Алексей Ваямретыл – лежащий на быстрой воде. Путь преданного своему хозяину камчатского самурая

– Денис, что же здесь случилось? – спрашивали взрослые соседи сами легко, догадываясь теперь и как бы реконструируя недавние события, что здесь буквально час назад с ними двоими случилось. Они легко восстановили череду трагических здешний событий, видя следы нарты на льду, видя этих полузамерзших лаечек, видя погруженного в воду застреленного его отцом оленя.

Теперь от страха Денис, не мог им ничего сказать и только показал свое лицо, и направил руки под лед, показывая, что эта быстрая вода – нилгыкын мымыл эта речная быстрая вода легко унесла лицо его отца куда-то вниз. И Денис, опустив руки шел вдоль берега показывая где он видел лицо своего любимого отца. Мужчины взяли в руки кто топоры, а кто давно прилаженную на шест пешню и пошли по льду за ним вниз. Шли таки довольно долго, просматривая берега справа и слева, и уже, наверное на шестом километре на крутом повороте реки у сыпучей горы подо льдом увидели тело его отца, возлежащее, как в каком-то не вероятно сказочном стеклянном саркофаге, за этим прочным ледяным прозрачным стеклом из чистейшего без какой-либо соринки льда. Не без труда разрубили в этом месте довольно толстый но прозрачный лёд и кряхтя достали давно остывшее в воде тело его любимого отца Александра. Затем они уложили его сначала на берегу на снег, прикрыв веки ему еще широко открытых глаз. Старший Ахытка побежал вверх по течению и через несколько минут вернулся назад со своими нартами, и сразу же погрузили тело отца, всего мокрого в нарты. А на других нартах повезли убитого им оленя в селение Ветвей. Рядом шел Дениска, держа отцовский холодный большой палец и, не вынимая его из своих оледеневших рук, хоть рука его и давно дрожала от пронизывающего холода. Но, ему хотелось еще разок ощущать родное родительское тело хоть и без того ранее жизненного его внутреннего тепла, которое уже не могло его ничем и никак согреть, как это было буквально ранее и недавно, когда отец своим горячим дыханием всегда разогревал ему замерзшие руки и на рыбалке, и на охоте, да и даже прятал их подмышками своими, когда там в его кухлянке сухо и тепло, что рукам Дениса становится так уютно, так по-особому итак по-родному. Еще ему хотелось, чтобы его отец сейчас же проснулся, чтобы тот похлопал его по затылку и как всегда ласково, как это он умел делать, еще и приободрил теперь его.…

___

Сегодня маленькая камчатская деревня Ветвей была вся взбудоражена, так как весть из одного дома в другой дом была разнесена не только здешними черными воронами, но и тем громким лаем собак, который в таких случаях особо у них звонкий и он заливисто перекатывается по всему их селу, вытянувшемуся вдоль крутого правого берега притоки Вывенки.

Одна собака:

– Гавв!-Гаввв!

Другой пес как волною подхватывает:

– Говв! Говввв!,

А третий:

– Га-гав-гав!!

И уж четвертый еще, и не созревший щенок ведь слышно здесь только его заливистое:

– Тяв-тяв!

Но он хоть и мал, но тоже участвует в их общем хоре, он тоже в их ветвейваямской собачьей семье, он тоже ведь нужен в этой сельской собачей общей их громкой какофонии, которая коль раз с утра началась, то ей нет уж и конца до самого вечера. И, никакие строгие хозяйские окрики уже не помогут эту какофонию никому и остановить. Разве те принесут с мамычки вне плана по куску смачной юколы или поставят кастрюлю с вечера сваренными теми пищевыми припасами для них.

Все жители от мала до велика давно вышли на просторную длинную улицу тянущуюся вдоль берега реки Ветвейваям и уже с грустью встречали кавалькаду груженных нарт, идущую по льду не очень и широкого притока Вывенки этого вот ручейка Ветвейваяма. На крышу здешних одиноко стоящих домов, как бы из ни откуда слетелись множество черных воронов и ворон. И теперь все в селе Ветвей поняли, что сегодня что-то произошло значимо особенное, что-то такое еще вероятно и трагическое.

Матушки предусмотрительно достали из кожаных ножен притороченных к своему поясу острые короткие ножички и без всякой команды, принялись сразу ими же разделывать практически еще и не остывшего оленя, грея свои окровавленные руки прямо в брюхе красной практически не остывшей на небольшом морозе туши.

А мать Дениски Татьяна склонилась над мокрым телом своего мужа и слезы сами лились из её теперь уже красных и таких еще молодых не знавших настоящего горя глаз. Она не могла уже и нисколько причитать, да горевать, так как еще ранее всё высказала, всё давно вымолвила, когда только увидела того вещего грудастого черного Кутха-ворона, который и сына Дениску домой привел так рано…

Тело его отца было, как-то по-особому выпрямлено, руки теперь у него были вытянуты вдоль туловища, а глаза его еще полуоткрытые и, не моргая они смотрели куда-то туда в солнечную ясную с голубизной ввысь, вероятно еще пытаясь там разглядеть своего единственного и любимого им сына Дениску…

Только малый Денис не понимал, что ему надо делать, куда спрятать свои такие замерзшие короткие рученки…

Он также не знал, что ему теперь делать, можно ли плакать или лучше вот так сильно прикусить нижнюю губу буквально до крови сжимая её и стоять рядом с отцом, держась за его холодный палец и слушая только громкий плачь матери, и её просьбы дать ей сил всё это перенести, и еще выстрадать, оставшись на белом свете вдовой, оставшись одной со всеми трудностями и невзгодами.

И Денис думал:

– Только бы мама не выполнила свои угрозы и не ушла вместе с отцом туда к верхним людям и с кем же он теперь останется?

И, он прислонился к маме, и поглаживал её по её черным вьющимся волосам, и ей вдруг казалось, что это прикосновения её любимого мужа, и она склонила свою голову не в силах уж и плакать, а только прислушивалась к тем его ласковым успокаивающим, и поддерживающим её ритмичным, как и биение её встревоженного сердца, поглаживаниям, которые без слов её теперь успокаивали, и она ясно осознавала, что ей надо жить именно для этого теплого маленького комочка, надо ей жить для её родного сына, чтобы взрастить такого же любящего и сильного парня.

___

В их просторном деревянном рубленном из бруса доме собрались все Ветвейваямские соплеменники даже из юрт разбросанных вдоль берега и на десять, а то и все тридцать километров, чуть ли не с Вывенки и с Хаилино, где было чуть не по пол села их кровных родственников. Пришедшие же матушки те суетились у очага на кухне и, готовили поминальную их всегдашнюю из привезенного оленя еду шурпу. А мужчины расположились на полу в соседней комнате, где и тело отца на августовских оленьих шкурах положили, и где разложили имеющиеся в доме давно игры, и конечно же сильно потертые и засаленные от рук карты, и, разговаривая между собой играли в карты в простого подкидного «дурачка», передавая колоду из рук в руки не громко разговаривая. Теперь как бы и их друг играл вместе с ними… Другие же просто сидели на полу и попыхивали своими дымящимися трубками, набитыми дешевым табаком, высыпанным из сигарет «Прима», из подо лба посматривая на увлеченных игроков, и вместе с ними внимательно считая, кто сколько раз выиграл…

___

На следующий день с утра, подъехали соседские широкие и длинные нарты, и тело отца уже в новой, за ночь сшитой мамушками новой кухлянке погрузили на них, которую трудолюбивые мамушки буквально за эту ночь и сшили из двух оленьих шкур, которые давно были развешаны на вертикально стоящих у дома собранном самим отцом еще прошлым летом плавнике. Они даже успели разукрасить её своим разноцветным бисером, вкладывая в чередующийся геометрический рисунок и его динамичную графику особые, только им ведомые завитки, которые символизировали земную жизнь человека и долгий путь пройденный им здешними извилистыми и длинными тропами.

А сам Денис уж и не знал, что его отцу-то было всего-то 26 лет. Именно сложенные в круг в центре те 26 маленьких бисеринок и символизировали, прожитые его отцом годы, а еще было семь квадратов, которые символизировали те семь медведей, которых он здесь на Ветвей успел застрелить и много было – не сосчитать бисеринок, которые отражали всех тех куропаток и быстрых зайцев, которых он и сам стрелял из ружья, а чаще всего ловил на свои петли и умело, расставленные на кустах силки.

Затем по полудню, как только стрелки часов перешагнули те еще непонятные Денису 12 часов все собрались споро и поехали на здешнюю гору Шаманку, которая была километров в пяти от их поселка, а там мужики уже с утра нарубили веток серого ольховника и смолистого кедрача, и сложили высокий как египетская пирамида костер, внизу было подложено несколько пучков сухой травы и еще кедровая стружка, чтобы огонь вмиг объял его давно похолодевшее тело, как бы и защищенное от самого того полыхающего огня и новой кухлянкой, и красивыми торбозами, и новым кем-то ранее разукрашенным малахаем, который уже нисколько не грел его на этом морозе.

Когда отца положили на досках на сложенное умелыми руками на такое вот кострище, Дениска еще не понимал, что же будет дальше, так как он был первый раз на такой здешней погребальной их траурной нымыланской церемонии.

Мужчины с четырех сторон подошли к кострищу и сначала белесоватые дымные языки, как-бы окутали тело его отца в такой красивой красной кухлянке, а затем снизу откуда-то от самой земли потянулись желтые, как и отцовская новая кухлянка языки пламени, легко теперь скрывая от его растерянного взора сына всё тело его родного и любимого им отца. Так как растерянность к Денису пришла опосля от осознания, что огонь ведь такой жаркий, огонь такой сильный, что все клеточки его родного, его единственного отца вот так в миг вспухнут пузырями, как летом на его правой руке, когда он пролил кипяток из чайника и затем ведь испарятся, как и вспух пузырь на его руке, когда он неосторожно прикоснулся к горячей сковородке на прошлой неделе.

И теперь, Денис смотрел не на то место где лежал его отец, так как ему было теперь вновь невероятно страшно, а он смотрел куда-то в далекую ввысь, куда теплые потоки воздуха и те желтые языки пламени легко поднимались как-бы, обозначая и прорисовывая в морозном воздухе невидимую дорожку, по которой его отцу придется вот теперь медленно подниматься как по некоей лесенке туда к их всем верхним людям. Он посмотрел в сторону и там вдали на зеленой ветке кедрача сидел все тот же старый черный грудастый ворон и он видел, как у того с глаз катились слезы и Денису захотелось самому вновь поплакать и он заливаясь слезами плакал уже не, боясь ничего и, не понимая не будут ли его ругать взрослые, которые стояли все молча и, только мать тихо продолжала еще со вчера и убивалась, а бабку сюда и не взяли, так как та была такая немощная, после того как её дочери сына бездыханное тело привезли в дом их.

Только и запомнил Денис её слова:

– Как же так, что ты мой сыночек, мой Сашенька ушел раньше, чем я. Да я теперь-то долго и не проживу, вижу скоро там мы внове встретимся. Жди уж меня и прости…– были её такие слова, подытоживающие её путь на этой камчатской земле. Так как она уже ведь давно была готова соединиться со всеми верхними людьми, но вот настоящей-то нагоды у неё и не было. А теперь, когда и мужа у неё рядом нет, и сын младшенький вот её буквально вчера покинул её, зачем старой и жить здесь на Ветвей. Лучше уж там с верхними всеми их людьми. Лучше рядом с сыночком, чтобы и помочь, и поддержать его…

Ой, как же не хотелось ей, чтобы вот так, ей семьдесят два, а сыну её всего-то 26 лет и она жива, и здесь, а её сын, еще мгновение, еще несколько минут и уж там высоко, у них, у тех их у всех верхних людей…

И, Денис только слышал, как его руки сильно сжимает шершавая рука соседа Аника Игоря, а справа его поддерживает со спины Ахытка Владимир.

И, среди здешней тишины только по-особому потрескивающий кедрач не то от мороза, который ранее его сжал, не то от тепла, которое изнутри его толстые ветви рвало, выдавливая изнутри сильно горящую смолу, ясно всем говорило о чём-то ему только и понятном, и о чём-то таком особенном и о вечно-бесконечном.

– Ухо-ди-! Тр-щ-!

– Про-щай-! Тр-щ-!

– Навсегда! –Тр-щ-!

И, этот теперь полыхающий на ветру не вероятно горячий костер, и то ледяное стекло, в которое было вморожено лицо его отца еще долго стояло в памяти малого Дениски, еще долго не давало ему спокойно спать на теплых оленьих шкурах по ночам, взывая от пришедшего испуга вновь открыть глаза и осмотреться по сторонам, и только, заботливые и натруженные за день руки его бабки Лукерьи и мамы Татьяны заботливо прикрывали его, сползавшей от сучения ножками шкурой оленя и еще такой толстой, и теплой шкурой медведя, весной застреленного его же отцом, чтобы он в своих снах и, побыстрее мужал и побыстрее рос, так как нужен был в их селении Ветвей опытный охотник и, каждый раз он по-особенному вспоминал своего единственного, своего родного по-особому любимого им отца, еще не понимая куда тот на самом деле делся с того жаркого костра, так как и водила затем туда на их ритуальное кладбище и мать, и свою бабку но ничего, кроме серого пепла на том месте уже и не было. И, обильные приносимые ими дары, их широкогрудому ворону Кутху он сам часто приносил из своей первой самостоятельной охоты и, даже со своего ежедневного стола, откладывал, чтобы в субботу или в другой денёк сбегать туда, где закончилась земная тропиночка его отца и, где в душе его осталась только память о пути его куда-то ввысь и далеко на небеса.

И именно теперь он ясно понимал, что отец где-то там высоко и внимательно наблюдает за ним, ведя уже сына своего по новой здешней такой как и него самого узенькой тропиночке, которая может быть только здесь на Ветвейваяме у него и начинается, чтобы где-то там изнутри в памяти его всегда и поддерживать его, и даже ободрять его на труды ежедневные, и дела ратные…

___

Глава 3.

Ошеломляющая догадка.

28 декабря 2012 года по всем российским новостным каналам, и европейском SNN, Euro NEWS прошла информация, что американская певица и попдива Уитни Хьюстон погибла в 2012 году в гостинице в Нью-Йорке не самостоятельно, утонув в ванной комнате, как ранее объявило американское следствие, а, что к её смерти в гостинице тогда приложили руку американские или уругвайские наркобароны, которым она, по достоверным слухам задолжала более полутора миллионов долларов.

И, слушая эту информационную ленту новостей, Уголев Александр сопоставил слово наркотики и из своей цепкой памяти извлек и вспомнил, как совсем недавно в ноябре 2010 года у Дениса Ваямретыла долго и дотошно сам допытывался, куда же на самом деле исчез его младший брат Алексей, так как те были на рыбалке на Олюторке только втроем: Денис, Алексей и Гена Умьявилхин.

Александр Уголев и ментов здешних, и понятно и своих следователей попросил поговорить с ними «по-душам», и проплатил их нештатные услуги, и, сопоставил летнее 2010 года решение районного Суда, когда соседей по их дому Примерова Игоря, судебного пристава осудили за наркоту и, еще он в миг вспомнил тех городских и елизовских рыбаков, которые были фактическим и хозяевами той рыбалки, и также в их селе покуривали практически не скрываясь, зеленую травку, кажется коноплю. Да, и задерживались милицией они в тоже самое время, когда сам Алексей Ваямретыл пропал т.е. в конце сентября или может быть в начале октября…

И, он еще вспомнил, как по телевизору в октябре этого же года показывали, что в Петропавловске-Камчатском наркоконтроль арестовал невиданную на Камчатке ранее партию почти полторы тоны в канистрах гашишного масла, которое было завезено морем из Приморья или даже из самого Владивостока, и естественно было, и предназначалось оно на следующий рыболовный сезон для рыбаков и рыбообработчиков всех береговых многочисленных рыбацких предприятий различной хозяйственной формы ООО, или ОАО, а то и ИП.

А теперь, и причины пропажи Алексея Ваямретыла и даже то следствие, всё у него как бы враз и устаканилось оно, как тот сложный трудно разрешимый пазл само собою сложилось в одну такую жесткую картинку здешней их олюторской, их камчатской незамысловатой наркожизни…

Оно сложилось в его голове в ту особу пазловую т.е. в ту не вероятно сложную жизненную картинку, в которой его простой и доверчивой душе, такой ранимой душе, какая была у Алексея Ваямретыла не дано уж по самой его природе и выжить, не дано было ему чтобы вытерпеть весь такой коварный натиск на неё всей этой залихватской его юной и беспечной разукрашенной самими наркотиками жизни…