Лживая весна

Я почти сразу узнал Викторию – она была одета в свое повседневное платье, кроме того, ее отличали темные волосы.

– Вы передвигали тела…

Франц утверждал, а не спрашивал

– Да, передвигал. Зигль говорил мне, что нужно дождаться полиции, но во мне теплилась надежда найти Йозефа живым, поэтому я перевернул тело Андреаса, лежавшее сверху, и переложил его на пол рядом. Я понимаю, что помешал этим полиции, но в тот момент меня это не беспокоило.

Лишь когда речь зашла о мальчике, на лице Шлиттенбауэра появились эмоции – на нем была написана печаль.

– Кто-нибудь заходил в сарай кроме вас?

– Нет.

– Вы видели что-нибудь подозрительное возле дома? Может, людей? Или огонь фонаря?

– Нет. Возможно, что-то было, но я не заметил.

– А как вы все же попали в дом?

– Зигль и Хофнер были в шоке. Фогелеру пришлось дать им несколько пощечин, чтобы вернуть в нормальное состояние. После этого мы решили проникнуть в дом через кухню. Окно было достаточно большим, чтобы туда мог пролезть взрослый мужчина. Зигль предложил тянуть жребий, но Боден вызвался сам. Он пролез в дом и открыл нам входную дверь.

– Почему вы не поступили так сразу?

– Не знаю даже. Просто в голову не пришло.

– Опишите, что вы увидели в доме?

– Беспорядка не было, это я точно могу сказать. Все предметы стояли на своих местах. Ничего не пропало. Единственное, что бросалось в глаза, это кровавые следы на полу. Я сразу же направился в детскую, там же была и спальня Виктории. Увидев коляску, я подумал, что мой сын… что Йозеф, возможно, жив, но подойдя, я понял, что ошибся…

Это была первая ярко выраженная эмоция, которую Вюнш увидел у Лоренца Шлиттенбауэра.

– Хельга, дорогая, принеси мне, пожалуйста, стакан вина. Вы присоединитесь?

Хольгер, поразмыслив, согласился на вино, а Франц попросил еще чаю.

– В это время мои спутники осмотрели остальные комнаты и нашли тело той женщины. Я ее не знал, оказалось, что она только приехала. Я хотел проверить, все ли на месте – Андреас не доверял банкам и все деньги хранил в доме – но Аксель, к счастью, меня отговорил.

– Что было дальше?

– Фогелер вызвался съездить в Ингольштадт за полицейскими на своей машине. Я рассчитывал, что он обернется за пару часов, но, как я потом узнал, машина сломалась в дороге и Акселю пришлось долго ее чинить.

Вернулась Хельга с кружками. Вюнш с благодарностью принял вино и, пригубив, едва смог сдержать улыбку удовольствия – фруктовое вино было восхитительным. Сделав пару глотков, Хольгер продолжил:

– А Хофнер, Зигль и Боден?

– Хофнер отпросился домой. Он сказал матери, что уезжает только на пол дня, а были уже сумерки. Я не стал его удерживать, но, насколько мне известно, показания у него потом брали. Мориц вернулся в Кайфек, чтобы сообщить о случившемся бургомистру и отправить телеграмму в Мюнхен. А Зигля я попросил обойти окрестные дома и предупредить, чтобы они были настороже – убийца мог быть где-то поблизости…

Франц отвлекся от чая и вновь вступил в разговор:

– А вы в это время оставались на ферме в одиночестве?

– Да. Я старался ничего лишний раз не трогать, только свет зажег и проверил хлев.

– Зигль вернулся на ферму?

– Да, он около часа обходил соседние фермы, а потом вернулся.

– Что было дальше, когда прибыли полицейские?

– Сначала только один полицмейстер пешком пришел. Носке, кажется… Он рассказал, что Фогелер со вторым полицмейстером застряли из-за сломанной машины на полпути, а он решил дойти пешком.

– Зигль все еще был на ферме к тому времени как пришел Носке?

– Да. После того как пришел полицейский, я отпустил Зигля, попросив предупредить Кристиану, что я не приду до утра.

– То есть вы оставались в Хинтеркайфеке на ночь?

– Да, вместе с Носке, а второй полицейский заночевал на ферме, кажется, Циммеров – они были соседями Груберов.

Франц замолк, и эстафета снова перешла к Хольгеру:

– Давайте вернемся к тому моменту, когда прибыл Носке. Вы отпустили Зигля. Что было дальше?

– Я показал ему тела в сарае. Сразу сказал, что трогал тела и объяснил причину этого. Не было смысла скрывать, кто-нибудь из моих спутников все равно рассказал бы полиции. После этого мы прошли в дом. Я показал ему следы на полу и тела Йозефа и домработницы. Простите, не могу вспомнить ее имя. После этого я показал ему следы, ведущие из дома в лес.

– О чем он вас спрашивал?

– Спрашивал, кто я, откуда знаю хозяев дома, давно ли их видел последний раз? Помню, попросил показать подошвы сапог, в которых я тогда был, сказал, что следы очень характерные. Про огни спрашивал…

– Про какие огни?!

Хольгеру не до конца удалось выдержать ровную интонацию.

– Спрашивал, видел ли я огни в лесу?..

«Дурак! Куда ломанулся? Не спеши!» – Вюнш клял себя последними словами.

– Он делал что-нибудь?

– В смысле?

– Может, вел записи, что-нибудь трогал, передвигал, рассматривал? Может быть, отлучался куда-нибудь?

– Смотреть – смотрел. Записи какие-то тоже вел. Никуда не уходил, это точно. Ничего не трогал и мне запретил, только собаку отвязал в хлеву.

– Расскажите подробнее о том, что было в хлеву.

– Животные все, которых Груберы держали, там были. Андреас с Цицилией, при всех своих недостатках, хозяевами были хорошими: держали трех коров, свиней, лошадь, немного кур. Я еще, когда только ждал полицию, проверил хлев и увидел, что все животные на месте. Даже Блонди там была привязана.

– Блонди? Собака?

– Да, померанский шпиц. Я еще в хлеву понял, что убийство произошло несколько дней назад – навоз давно никто не убирал. Корм был по полу разбросан, видимо, чтобы животные не шумели. Блонди была почти обессилевшей. Она меня не любила и облаивала каждый раз, когда я приходил, а тогда могла лишь скулить.

– Когда появился второй полицейский?

– Примерно через полчаса после прихода первого. Может чуть больше. Он приехал с Фогелером. Этого полицмейстера не помню, как звали.

– Фогелер остался с вами?

– Нет, он только высадил второго полицмейстера и уехал. У Акселя в то время очень болела супруга, и он начинал беспокоиться, если долго с ней не виделся. Он даже не вышел из машины в тот раз.

– Что было после того, как приехал второй полицейский?

– Носке показал ему тела и дом. Они снова опросили меня. Провели обыск, и нашли сбережения Груберов. Андреас не особенно прятал их – драгоценности и деньги оказались в небольшой шкатулке в серванте в столовой. Я не смог сказать, сколько денег должно быть в доме, поэтому второй полицейский предположил ограбление. Носке с ним не согласился, они немного поспорили и пришли к выводу, что пусть дальше разбирается детектив.

– В каком часу это было?

– Не помню точно, после десяти. Было уже совсем темно и полицмейстеры решили, что лучше дождаться следующего дня. Помню, Носке сказал: – «Мы уже затоптали следов больше, чем нашли». Второй полицейский ушел к Циммерам, а я остался вместе с Носке на ферме.

– Почему вы решили остаться?

– Мне показалось, что кто-то должен быть на ферме на случай, если убийца вернется. К тому же, я не знал, насколько растянется обыск фермы. Кроме того, когда второй полицмейстер ушел, Носке попросил меня остаться до рассвета. Я думаю, он просто не хотел оставаться там в одиночестве и я его прекрасно понимаю…

Франц вновь вступил:

– Где вы расположились?

– В гостиной – там было кресло и диван. Свет мы, разумеется, гасить не стали.

– Как прошла ночь?

– Ничего не произошло, если вы об этом. Хотя, наверное, господин Носке об этом расскажет лучше. Я очень устал в тот день – наверное, это был самый длинный и тяжелый день в моей жизни – поэтому, как только я улегся на диван, тут же провалился в сон и проснулся только около пяти утра.

«То есть, в принципе, он способен уснуть на ферме среди трупов…»

– Вы разжигали камин?

– Нет. Я предложил, но Носке запретил под предлогом того, что в камине могли быть какие-нибудь улики.

– Вы проснулись около пяти утра. Что было дальше?

– Не знаю, спал ли Носке, но когда я проснулся, он уже бодрствовал и осматривал следы и кровавые брызги, оставленные в доме. Мы с ним очень старались ступать как можно более аккуратно, чтобы не смазывать следы на полу, но, к сожалению, в гостиной большая часть следов оказалась затоптана. Я спросил разрешение идти домой, Носке подумал некоторое время, но все-же отпустил меня, попросив, чтобы я не уезжал из Кайфека и, предупредив, что ко мне еще придут с вопросами. Я это и сам понимал. В общем, я ушел с фермы в половину шестого и примерно через полчаса был дома. А днем пришел Носке, тот второй полицейский и следователь Рейнгрубер.

– Что вы им рассказали?

– То же, что и вам. Может быть, тогда я заметил еще какие-нибудь детали, но сейчас, через столько лет, уже не смогу их вспомнить.

Опрос подходил к завершению. Несмотря на частичное соответствие портрету составленному доктором Иоханнесом и некоторые обстоятельства, говорившие в пользу виновности Шлиттенбауэра, после личного общения Хольгер уже почти не сомневался, что человек, сидевший перед ним, не был убийцей.

– Спасибо вам за откровенность и за то, что приняли нас в столь поздний час, господин Шлиттенбауэр. У нас осталось еще только два вопроса…

– Георг Зигль в своих показаниях утверждал, что вы были слишком спокойны, когда были обнаружены тела, и, даже, не были ничуть удивлены. – Майер буквально перебил Хольгера и поставил вопрос намного жестче, чем это сделал бы Вюнш. «Пытается вывести из себя, заставить проявить свою сущность! Ай да Франц! Опасно, но если сработает…». Лицо Шлиттенбауэра осталось бесстрастным, казалось, выпад Майера его не задел:

– Что я могу на это сказать? Разве только то, что из всех людей, бывших со мной в тот вечер на ферме, Зигль знал меня хуже и меньше всех. Я с детства выделялся спокойным поведением и характером. Люди, которые давно со мной общаются, знают это и не удивляются, когда я спокойно реагирую на то, что вызывает в других людях сильные чувства. Фогелер, Хофнер и Боден знали меня в течение долгого периода времени, поэтому им не бросилось в глаза мое кажущееся спокойствие.

Шлиттенбауэр посмотрел прямо на Майера. Его взгляд был тяжелым, очень тяжелым, но он не был наполнен ненавистью, злобой или, напротив, страхом. Лоренц заговорил:

– То, что произошло на ферме – одно из самых трагических событий в моей жизни. В одночасье я потерял ребенка, который, возможно, не был моим родным сыном, но о котором я заботился с самого его рождения, и женщину, которая своей любовью помогла мне справиться со смертью первой супруги и вернула желание жить дальше. Возможно, я выглядел спокойным, но мое сердце пылало, когда я нашел их убитыми, и пылает до сих пор, когда я думаю о них.

Майер выдержал этот взгляд и ответил спокойно и веско:

– Я приношу вам искренние извинения за то, что мы пришли в ваш дом и обеспокоили вас с дочерью, а также за то, что вернули вас в ту ночь, но некоторые вопросы мы не можем не задать.

Хельга Шлиттенбауэр подняла глаза от вышивки и посмотрела на Франца при этих его словах. Взгляд ее выразительных глаз был не легче взгляда ее отца, но в нем Вюнш увидел что-то еще, пока трудноопределимое. Между тем Майер и Лоренц продолжали разговор:

– Я понимаю…

– Тогда позвольте задать вам еще один вопрос. Где мы можем найти вашего сына Бальдура?

– Он живет в Лааге, работает в столярной мастерской Шипплока – она на центральной площади, не ошибетесь.

Пора было откланиваться. Хольгер посмотрел на часы – была половина десятого вечера. Ливень превратился в простой дождь.

– Спасибо за помощь и за гостеприимство, господин Шлиттенбауэр, и вам, фройляйн…

Вюнш встал и направился в прихожую, Майер шел следом. Проходя мимо все еще сидевшего Шлиттенбауэра, Хольгер выронил документы из кармана брюк. Майер и Лоренц дернулись одновременно. Никто из них не успел схватить удостоверение, и оно упало на дощатый пол, но Вюнша волновало не это – Шлиттенбауэр пытался поймать его правой рукой. Хольгер в течение всего разговора следил за руками Лоренца, но так и не смог однозначно определить его ведущую руку, поэтому и решил прибегнуть к этому немного неловкому трюку.

– Спасибо вам. Что-то ваше замечательное вино сделало меня рассеянным… Пусть Вюнш и позволил себе выглядеть глупо, зато теперь он мог почти наверняка исключить Лоренца Шлиттенбауэра из числа подозреваемых. После короткой перебежки под дождем двое полицейских укрылись в салоне автомобиля.

– Она очень мила…

Лицо Франца было сосредоточено и казалось немного печальным.

– Да, Франц, вы правы – она очень мила.

«Интересно, а как это выглядит у него? Как морская волна или как пламя? Хотя с него станется чувствовать это как снежное утро…» – Хольгер надеялся, что очарование Хельги Шлиттенбауэр не помешает Майеру в работе.

– Поехали в гостиницу, Франц. Сегодняшний день был слишком длинным. Только сейчас, выйдя из дома Лоренца, Вюнш понял, какого напряжения сил потребовало от него общение с этим человеком.

Глава 23

Трактир

Сонная девушка, выполнявшая функции метрдотеля, даже не сразу поняла, чего хотят от нее два промокших и уставших господина. Как и ожидал Хольгер, свободных комнат хватало. В итоге Майер и Вюнш взяли два дальних от лестницы на первый этаж номера. Номера были среднего уровня, впрочем, Хольгер не жаловался. «Бывало намного хуже…» – он не без содрогания вспомнил некоторые места, в которых ему доводилось ночевать. Тепло вернуло ему бодрость духа, и он не смог отказать себе в желании спуститься в общий зал и пропустить кружку-другую местного пива, да и ужин был бы совсем нелишним.

Вюнш в очередной раз удивлялся странному свойству человеческого организма: утром, после полуночных перешептываний с Хеленой, ему ужасно хотелось спать и часов до четырех дня это желание не покидало его. Но сейчас, в десять вечера, сна не было ни в одном глазу.

Очевидно, Майер испытывал что-то похожее, потому что когда Хольгер спустился в общий зал, Франц уже был там и что-то с аппетитом уплетал.

– Что это вы так активно едите, Франц?

– Бойшель…

Майер явно с большой неохотой отвлекся от тарелки, а Хольгера даже передернуло. Бойшель представлял собой рагу из телячьих потрохов, подавался с хлебными клецками и молочным соусом, и был весьма любим жителями Нижней Баварии и австрийцами. Вюншу когда-то очень не повезло с этим блюдом – вкус той несъедобной кашицы до сих пор прочно ассоциировался у него с чем-то совершенно омерзительным. Умом Хольгер понимал, что в тот раз блюдо просто готовил плохой повар, но предубеждение уже сложилось, и перебороть его было крайне тяжело.

– Надеюсь, у них есть что-нибудь кроме бойшеля.

Вюнш заказал себе простой ужин из вареного картофеля, квашеной капусты и белой колбасы, а также две кружки подогретого пива – для себя и для Майера. В общей зале кроме них было еще только три посетителя: благообразный мужчина в одеянии священника, читавший книгу, и пара местных, судя по одежде, выпивох в предпоследней стадии опьянения. А вот что серьезно расстроило Хольгера, так это отсутствие в трактире табака. Папиросы закончились еще во время разговора с Шлиттенбауэром, а магазин, по словам трактирщика, был уже закрыт. Ужин, ставший наградой за плодотворный день, и весьма недурное пиво окончательно привели Вюнша в положительное настроение.

– Как вам сегодняшний день, Франц?

– Полезный.

– Согласен с вами.

Они закончили ужин и теперь лениво потягивали пиво. «Хорошо, что решили не возвращаться сегодня в Мюнхен!» – Хольгер посмотрел в окно, за которым все никак не кончался дождь, и представил, как бы они сейчас пробирались по размокшей дороге в темноте.

– Завтра я могу съездить в Лааг к Бальдуру Шлиттенбауэру и по тому адресу, где стоял дом Габриелей – если повезет, их до сих пор кто-нибудь помнит. Кроме того, заеду в Вайдхофен к Альберту Хофнеру.

– А я поспрашиваю людей в Кайфеке, поговорю с Акселем Фогелером и попробую попасть к местному бургомистру.

– Сходите в кирху49. Отец Хаас – священник в местной церкви – дал важные показания по нашему делу, вдруг он еще жив.

Франц молча кивнул.

– Хорошо, так и поступим. Что вы думаете насчет владельца Хинтеркайфека – связано это с убийством?

– Почти уверен, что нет.

В этот раз молча кивнул Хольгер.

– А что вы думаете по поводу Лоренца Шлиттенбауэра, Франц?

– Думаю, что он этого не совершал.

– Почему?

– Прежде всего, потому, и на это уже обращали внимание многие, что ему абсолютно не было смысла возвращаться в Хинтеркайфек после убийства. То, что он жил там безвылазно в эти четыре дня не подтверждается Кранахом, и я думаю, что завтра к Кранаху присоединится еще кто-нибудь, кто видел его в дни между убийством и нахождением тел, тот же Фогелер. Я и сегодня хотел спросить об этом Хельгу Шлиттенбауэр, но это слишком сильно накалило бы атмосферу. Допустим, он возвращался в этот дом по каким-нибудь делам, но тогда зачем оборудовать место для сна? Зачем брать еду из этого дома? Это было бы очень глупо, а на дурака он не похож.

Вюнш попросил Франца продолжать и занялся пивом. Пока то, что говорил Майер, полностью соответствовало выводам самого Хольгера.

– Потом: вы обратили внимание на то, как он говорил о Виктории и Йозефе? Он любил их обоих. Спасибо Хельге – она нам невольно помогла, когда спросила у Лоренца про его чувства к Виктории. Он не соврал ей, нам мог и солгать, а вот ей сказал правду. Я, признаться, попытался немного поддеть его вопросом про показания Зигля и, помните, насколько эмоционально он отреагировал? Шлиттенбауэр вообще очень много говорил про Викторию и Йозефа, а знаете, про кого он не сказал почти ни слова?

– Про Маргариту.

Хольгер понял, куда клонит Франц.

– Именно. Опять дыра в мотиве. Зачем ему проявлять особую жестокость по отношению к тому, кто не играл для него большой роли?

– Да, с мотивом серьезные проблемы… А как вам его алиби?

– Пожалуй, тут как раз самая тонкая часть его показаний. С другой стороны, вы видели мебель в их доме – она не фабричного производства. Поверить в то, что человек иногда проводит ночь за обтачиванием ножки стула не сложнее чем в то, что кто-то коллекционирует почтовые марки или монеты.

– Я думаю, немного должен пролить свет на это Бальдур Шлиттенбауэр, он вполне может помнить, когда появился тот или иной стул в родном доме, особенно если его действительно сделал Лоренц.

– Обратите внимание на то, что Хельга не удивилась и не стала спорить с отцом, когда он рассказал о том, что уходит иногда на ночь в сарай и делает мебель.

– Она могла быть в сговоре с ним.

– А зачем? В газетах ведь не писали, что дело снова расследуется, значит, мы были для Лоренца как снег на голову. Успеть сказать он ей ничего не мог – они не оставались вдвоем кроме момента, когда Хельга побежала его встречать, но мы слышали весь их разговор в прихожей. Да и слишком мало времени они там пробыли для составления плана. Если дочь с ним в сговоре, то этот сговор сложился давно, еще когда она была ребенком.

– Вы правы – это маловероятно.

Хольгер представил, как Лоренц говорит маленькой Хельге: «Если когда-нибудь придут полицейские, и я скажу им, что часто ухожу на ночь в сарай и делаю там стулья, не спорь со мной» – не то чтобы это было совсем невозможно, но все же очень маловероятно.

Вюнш задал вопрос, на который не мог себе ответить однозначно:

– Лоренц соответствует психологическому портрету, составленному доктором Иоханнесом?

– Мне кажется, что не в полной мере. Я бы не сказал, что он полностью безэмоционален – мы три раза за время разговора спровоцировали у него сильную эмоциональную реакцию. Скорее, он просто не проявляет своих чувств внешне.

– Наверное, вы снова правы, Франц… Опять же, жестокость по отношению к девочке непонятна.

– И с изъяном не получается – видимых увечий или особенностей внешности у Лоренца нет.

– Но это не значит, что их нет вообще.

Франц кивнул.

– После разговора с Шлиттенбауэром я очень пожалел, что мы не можем поговорить с Носке. Он много времени провел с Лоренцем на ферме. Если Шлиттенбауэр все же наш убийца, он мог себя чем-нибудь выдать или хотя бы бросить на себя тень подозрения, а Носке вполне мог это заметить. Вместо этого нам достался Рауш…

Ответом Хольгеру был очередной молчаливый кивок. Франц сделал большой глоток пива и сказал:

– В пользу Шлиттенбауэра, как мне кажется, говорит его полная откровенность и с Рейнгрубером, и с нами. Он сам признался, что передвигал тела, сам сообщил, что у него был мотив, сам рассказал, что повредил часть улик, сам сказал, что имел конфликт с Андреасом Грубером перед убийством…

– Ни нам, ни группе Рейнгрубера ни разу не удалось уличить его во лжи, поймать за язык. – задумчиво протянул Вюнш.

Очередной кивок.

– Франц, вы обратили внимание на то, что он правша?

– Да. Кстати, я еще с дома Шлиттенбауэра хочу спросить: вы что, специально это представление устроили с документами в кармане брюк?

– Да, специально. В деле написано, что он правша, но я хотел проверить сам. Обратите внимание: левая рука была ближе – если бы Лоренц был человеком с одинаково развитыми руками, он бы потянулся ближней рукой.

– Он ярко выраженный правша!

– Именно, Франц! Откровенно говоря, после этого его можно смело исключать из числа подозреваемых – слишком много «если» должно совпасть, чтобы убийцей все же оказался он.

Майер допил пиво и после этого кивнул.

– Но тогда у нас не остается фигурантов. Нужны имена, Франц! Те, кто знал, мог, был… Нужны персоналии.

Этот день был полезен, но, как и все предыдущие, вопросов оставил больше, чем дал ответов. С этой мыслью Хольгер и провалился в сон без сновидений, лишь под утро ему почудилось, что он обнимает Хелену, но мираж растаял, не оставив следа.

Глава 24

Сыновья

Лааг находился в пяти километрах к северо-западу от Кайфека. Эта деревня была немного крупнее, Хольгер даже назвал бы ее маленьким городком. Вчерашняя непогода сменилась солнечным утром. Между камней брусчатки центральной площади оставалась влага, но луж не было.

Вюнш вышел из машины и придирчиво оглядел свой Wanderer – тут и там на автомобиле виднелись следы путешествия по сельской дороге. Следы от грязных брызг, пыль, потеки от капель дождя создавали на окрашенном в черный цвет металле причудливые картины и узоры в духе абстракционизма. Хольгер не был большим поклонником этого жанра, а потому думал не о переплетении линий и пятен, а об автомойке, которую в обязательном порядке нужно было посетить по возвращении в Мюнхен.

Они с Францем договорились встретиться в Кайфеке в пять часов, а до этого времени Вюнш должен был найти в Лааге Бальдура Шлиттенбауэра и место, где раньше стоял дом Габриелей, а также съездить в Вайдхофен и разыскать там Альберта Хофнера.

Была половина десятого утра. Лоренц Шлиттенбауэр указал, что его сын работает в мастерской Шипплока, расположенной на центральной площади. С Бальдура и решил начать Вюнш. «Мастерская Шипплока. Мебель, деревянная посуда и игрушки» занимала первый этаж в длинном здании, выходившем на площадь торцом.

Стоило Хольгеру открыть дверь, как на него обрушилось множество запахов: смола, древесина, клей, лак и другие, менее заметные ароматы. Мастерская не только выполняла заказы, но и продавала готовую продукцию. Небольшой зал был буквально завален столами, стульями, тумбами, шкафами и креслами. Вюнш, стараясь ничего не уронить, пробрался к стойке продавца.

– Доброе утро! Не каждый день увидишь посетителя в мебельной мастерской в такой час. Чем могу помочь?

Угрюмого вида здоровяк, сидевший за стойкой, оказался, вопреки внешности, улыбчивым, дружелюбным и, что удивило Хольгера больше всего, тонкоголосым.

– Добрый день. Я бы хотел пообщаться с Бальдуром Шлиттенбауэром, мне сказали, что я могу найти его здесь.

– Правильно сказали. Однако позвольте поинтересоваться, кто вы и зачем ищете Бальдура?

Улыбка не покинула лицо продавца, но дружелюбия в ней стало значительно меньше.

– Извольте – Хольгер достал документы. – Оберкомиссар Вюнш, Баварская полиция.

– А я, Отто Шипплок, к вашим услугам. Владею этим заведением. Бальдур сейчас в мастерской. У него проблемы?

– Нет. Он проходил свидетелем по одному делу, и я хочу уточнить его показания.

– Понятно. Я ценю Бальдура, так что вы его у меня не уводите. Пригласить его сюда или вы пройдете к нему?

– Лучше к нему. Не хочу мешать вашей торговле.

– Да какая торговля в такой час? Впрочем, к нему так к нему…

Шипплок вышел из-за стойки и пробрался к прикрытой двери, ведшей, очевидно, в мастерскую. Он снял висевший слева от двери фартук и передал его Хольгеру: