Сказки и истории

– Я хочу ее купить, – сказал Феликс с нажимом на слове «купить».

Молодой человек поднял голову.

– Ее цена – ваш сегодняшний сон, – предупредил он. – Или берите так.

Феликс растерялся.

– Но я не помню свой сегодняшний сон, – сказал он.

И тут же понял, что хорошо помнит.

Он стоял на самом верху башни с часами, перед ним расстилалось море черепичных крыш с островами башенок и шпилей, а внизу, с площади, поднимались вверх огромные воздушные шары, какие иногда запускают над городами по большим праздникам или чтобы прокатить туристов. Все шары были цветные, полосатые и радужные, но у всех, от гондолы к куполу, поднимались дополнительные треугольные полотнища, как косые паруса от бушприта. Полотнища крепились к реям у гондолы, где по три, где по пять-шесть, отчего шары были похожи на взлетающие корабли. И эти треугольные паруса были черные, как крылья воронов. На фоне цветных шаров это смотрелось особенно торжественно и празднично. В одной из гондол сидела художница. Ее шар плыл вверх от площади, она кидала вниз целые охапки золотых листьев, и листья разлетались вокруг, пока не заполнили весь воздух и площадь внизу, а художница бросала все новые и новые охапки. Внизу играл духовой оркестр, музыка, шары и листья плыли над городом. Феликс подумал еще, что шары означают праздник, а паруса – траур, так и подумал, цитатой: «Со смешанными чувствами печали и радости, с улыбкой и в слезах», – и на этой цитате проснулся.

– Ну как, вспомнили? – спросил продавец.

«Да, – подумал Феликс, – я вспомнил. Это был самый прекрасный сон в моей жизни». Он кивнул, сглотнул слюну, скопившуюся под языком, и спросил:

– Если я его отдам, я забуду?

– Да, – ответил продавец, и Феликс, глядя на него, решил, что не так уж этот человек и молод, как показалось на первый взгляд.

– Хорошо, – сказал Феликс. – Я согласен. Я хочу эту книгу за ее цену.

Дождь так и моросил, и Феликс присел в одно из плетеных кресел у входа – в хорошую погоду они, видимо, стояли снаружи. Ему не терпелось посмотреть, что же он такое купил за то, чего уже не помнил. На мгновение его охватил приступ паники, такой сильной, что кровь зазвенела в ушах. Он раскрыл книжку, где придется, но ничего не мог разглядеть: текст и картинка сливались в пестрое пятно.

– Хотите кофе? – сказал продавец. – Покупателям бесплатно.

– Хочу, – кивнул Феликс, все еще глядя в разворот.

Звон в голове прошел, и Феликс понял, что смотрит на карту города. Карта была одновременно похожа и не похожа на ту, которая лежала у него в кармане. Красными знаками, с виду зодиакальными, были помечены определенные места, они располагались почти правильной окружностью, но их было гораздо больше, чем дюжина. Один из таких знаков приходился в точности на сад с лабиринтом, показанный на карте во всех подробностях.

Запах черного кофе отвлек Феликса от карты. Продавец поставил чашку на полку пирамиды с новинками, ободряюще кивнул и исчез за книгами. Феликс посмотрел на обложку. Название книги изменилось. Теперь оно гласило «Двадцать два ключа от Города». Содержание предлагало 22 главы, ни коты-оборотни, ни алхимики никуда не исчезли, но перестали быть главными персонажами. Углубившись в первую же историю, Феликс догадался, что каждая будет – либо об одном из ключей, либо самим ключом.

Феликс нашел историю о саде с лабиринтом (она была первой), где розы и фигуры из живой изгороди представляли императорский двор, внимательно прочел ее, но старухи с леденцами не обнаружил. В истории ключ вручался герою кустом-императором вместе с легендой о знаменитом алхимике-еврее и его глиняном монстре. Феликс перечитал историю еще раз, и отметил, что герой входит в сад на закате, в какой-то день «в разгар осени».

Получалось, что трамвай привез его прямо к одному из ключей. А Феликс отказался его выкупить, и кто знает, будет ли ему дана вторая попытка. С другой стороны, ключей обычно надо три, а то и вовсе один-единственный, может быть, это был просто не его ключ? Феликс посмотрел на стеклянную дверь магазина: дождь перестал.

Надо бы проверить остальные адреса, решил Феликс. Он допил кофе, отнес чашку к пустой конторке с кассой, сказал в пространство «До свидания, спасибо», – и пошел искать библиотеку, которая находилась, если верить карте, чуть ниже замка на холме.

Но на террасе, с которой должен был открыться вход в библиотеку, он нашел только небольшой ресторан. Феликс прошел через него насквозь и оказался в винограднике. Мощеная дорожка уводила вверх по холму, Феликс пошел по ней и в конце концов оказался у крепостной стены. В стене была новая дверца, очень похожая на калитку из розового сада, и Феликс вошел. Сразу от дверцы начинались ступени, они привели в башню. Башня действительно была заставлена книгами на всех ярусах, Феликс поднимался все выше, пока не оказался на круглой площадке. Когда-то она, видимо, была открыта всем ветрам, но теперь пространство между колоннами перекрывали застекленные рамы, превращая площадку в фонарь. В центре этой очень светлой комнаты стоял огромный, метра три в диаметре, глобус. Одно из окон было открыто, перед ним, на латунной колонне, смотрел в небо небольшой телескоп. Феликс выглянул наружу – тучи разошлись, выглянуло солнце. Сверху открывался великолепный вид на виноградники и крыши до самой реки. Феликс постоял еще, потом присел на подоконник и взялся за следующую легенду. Она отсылала на старое еврейское кладбище.

Так прошло еще три дня. Феликс ходил от одной отметки на карте до другой, и везде находил места, не обозначенные ни в одном из туристических атласов. Это были таинственные, полные загадок дома, расписанные призрачными фигурами внутри и снаружи, это были темные аллеи с одиноким фонтаном в самом дальнем конце, а один раз Феликс забрел на старую винодельню, в подвале которой глухо ворчали огромные дубовые бочки. И нигде ему не встретилось ни одной живой души. И ни одного ключа он так и не нашел, хотя изображения их видел почти повсюду – на городских люках, на гербах и вывесках, на дверях и воротах, на картинах и фотографиях, которыми торговали художники на Черном мосту.

Странствуя в поисках неуловимых ключей, Феликс поначалу чувствовал азарт, будто попал в игру, правил которой еще не знает, но узнает очень скоро. Но правила так и оставались непонятны, тайники оказывались пустышкой, и азарт сменился недоумением, а потом и раздражением. Потерпев очередную неудачу, Феликс вернулся в то кафе, где завтракал в первый раз, – с тех пор он бывал здесь чуть ли не каждый день, и знакомая официантка уже приносила ему меню сразу с чашкой эспрессо.

Феликс глотал кофе и листал книгу, выкупленную за забытый сон. Он уже прочел ее раза три, поэтому сейчас просматривал страницы по диагонали, вглядываясь больше в картинки, чем в текст. Двадцать две истории рассказывали о двадцати двух ключах, ключи возвращали героя домой, в детство, из зимы – в лето. «Каждый камень мостовой, каждое окно пробуждало воспоминания», – прочел Феликс подпись под картинкой, на которой по сумеречному городу бежал кот-оборотень, а каждый дом смотрел ему вслед и каждый камень имел собственный облик.

Феликс внезапно почувствовал, что он тоже хочет знать эти камни по именам, слышать ворчание книг в пустых библиотечных залах, знать, о чем сплетничают розы за зелеными стенами лабиринта. Что даже по тайным городским тропам он до сих пор ходил туристом, тем, кто приходит всегда не вовремя и не видит того, что не описано в его путеводителе, даже если этот путеводитель – книга, купленная за сон. Что он хочет понимать, а не думать, что понимает.

– То, что есть, и то, что есть на самом деле, – сказал он вслух.

Феликс расплатился за кофе и отнес шиншилла в свой номер. Книгу он оставил на кровати. Карту тоже не стал брать. Выйдя из гостиницы, он пересек Черный мост, поднялся на холм с замком, перешел через площадь и вышел к двойной арке ворот. У ворот, сунув руки в карманы куртки, сидела художница и жмурилась на осеннее солнце. У нее на коленях дремал черный кот, – точно такой, как на картинке в книжке.

Феликс подошел к ней.

– Здравствуй, – сказал он.

– Привет, – отозвалась та. – Какие новости?

Феликс снял куртку и, стыдясь пафосности собственного жеста, стянул к локтю левый рукав свитера и закатал манжет рубашки.

– Я пришел заплатить за вход, – сказал он.

Страница рукописи в день

Я вспоминаю все квартиры, в которых жил, как, бывает, вспоминают женщин. Эта смеялась так, будто в ней жил солнечный зайчик, та была немного мрачновата и строга, как монахиня, зато ее кухня всегда была полна изумительных запахов, окна можно было не мыть никогда, а одежда в шкафу лежала так, что никакого утюга не нужно. Еще одна, в далеком детстве, вспоминалась мне старухой, может быть, и бабушкой, но время от времени забывающей, что я – ее внук. Она бывала уютной особенным пожилым уютом, но бывала и чужой и страшной, с резким запахом лекарств и привкусом пыльной взвеси.

– Скажите, пожалуйста, вы писатель?

Я обернулся. Надо же, так увлекся, что не заметил, как мой текст читают через плечо. Вообще-то, когда я сажусь писать в кафе, я стараюсь устроиться так, чтобы в экран невозможно было подсмотреть. Но сегодня с утра за столиками на улице не было вообще никого, и я сел как попало, лишь бы экран не бликовал. И не заметил, как ко мне подсел этот дедок. Вопрос он задал очень вежливо, почти церемонно, и, когда я на него обернулся, разглядывал меня, а не экран моего лаптопа. Писал я по-русски, и вопрос, заданный мне, прозвучал тоже по-русски, хотя и с небольшим акцентом – ударение на первый слог и растянутые гласные. Но я уже привык к тому, что старшее поколение Праги почти поголовно очень хорошо знает русский язык. Поэтому ответил я тоже по-русски:

– Как вам сказать. Пишу я, во всяком случае, много.

Я взялся разглядывать его в ответ, сначала не без злорадства – обычно люди смущаются, когда их самих ставят в неловкое положение, – а потом с интересом.

Низенький, полноватый, седая шевелюра, гладко выбритое лицо. Белый льняной костюм по летнему времени. Загорелое лицо, множество мелких морщин – и ни одной глубокой, кожа сухая, как пергамент, очень чистая. И потрясающие, цвета июньского неба, глаза. Обычно с возрастом цвет глаз бледнеет, будто выгорает, особенно, если они серые или голубые, здесь же плескалась чистейшая синева, точно такая, как небо у нас над головами.

– Простите мое нахальство, но мне нужно было знать. Вот такое много пишете? – Он двинул головой в сторону экрана.

– Да, – ответил я, все еще глядя ему в глаза.

– Ничего особенного, лимон и погода, – сказал он фразу, которую я совсем не понял, поэтому переспросил:

– Погода?

– Конечно. Прекрасный летний день, на небе ни облачка, и вы уже второе утро сидите в этом кафе с ноутбуком, хотя раньше я вас тут никогда не видел. Приезжий?

– Да вот, путешествую.

– У вас очень хорошо про квартиры написано, – сказал он. – Вам есть, где жить?

То ли у этого человека очень интересная логика, подумал я, то ли чрезвычайно сложные ассоциативные ряды. Во всяком случае, обычно после фразы «вот это очень хорошо написано» следовал вопрос «а вы где-нибудь печатаетесь?» – или еще что-нибудь такое же банальное про писательскую кухню. Я настолько обрадовался и заинтересовался его неожиданным подходом, что решил ответить.

– Мне есть, где жить, – сказал я. – На ближайшие два дня я остановился в одном пансионе у Народного театра, – я махнул рукой в сторону реки. – Потом либо уеду, либо придумаю что-нибудь. У меня творческий отпуск, я птица вольная.

– У Народного, – фыркнул он. – Небось, модерн на набережной? Башенки-лепнина?

– Гораздо проще, кирпичная пломба. Но чисто и самый центр. Меня устраивает. Не всем же жить на Малой Стране.