Перепросмотр

– А ты говоришь, вычислил! Сама призналась, что рога ему наставила! Поругались как-то, и призналась, чтобы больнее сделать. Зря, конечно. Сейчас проблем было бы меньше. Ее голубые очаровательные глаза при этом беспокойно сверкнули.

Лежа на кровати, я курил «Беломор», стряхивая пепел в консервную банку от «Завтрака туриста». В комнату уже вползли сумерки, а через стенку щемило битловское: «Мишел…»

Как легко и бессовестно она рассказывает, нет, даже похваляется своими проделками. И это после того, что уже было пережито? Она патологически эгоистична. Казалось бы, должна держаться за мужа. Жить по совести. И ребенок вот… Нет. Сроду бы не женился на такой! Я с грустью вспоминал ее «веселые рассказы», так задевшие меня, от которых становилось тошно.

На следующий день мы отправились с подругой в парк, что начинался сразу от общежития. Намерения были самые невинные: заниматься предметами на свежем воздухе. Солнце было уже высоко, и парк был напоен ароматом сосен и молодыми голосами таких же умников, как мы. Как и предполагалось, попытки что-то подучить, повторить, запомнить, сразу были обречены. Мы нежились на солнце и лениво болтали. Она читала Цветаеву или рассказывала о душевных муках лагерных подруг. Я внимал и был пьян осознанием Божественного мира, прекрасной женщины, лежащей рядом, звуков поэзии, запахов начинающегося лета… Потом случилась гроза. Внезапная, майская, сумасшедшая. Бежать было бесполезно, да и не нужно. Грохотал гром, и блики молний озаряли наши лица неземным, холодным светом. Мы шли босиком вначале по еще теплой тропинке, а затем по дождевым ручьям, несущимся по тротуарам. Ее волосы змеились множеством темных колечек. Было сладко и жутковато целоваться под соснами…

Мила была Женщиной. Красивой и изящной, а главное, тонко чувствующей. Она могла быть украшением как любого общества, так и сильного мужчины, способного вовремя остановить ее. Любая женщина чувствует свою силу и готовность в какой-то степени уступить.

– Для женщины нужна узда, – авторитетно заявляла она. И снисходя до меня, то по-деревенски кондового, то поэтически возбужденного, подбадривала, заставляя быть более решительным в предложениях: «Я – простая баба. Ничего сложного!» – Возможно, это была правда.

По ее приглашению я нанес визит в город К., в ее шикарную трехкомнатную квартиру, впечатлявшую после общежитских клоповников. Мне было приятно видеть опрятность и порядок во всем. Это было мое слабое место. Мила весело болтала и играла на пианино трогательную французскую песенку «Падают листья» в качестве вступления к серьезному объяснению. Потом мы пили принесенное мной шампанское и слушали АББУ. Зеленый самопальный диск, тонкий до беспокойства за его качество, шел волной и коробился, но, тем не менее, устойчиво производил: «Мани-мани – мани-и..» Эта песенка окончательно привела меня в ступор и вызвала внутреннюю дрожь. Мила сначала спокойно спросила меня:

– Что ты молчишь? Тебе нравится? По моему – замечательно.

Я напряженно кивнул. Мне вспомнился ее униженный муж, и я робко запросился домой. Глядя на мою окаменевшую фигуру и остро ощущая возникшую безнадежность, Мила, уже с отчаянием в голосе закричала: «Что ты молчишь!?»

Мы пару раз встречались после этого, но заключительный аккорд уже прозвучал.

* * *

Что я собою представлял, вступая в мир, который позднее назовут «эпохой застоя»?

Спорт и труд сделали из меня здорового и крепкого мужчину. Я был далек от изящества, за то «завален внутренними достоинствами». Во мне всегда находили трудолюбие, честность, основательность и целесообразность, вероятно, то, что перешло ко мне от матери-немки, хотя внешне я более походил на деревенского увальня. Природа когда-то спохватилась, обнаружив пропадавшего дохлика-зяблика, которого не брали даже в детсад, вдохнув в меня силу и терпение, оставив прежней душу. Душу робкого и нерешительного человека – «Lupus pilum mutat non mentem».[8 - (лат.) Волк может сменить шкуру, но не душу.] Крайне противоречивого, застенчивого и закомплексованного. Студенчество кое-как сгладило эти углы, разболтав и ослабив при этом волю. Взращенный в уродливой по духу семье, в уродливом же по духу лживом государстве, я обладал полным набором дурных черт характера: эгоизмом, гордыней, авторитарностью, то немецкой расчетливостью до скупости, то казацкой бесшабашностью, то застенчивостью, принимаемой за интеллигентность, то пьяной агрессивностью. К тому же я был очень раним и ядовито саркастичен. Рано осознанная ненависть к коммунистам и советской власти, на фоне ее несокрушимости и вечности, постепенно перерастала в мизантропию. Окружавшие меня люди, как мне казалось, невзирая на существо режима, только и озабочены были достижением «кормушки» и удовлетворением своих низменных страстишек, что вызывало у меня раздражение и презрение к ним. Пережитый любовный опыт не возвысил сердце, а, скорее, посеял в нем семена пренебрежения к женщине.

С большим усердием и старанием я искал, как мне казалось, гармонию в жизни, совершенство и чистоту, и оттого, что все эти потуги приводили лишь к страданию и ощущению собственной вины – я не мог быть целостным и гармоничным.

Тогда я еще не понимал и не мог понять в силу существовавшего в обществе безбожия и отрицания всяческих духовных знаний, идущих в разрез с доминирующей куцей коммунистической моралью, что при существовавшем моем мировоззрении я обречен на «лечение» души, которое неизбежно состоится через страдание.

Глава 3

Александр распределился преподавателем электродисциплин в техникум рабочего поселка, где когда-то жил сам, и где проживали в здравии его родители. По сути, это было время продолжения его студенчества: те же лекции, семинары, экзамены, многозначительные лица провинциальных преподавателей…

День учителя ожидался в ближайшее воскресенье, сразу же после картофельной страды – ежегодного «трудового подвига» всех советских студентов.

Не зная преподавателей, Клинцов отрешенно сидел в дальнем конце стола и без особого интереса оглядывал «педагогический состав», возбужденно галдевший в предвкушении застолья. С пятнадцатиминутным опозданьем, как принято в деревенских традициях, появился преподаватель немецкого языка Мисюра с супругой. Сверкая лучезарной улыбкой и отпуская шуточки направо и налево, он двинулся к свободным местам «галерки», где одиноко томился Клинцов. Прицепом к устраивающимся Мисюрам подстроилась вскочившая со своего места преподаватель спецдисциплин Елена, которая, оценив ситуацию, приступила к тактическим маневрам.

Она уже работала в техникуме два года, окончив технический ВУЗ, и прекрасно знала, «кто чем дышит». Завязавшийся было роман с Валерием Павловичем – романтическим и экзальтированным преподавателем механики – быстро закончился, оставив в душе горькие разочарования.

Ее отношения с Мисюрой начались относительно недавно. Высокий и стройный красавец Мисюра был женат в некотором роде, однако этот факт никак не сказывался на его отношениях с женщинами. Он щедро дарил им свое тело. Более того, он был достаточно эрудирован и просвещен. Прожив до института в небольшом селе, как и многие деревенские жители, не от злого сердца, а скорее из-за низкой культуры, Александр готов был высмеять любого. Желчная ирония с милой улыбкой и высокое самомнение о собственной персоне причудливо уживались с лоском поселкового интеллигента. Елену он заметил и принял за свою, когда в учительской бурно обсуждался фильм Михалкова «Раба любви». Оппонентами выступали парторг – преподаватель литературы Галина Данильченко и ее товарищ по партии, предпенсионный физик Сашин. Елена весьма аргументированно доказывала художественную ценность картины, а Мисюра страстно обвинял Сашина и Данильченко в мещанстве и замшелости. Партийка отчаянно жестикулировала, как на трибуне, и говорила об отходе от соцреализма. В заключение же примирительно выдала:

– Ну что ж, если вы такие кинологи, дальнейший разговор считаю бесполезным. Вы не понимаете, что всякий фильм в первую очередь должен воспитывать, а не душить зрителя «ароматами» артистической богемы.

«Кинологи» переглянулись, удержавшись от хохота, и с этого времени с большим удовольствием обменивались впечатлениями о новом вышедшем фильме, книге, статье.

Люди с обширным кругозором должны сидеть рядом! Кто ж мог знать, что «ценитель прекрасного» еще вчера восторгался ее южным загаром. Теперь перед Александром, почти напротив, сидел Мисюра со «своими» женщинами. Леночка, «случайно» оказавшись в удобном ракурсе к новенькому – терпеливо позволяла себя разглядывать.

Веселье быстро разлилось по столам и стаканам, и приглашенная на танец Елена, уже с удивительным упорством никого не замечая, подставляла свои пухлые губки Клинцову.

– Какой ты… чистый, – оценивающе заключила она, демонстрируя при этом такую неожиданную в этих стенах легкость поведения.

Впечатляющая доступность девушки весьма удивила и заинтересовала его. Она хладнокровно пренебрегала убогими нормами общественной морали и была далека от дешевого кокетства.

– Может, пойдем на свежий воздух?

– Ну-у-у, пойдем. Жди меня у выхода. Я только перекурю.

И они пошли. Осенний вечер был тих, а плотный, сырой воздух отдавал тополиной прелью. Разгоряченная девушка развязно болтала, по-свойски подцепив Александра под руку. Оценив обстановку и не желая никоим образом воспользоваться слабостью женщины, он решил проводить ее до общежития молодых специалистов, где, как он полагал, она проживает. Леночка неверным шагом шла со своим новым другом, не задавая лишних вопросов «Куда?» и «Зачем?» – очевидно, она была выше таких мелочных условностей. Перед огромной лужей на их пути Клинцов лихо взял девушку на руки, показав этим, что не чужд гусарской широты, похлюпав по луже, «яко по суху» в своих новых туфлях.

– Ну, вот и приплыли, – выдохнул Александр.

– Ты что, здесь живешь?

– Я думал, ты здесь живешь! – удивился парень.

– Не-е-т. Я живу в общежитии техникума, но туда мы видимо не пойдем. А ты где живешь? – без особой дипломатии намекнула Леночка.

– Я-то живу в доме с родителями, – задумчиво ответил он. – Ну, пойдем обратно, к техникуму.

– А в каком ты доме живешь, в одноэтажном? Фи, я в двухэтажном. С родителями… А вот у меня нет папочки, – пьяно-слезливо пробормотала девушка. – Мы с мамочкой живем… Мой папа, между прочим, с отличием окончил юридический институт и работал у нас в городе помощником прокурора, – с гордостью выдала она. – Ну, потом, правда спился… и его мама увезла от нас в родной Бу-зу-лук. Вот так!

Дорога к техникуму теперь вела через стадион, вдоль аллеи голых грустных берез, тихо шумевших под неласковым осенним ветром.

– Куда мы идем? Опять к техникуму, что ли? – недоуменно воскликнула девушка и подумала: «Какой он несмелый! Другой бы давно в койку затащил! А мы все бродим, непонятно где, как пионэры! – И сказав, страстно припала к его губам, дабы придать его мыслям правильное направление.

Целиком отдавшись поцелую, парочка и не заметила, как их обошла затихшая вдруг толпа преподавателей, возвращавшихся с праздника.

– Какая гадость! – вслух прошептала парторг Данильченко. И до самого дома толпа была вовлечена ею в дискуссию «о современном падении нравов и роли преподавателя, как личности».

В понедельник, после бурного окончания «Дня учителя», Клинцов с тяжелым сердцем ожидал встречи с новой знакомой. Его мучили и стыд, и брезгливость за столь натуральную оргию, которой закончилась их встреча и, к которой изначально, с таким упорством шла Леночка. Он пытался успокаивать себя тем, что всего лишь «чинно и благородно» хотел проводить девушку до дома и что она сама… Но как-то не вязался его «тургеневский Баден-Баден» с реалиями современности. Слишком неустойчивым оказался он перед слабостью девушки.

Александр густо покраснел, увидев ее, выходившей их гардеробной. Леночка же, вопреки ожиданиям, открыто и весело смотрела на вчерашнего любовника, не забывая время от времени, дразнить его язычком по своим алым губкам.

– Ну, ты как? Все нормально? – банально поинтересовался Клинцов.

– А что может быть ненормально? Все хорошо!

– Дошла до дома без приключений? Ты ведь не захотела, чтобы я тебя проводил после того как…?

– Я не помню никаких «после того», – засмеялась девушка, легко освобождаясь от причин рефлексии.

Такая легкость нравов поразила парня. Он-то любил пострадать и помучиться! «Да, может быть и так, – пронеслось в голове, – Хочешь быть чистым – значит нужно им быть! А что сейчас-то сопли-то распускать, post factum!? Правильно девочка поступает. Не омрачает себе жизнь, в отличие от тебя, а то еще кожа прыщиками пойдет!»

– Ты на пару? – уже спокойно и доброжелательно полюбопытствовал он.

– Да. У меня сегодня их три и вечерники.

– А… У меня тоже сегодня вечерники. Наши кабинеты рядом! Ну, пока! До встречи!