Лживая весна

– Набросьте. Сами понимаете – опилки, пыль…

Вюнш кивнул, надел фартук и прошел в дверь вслед за хозяином мастерской.

Бальдур Шлиттенбауэр был красив – голубые, как и у Хельги, глаза и волевые черты лица Лоренца. Перед ним лежала широкая прямоугольная доска. «Скорее всего, дверца шкафа». Шлиттенбауэр занимался созданием резьбы по ней. По периметру доски уже был закончен узор из дубовых листьев, а за центральную часть Бальдур только принялся и Хольгер пока не мог сказать, что за узор он создает. Судя по всему, резчик в мастерской был только один, потому что рабочее место Шлиттенбауэра было отделено от других мастеров. «Тем лучше» – Хольгер уже продумывал грядущий разговор.

Бальдур был так увлечен работой, что Шипплоку дважды пришлось окликнуть его:

– Бальдур! Бальдур, отвлекись на время! Тут пришел человек, который хочет с тобой поговорить.

Шлиттенбауэр посмотрел на Вюнша и Хольгер отметил, что взгляд у него от отца.

– Добрый день, господин Шлиттенбауэр. Я, оберкомиссар Вюнш из полиции. Мне нужно задать вам несколько вопросов.

– Я не очень понимаю…

– Это касается Хинтеркайфека.

– Ясно. Хорошо, помогу, чем смогу, только я ничего особенного не видел.

Шипплок вышел и задвинул занавеску из плотной ткани, отделив нишу, в которой находился стол резчика, от остальной мастерской. Они остались вдвоем. Хольгер решил начать с простого:

– Ваш отец – Лоренц Шлиттенбауэр?

– Верно.

– Что вы можете рассказать о произошедшем в Хинтеркайфеке?

– Ужасное преступление. Мне было четырнадцать, когда это произошло, и я уже был не совсем ребенком. Груберов не любили, я как-то спросил у отца, за что, но он тогда ушел от ответа. Помню, отец очень близко общался с Викторией – одной из убитых. У меня тогда умерла мать, и отец порой говорил, что надеется, что Виктория скоро станет нам с Хельгой – это моя сестра – второй матерью. У них даже общий сын был – Йозеф – но я его никогда не видел. Его тоже в ту ночь убили. Я знал Викторию и немного ее дочку Маргариту. Когда это все произошло, все, в том числе и я, были обескуражены… Детей потом долго не отпускали гулять по вечерам.

Мне никто особенно не рассказывал, что там произошло. Знаю, что всех забили до смерти, даже Маргариту и Йозефа. Знаю, что убийца жил там еще несколько дней, правда не помню, до или после убийства… Помню, что отца подозревали поначалу. И тела нашел он, и мотив у него был, и алиби не очень хорошее, хотя мы с Кристианой – это моя мачеха – сообщили, что он провел ночь в сарае.

«Тоже очень спокойный, хотя и не настолько, как отец…»

– О той ночи я и хочу поговорить. Ваш отец сказал, что увлекается изготовлением мебели и иногда проводит целую ночь в сарае за этим занятием. Вы можете это подтвердить?

– Вы общались с ним?

– Да, вчера.

– Я подтверждаю его слова. Иногда ему необходимо побыть в одиночестве, чтобы не начать превращать жизнь окружающих в ад. В такие дни он может часами сидеть в сарае, не выходя из него. Так было в моем детстве, насколько я знаю, он делает так и сейчас. Отец рассказывал, что увлекся работой с деревом именно для того, чтобы занимать себя в такие дни.

– То есть в ту ночь он просто хотел побыть один?

– Да.

– Вы видели его после того, как он ушел?

– Нет. О чем я и сообщил полиции, но я уверен, что в ту ночь он был в сарае.

– Почему?

– Мое окно выходило на ту сторону, и я помню, что в ту ночь из-под двери сарая пробивался свет.

– Он мог зажечь свет и уйти.

– Мог. И я вполне мог спать в этот момент и не заметить, как он ушел, но на следующее утро он принес в дом стул, который доделал ночью.

– Вы могли бы описать этот стул?

– Да. У него была очень красивая резьба на ножках – переплетающиеся цветы спиралью поднимающиеся вверх. Я очень хорошо его запомнил – глядя именно на этот стул, видя, как отец его делает, я подумал, что тоже хочу сделать подобную вещь. Как вы можете видеть, это желание сбылось.

– Почему вы не рассказали об этом полиции?

– Я рассказал. Полицейские спросили, видел ли я его в сарае в ту ночь. Я не видел, о чем и сказал им. Но то, что отец провел там ночь, я могу подтвердить под присягой в суде, если будет необходимо.

«Лоренц опять не соврал» – Хольгер все больше убеждался в невиновности Шлиттенбауэра. Теперь нужно было отыскать участок, где жили Габриели.

– Спасибо вам за помощь. У меня еще только один вопрос. Вам знакома фамилия Габриель?

– Кажется, такая фамилия была у Виктории.

– Верно. Больше вы ее не слышали?

Бальдур задумался, но отрицательно помотал головой.

– Что же, спасибо и на этом. Доброго вам дня.

– Оберкомиссар Вюнш, я знаю, что мой отец производит впечатление холодного и черствого человека, но это не так. Он очень тяжело пережил случившееся с Викторией и моим братом и до сих пор не любит об этом вспоминать. Он не мог их убить.

– Надеюсь на это, господин Шлиттенбауэр. Искренне надеюсь…

Хольгер не врал – он и впрямь надеялся, что Лоренц Шлиттенбауэр и его семья не причастны к этому убийству.

В деле говорилось, что Карл Габриель на призывном пункте назвал в качестве домашнего адреса дом родителей в Лааге на Брудерштрассе. Еще в деле говорилось, что дом сгорел в 1920-м году, а его последнего владельца – Ульриха Габриеля – найти не удалось. Хольгер все-же надеялся, что сможет найти хоть какие-то следы Габриелей на месте их старого дома. У него ушло некоторое время на поиски нужного адреса. Дом по этому адресу был совсем новым, не больше двух-трех лет. Отсутствие налета времени бросалось в глаза.

Как и ожидал Хольгер, в доме жили совсем другие люди. Габриелей они не знали, а участок купили пять лет назад с аукциона ничейной земли, устроенного местным бургомистром. Оставался еще один шанс: Вюнш узнал у хозяев адрес самого пожилого местного жителя.

Дом «вдовы Мюлленбек», как ее назвали в разговоре с Хольгером, был через четыре дома от участка, некогда принадлежавшего Габриелям. Он, напротив, был старым. Вюншу он показался не просто старым, а по-настоящему старинным. Несмотря на общую ветхость, участок и дом не производили впечатление неухоженных и брошенных.

Вюнш собрался с мыслями и постучал в старую, начавшую рассыхаться, дверь. Долгое время ничего не происходило. Наконец, дверь приоткрылась и из полумрака на Хольгера подслеповато посмотрела старуха. На вид ей было около восьмидесяти, а то и больше. Старуха была одета в полностью черный, скорее всего, траурный наряд. Вюнш улыбнулся и представился, не забыв при этом немного увеличить громкость голоса:

– Добрый день, фрау Мюлленбек! Я из полиции. Оберкомиссар Вюнш. У меня есть несколько вопросов о людях, живших по соседству с вами когда-то.

– Не кричите вы так, оберкомиссар Вюнш! Я вас великолепно слышу! Не стойте на пороге, заходите. Постараюсь ответить на эти ваши вопросы.

Голос вдовы был бодр и все еще достаточно силен.

«Уже интереснее» – Хольгер был рад, что фрау Мюлленбек, судя по всему, сохранила разум в полном порядке. Это значительно упращало его задачу.

– Садитесь. Будете чай или, может, шнапс? У меня есть отличный персиковый шнапс.

– Чай, если позволите.

– Ну, значит, мне шнапса больше достанется.

Старуха ушла на кухню и начала греметь посудой, а Вюнш получил возможность осмотреться. Первое, что бросилось в глаза Хольгеру, когда он привык к полумраку, царившему в доме, это идеальная чистота и прибранность. Возможно, что-то скрадывал сумрак, но, тем не менее, глазу нельзя было зацепиться за лежавшую не на своем месте вещь. На стенах висело несколько довольно небрежных натюрмортов, а над камином, как в каком-нибудь замке, расположились роскошные оленьи рога. Вернулась фрау Мюлленбек и, поставив поднос с чашкой чая и стаканом шнапса, разбавленного, судя по немаленькому объему стакана, водой, направилась к окну.

– Что же вы? Темно же. Я просыпаюсь поздно, поэтому часто задергиваю занавески, а вам зачем в сумерках сидеть?

Свет ворвался в комнату и немного дезориентировал Хольгера. Когда у него перед глазами перестали плясать разноцветные змеи, он увидел, что вдова уже сидит в кресле напротив и держит в руке стакан с алкоголем.

– Итак, молодой человек, у вас были вопросы…

– Да. Линденмайеры сказали мне, что вы живете здесь уже несколько десятилетий.

– Это верно. Да только вы, наверное, и сами могли бы это понять по внешнему виду моего дома, не беспокоя по таким пустякам Линденмайеров.

– Я побеспокоил их не поэтому. Тем участком, которым сейчас владеют Линденмайеры, раньше владели Габриели. Помните таких?

– Конечно, помню! Ади и Эдда с тремя сыновьями.

– Тремя сыновьями?

– Ну, возможно кто-то из них был девочкой, но носили они мужскую одежду, да и усы, опять же…

«Она бы нашла общий язык с Каспаром Шнайдером…»

– Расскажите о них, пожалуйста.

– Родились, жили, умерли, конец… Неплохие были ребята. Ади дружил с моим Фрицем, а Эдда меня не особенно жаловала, что, впрочем, немудрено. Поселились здесь, дайте подумать… в 79-м году. Приехали откуда-то издалека, не помню уже откуда. Приехали при деньгах, потому что отстроили дом, как раз на том месте, где сейчас дом Линденмайеров. Ади таксидермистом был, причем достаточно известным. Сделанные им чучела по всем зоологическим музеям Баварии найти можно, да и в частных руках. В общем, не бедствовали.

– Расскажите об их сыновьях.

– Три мальчика у них было. Старший – Ули, в 84-м родился. Серьезный такой с детства был. Средний – Карл, в 88-м году появился. Болел с детства сильно, они его с трудом выходили, да только не пожил совсем… А третий – Вольфганг, сорванец, каких поискать. Он в 95-м родился. Росли нормально, дети как дети.

Все на Войну пошли. Карл погиб в 14-м году – Эдда чуть заживо себя не сожгла, когда письмо пришло. Тогда ее Ади остановил, да только без толку – слегла и через два месяца умерла. Ади любил ее сильно, а тут еще новость пришла, что Ульрих обгорел тяжело. Его домой вернули, да в первую же ночь у Ади сердце не выдержало…

У Ули вся правая сторона тела была обожжена от пояса, на руке пальцев не хватало, в общем, тяжело ему было хозяйство вести. Он говорил, что женщину нашел в Мюнхене, стал ездить в город часто, да в итоге и вовсе туда перебрался. А Вольфганга я только раз после Войны видела. Дайте подумать… в 21-м! Весной. Его тоже Война не пощадила – шрам остался на том же месте, что и у вас, только длиннее и глубже и хромал он немного. Да еще седина, помню, появилась.

– А что дом?

– Дом сгорел в 1920-м. Уже не помню, в чем там дело было, но дом оставленный был, Ули в нем уже два года постоянно не жил…

– Вы не знаете, где сейчас можно найти Ульриха Габриеля?

– Не знаю. Я его последний раз видела как раз в 20-м году. Он на пепелище приезжал… Вы тоже прошли через нее?

Неожиданный вопрос вызвал у Хольгера недоумение:

– Простите?

– Вы тоже были на Войне?

– Да.

– Я это сразу поняла, как только увидела вас. Когда мой Фриц в 71-м из Франции вернулся, у него такой же взгляд как у вас был. Он долго потом просыпался в холодном поту среди ночи и говорил, что не помнит, о чем был сон. Вы тоже так жене говорите?

– Я не женат.

– У Фрица, у Ули, у Вольфганга, у вас, у всех искалеченных мальчишек такой взгляд – бедные мужчины…

Стакан вдовы Мюлленбек опустел на две трети и алкоголь уже творил свою магию, но у Хольгера еще оставались вопросы:

– Фрау Мюлленбек, вы уверены, что видели Вольфганга Габриеля весной именно 1921-го года?

– Оберкомиссар, мне восемьдесят три года – я ни в чем не уверена! Вроде бы в 21-м, могло быть и в 22-м, и в 23-м. Точно не в 20-м – весной 20-го года дом Габриелей еще стоял, а Вольфганг, когда я его видела, просто хотел попасть домой, только дома больше не было. Я окликнула его, рассказала о доме, предложила ночлег, но он будто не услышал…

– Понятно. Вы знаете что-нибудь про жену и ребенка Карла Габриеля?

– Аааа, вот мы и подобрались к цели вашего визита! Груберы! Я знаю про них. Про них все знали, и пробить череп Андреасу Груберу тоже многие были не прочь, да только Карл уже давно пал за Германию, как и положено – не в Германии. Да и не стал бы Карл Викторию и дочку свою убивать, если конечно, она его, а не Андреасом деланная.

Карл ведь всю свою жизнь любил Викторию. Хотел настоящую семью с ней создать, плевать хотел на все разговоры, которые ходили и здесь, и в Кайфеке, и во всех окрестных деревнях. Только ошибся немного – ей, оказывается, нравилось жить с отцом-насильником и матерью-«я не кому не скажу, только не бей меня!».

Карл переехал в Хинтеркайфек, наверное, надеялся, что при нем грешить побоятся. Вернулся через три недели в родной дом и, даже, разговаривать о жене отказывался. Глупо все это. Глупо и жестоко…

Вдова Мюлленбек одним глотком допила шнапс и замолчала, уставившись в одну точку. Пора было собираться.

– Спасибо вам за помощь, фрау Мюлленбек. Мне пора.

– Обращайтесь, оберкомиссар! Ближайшие четыреста лет я к вашим услугам…

Вдова попыталась было встать, но алкоголь совсем лишил ее сил, и она плюхнулась обратно в кресло.

– До свидания, фрау Мюлленбек.

– Всего доброго.

Хольгер развернулся, чтобы уйти, но старуха окликнула его:

– Оберкомиссар! Если у вас все же будет жена, расскажите ей, что снится вам в ночных кошмарах.

– До свидания, фрау Мюлленбек…

Вюнш вышел под приветливое апрельское солнце и шумно втянул воздух в легкие. Ему было совестно, что он напоил пожилую женщину, но это позволило продвинуться вперед. Теперь в деле был новый фигурант. Хольгер закурил и широко улыбнулся – у него снова были подозреваемые.

Глава 25

Механик

Вайдхофен располагался севернее Лаага и примерно соответствовал ему размерами. Здесь на Линденштрассе находилась автомобильная мастерская Альберта Хофнера. Того самого Хофнера, который четвертого апреля сообщил Шлиттенбауэру о том, что на ферме никого нет.

Хольгер вошел в небольшую контору при мастерской и подошел к стойке, за которой сидел скучающий темноволосый юноша.

– Добрый день. Чем могу помочь?

– Я ищу Альберта Хофнера. Мне сказали, что он владелец этой мастерской.

– Это верно. А по какому вопросу? Если вы хотите сдать автомобиль в ремонт, то я могу вам помочь.

Пришло время представляться.

– Дело в том, что я из полиции, и мне необходимо пообщаться именно с господином Хофнером.

– Ладно, хорошо… Идите за мной.

Юноша вышел из-за стойки и направился в сторону большого гаража. Из-под

грузовика, стоящего отдельно от остальных машин, торчали ноги, и доносилось насвистывание. Проводник Хольгера обратился к ногам:

– Господин Хофнер, тут человек вас спрашивает.

– Оформи его и прими машину. Я занят.

– Этот человек из полиции…

Хофнер вылез из-под грузовика и, не вставая, посмотрел на Вюнша.

– Вы по какому вопросу?

– По поводу Хинтеркайфека.

После этих слов механик поднялся на ноги и отряхнулся, как будто это могло очистить его рабочий комбинезон. На перепачканом лице Хофнера выделялись карие глаза, которыми он внимательно оглядывал фигуру полицейского.

– Тило, возвращайся за стойку, если будут спрашивать – меня нет. Пройдемте в мой кабинет.

Вопреки ожиданиям Вюнша, кабинет, располагавшийся прямо в здании гаража, действительно можно было назвать кабинетом. Полки с книгами и журналами – как успел заметить Хольгер – в основном технического содержания и большой рабочий стол с креслом. Хофнер предложил следователю присесть и попросил подождать, после чего вышел.

Пока его не было, Вюнш раздумывал над тем, как ему повести беседу. Хофнер, если верить материалам дела, предоставил надежное алиби и не считался подозреваемым, но он вполне мог застать убийцу на ферме, более того, именно появление механика могло спугнуть преступника и заставить его покинуть дом.

Хофнер вернулся, вымыв лицо и сняв рабочий комбинезон. У него были темные волосы и смугловатая кожа, которые, вкупе с темным цветом глаз, говорили о южном происхождении кого-то из его предков.

– Простите, что не поздоровался как следует. Уже неделю бьюсь над этим грузовиком и все без толку – не заводится и все… Впрочем, Альберт Хофнер, к вашим услугам.

– Оберкомиссар Вюнш, Баварская полиция.

– Вы сказали, что хотите поговорить о Хинтеркайфеке. Дело опять расследуют?

– Да, и вы один из ключевых свидетелей.

– Ну да, ну да…

Хофнер сложил руки замком и подпер подбородок. Взгляд его был отстранен и задумчив.

– Вы знали Груберов?

– Немного. Пару раз чинил двигатель, который Андреас использовал как генератор. В тот раз я тоже оказался там для этого.

– Как вы можете их охарактеризовать?

– Слухи разные ходили… Лично я ничего плохого сказать про них не могу. Андреас был капризным клиентом, но платил исправно и не зажимался. Викторию я видел несколько раз в Лааге и в Кайфеке, но знаком с ней не был. А больше я никого из них не видел, или, может быть, и видел, но не знал, что они из этой семьи.

– Вы сказали во время следствия, что договорились с Андреасом на четвертое апреля о том, что приедете и посмотрите барахливший двигатель. Постарайтесь вспомнить, когда и при каких обстоятельствах произошел этот разговор?

– Это было тридцать первого марта в Шробенхаузене. Мы случайно на улице встретились. Я приезжал тогда погостить к своей подруге и столкнулся с Грубером. Он сказал, что двигатель опять барахлит (там была давняя проблема с газораспределительным механизмом) ну и попросил приехать посмотреть. Я уже договорился о работе на ближайшие три дня и поэтому предложил приехать четвертого. Он был немного раздосадован, но согласился.

– Он был взволнован? Может, вел себя подозрительно? Может быть, рассказал вам о ком-то виденном им у дома?

– Нет, ничего такого не было. Я бы вспомнил об этом при допросе после убийства. Андреас вел себя обыкновенно, хотя я не очень хорошо его знал и мог просто не заметить.

– Вы сказали, что у вас была работа на период с первого по третье апреля. А где вы были вечером тридцать первого марта?

– Об этом я тоже уже говорил. Я провел весь вечер и всю ночь в Шробенхаузене у своей подруги Анны-Софии Блюмбергман. И да, она может это подтвердить. Ее можно найти в шестом доме по этой же улице и сейчас она моя жена.

«Нужно попытаться сбавить напряженность».

– Простите, что заставляю вас повторять это вновь, но мне необходимо проверить все детали, поэтому я и опрашиваю вас так подробно.

– Ничего, я понимаю. Работа есть работа…

– Вы были поблизости от Хинтеркайфека в период с первого по третье апреля?

– Да, второго в Кайфеке.

– Вас видели там?

– Ну да, я чинил паровой котел в Церкви Святого Венделина, отец Хаас меня видел.

«А он был весьма востребован…» – в 1922-м году Хофнеру было только двадцать три года, но его уже нанимали для работы с самой разнообразной техникой. Судя по всему, он был хорошим механиком.

– Расскажите о том, что было четвертого апреля.

– Я приехал в Хинтеркайфек около девяти утра. Постучал в дверь, но никто не открыл. Я решил, что Груберы могли уехать куда-нибудь, например, в Ингольштадт.

– А вы сами откуда отправились на ферму?

– Из Вайдхофена. Из того самого шестого дома…

– Вам не открыли и тогда вы решили подождать возвращения Груберов?

– Ну да, и прождал больше часа.

– Что-нибудь происходило вокруг, пока вы ждали? Может быть, мимо проходил кто-нибудь или из дома шум доносился?

– Мимо точно никто не проходил – ферма на отшибе была, там простые прохожие редко появлялись. Шума в доме тоже, вроде-бы, не было. Вообще очень тихо было. Может быть, я это потом уже напридумывал себе, но тишина по-настоящему зловещая стояла… Ааа, еще, как только я к дому подъехал, собака залаяла, но быстро смолкла.

– Что было потом?

– Я решил больше не терять времени и заняться работой. Я знал, где находится двигатель, поэтому принялся за починку.

– Помещение, в котором вы нашли двигатель, получается, было незаперто?

– Ну да.

– Это не показалось вам странным: хозяев нет дома, а гараж не заперт?

– Показалось, но я списал все на безалаберность. Здесь ведь не Мюнхен – здесь часто двери оставляют незапертыми.

– Вы привезли свои инструменты или воспользовались теми, которые были в гараже?

– Свои, конечно! Я же профессионал.

– Что было дальше?

– Я работал часа четыре… Даже больше, четыре с половиной, наверное.

– Что-нибудь изменилось за это время в доме или рядом с ним?

– Нет, хотя я не могу точно утверждать. Меня порой трудно отвлечь от работы.

– Вы производили шум, пока работали?

– Разумеется, производил! Запускал двигатель несколь…

– Господин Хофнер! Господин Хофнер, там приехал господин Мюллер, спрашивает насчет своего грузовика… – Тило ворвался в кабинет без стука, едва не вынеся дверь.

– Тило, я же сказал, что меня для всех нет! Иди и передай господину Мюллеру, что я сам вечером к нему зайду и расскажу о грузовике. И перестань врываться в мой кабинет без стука!

Юноша опешил от столь жесткого приема и, понурив голову, вышел из комнаты.

– Племянник жены. Толковый парень, только невоспитанный до ужаса. Я в его возрасте не то что к начальнику в кабинет стучался – я к матери на кухню без разрешения не заходил… На чем мы остановились?

– Вы рассказывали о шуме, который производили.

– Ну да, шум. Так вот, я несколько раз запускал двигатель на пробу, к тому же у меня есть привычка насвистывать во время работы, так что шума было хоть отбавляй.

– Вы знаете, что временное жилище убийцы находилось на чердаке над гаражом?

– Да, следователь рассказал мне об этом, но, только, то обстоятельство, что я ничего и никого не заметил, от этого не меняется. Может, его уже не было на ферме четвертого апреля?

Хофнер до сих пор не хотел признать, что, возможно, находился от убийцы на расстоянии пары метров. Вюнш решил не заостряться на этом обстоятельстве и двинулся дальше:

– Вы закончили с двигателем, что было после этого?

– Там была старая проблема. По-хорошему, механизм надо было менять, о чем я сказал Андреасу еще в прошлую починку, но он тогда не согласился со мной, даже обругал. Я поправил, как мог, распредвал и, там еще, с клапанами… В общем, все более-менее заработало, а я стал думать, что делать дальше. Хозяева так и не появились, а значит, плату мне было взять не с кого. Тогда я решил проехать в Кайфек и спросить о том, когда ждать Андреаса, у Лоренца Шлиттенбауэра.

– Вы были на автомобиле?

– Нет, на велосипеде.

– А почему вы решили обратиться именно к Лоренцу Шлиттенбауэру, когда никто из Груберов не появился?

– Так он же часто бывал в том доме. Ну, может, не часто, но чаще остальных местных. Вы наверняка знаете, что у дочери Андреаса Виктории был сын от Шлиттенбауэра, поэтому я и решил, что Лоренц может знать, когда ждать Груберов.

– А откуда вы сами знаете Лоренца Шлиттенбауэра?

– Здесь жителей немного, все всех откуда-нибудь знают…

«Скрывает или просто не помнит?» – оценка, которую Хофнер мог дать Лоренцу Шлиттенбауэру, была очень важна для Вюнша.

– Как бы вы его охарактеризовали?

– Лоренца? Спокойный, замкнутый, очень любит своих детей. Я знаю, что его подозревали тогда, а значит, подозревают и сейчас. Так вот – глупость это и пустая трата времени с вашей стороны. Такой человек как Шлиттенбауэр мог убить, и даже нескольких человек, но он бы никогда не тронул своего сына.

– А как он отреагировал, когда вы сообщили ему, что на ферме никого нет?

– Как я уже сказал, Лоренц человек спокойный, поэтому даже если он и удивился, то виду не подал. Однако он сразу же предположил, что что-то произошло, и решил отправиться на ферму.

Хольгер прекрасно знал, что произошло дальше, но иногда при допросе важно было, будто мимоходом, задать такой вопрос, который заставил бы собеседника отойти от намеченного плана:

– Шлиттенбауэр ушел на ферму, а что сделали вы?

– Нет-же, все было не так! Это же должно быть у вас в деле: он попросил Бодена, Фогелера и своего работника пойти с ним. Я тоже к ним присоединился.

– Почему?

– Мне так и не заплатили за работу, кроме того, Шлиттенбауэр попросил меня об этом.

– Как вы добрались до фермы?

– На автомобиле Фогелера.

Если Лоренц Шлиттенбауэр и солгал полиции хоть в чем-то, Хофнер был соучастником этой лжи, а в такое обстоятельство Вюншу верилось с трудом.

– Что произошло, когда вы добрались до Хинтеркайфека?

– Сразу скажу, что за время моего отсутствия ничего не изменилось. Мне кажется, что убицы там уже не было в тот день…

«Действительно, до сих пор боится!»

– …Шлиттенбауэр постучал в дверь, а после того как никто не открыл, решил обойти дом.