных, устроенной по приказу азиатского Гиммлера – Ясухико Асака. Это дает основание думать, что при удобном случае японцы и немцы могут повторить ужасные злодеяния своих дедов и прадедов.
Демократическая Европа давно уже стерла из своей памяти позорные страницы своей истории периода нацистской Германии. Вспоминают ли болгары, румыны, словаки, хорваты, норвежцы, финны о своем прошлом времен союзничества с гитлеровской Германией?! Нет, эти позорные страницы их истории преданы забвению.
Мы живем в эпоху всеобщего вранья. Историческая память превратилась в оружие манипуляции в руках лживых политиков. Как легко и быстро можно переформатировать общественное сознание, видно на примере современной Украины: события четырнадцатого года показали, как просто с помощью современных средств информации уничтожить историческую память и превратить людей в бездушное рабское существо, лишенное памяти о прошлом, полностью подчиненное тем, кто превратил их в бескультурных дегенератов. Двадцатипятилетняя манкуртизация украинского общества превратила Украину в Манкуртию – общество манкуртов, безвольных рабов, лишенных исторической памяти. Аналогичные процессы мы видим в Прибалтике, во многих странах бывшего Советского Союза.
