Концертное кафе

– Приду, обязательно приду, – пообещал Песцов, а то зарылся тут с этим комсомолом, бес ему в ребро.

* * *

Басов зачерпнул последнюю ложку бульона, выловив фрикадельку. На дне оставалось еще немного прозрачной золотистой жидкости, но было неудобно доедать до капли перед Татьяной, которая уже подходила со вторым блюдом.

С некоторых пор Басов стал кормиться в «Крещатике». Здесь вкусно готовили, а цены были не такими уж высокими. Друскин питался бесплатно, как администратор, он предложил и Басову оформить «пансион», но Басов не согласился.

– Не надо давать поводов, не то потом обязательно пришьют мне статью «взятка». Лучше я буду платить за себя.

Для его бюджета, правда, обед был тяжеловат, но зато это настоящая еда. Как только Друскин привел в кафе Петра Осадчего, повара из Обуховского ресторана, так сразу и клиент пошел густой толпой. Не понадобилось и рекламы, каждый рассказал своим знакомым.

Татьяна принесла свиную отбивную с косточкой, любимое блюдо Басова. Он заказывал его редко, стоила отбивная недешево, но сегодня решил побаловать себя: в кафе ему сегодня предстояло работать, следовало набраться сил.

Отобедав, Басов достал из сумки портативную машинку и пересел за угловой стол. Голоса, шаги, вздохи и разговоры…Вся эта канонада прекрасно стимулировала писание.

К двум часам Басов закончил печатать.

В это время директор кафе Виталий Павлович Оноприенко ехал обедать домой, Басов подсаживался к нему – маршрут проходил рядом с редакцией, а материал он должен был сдавать к трем часам.

Оноприенко ездил обедать домой не потому, что в кафе ему не нравилась кухня, жена заставляла. Последнее интервью с Друскиным Оноприенко прочитал с удовольствием, а когда узнал, что у Басова из – за этого материала неприятности, тут же предложил помощь.

И сейчас, едва машина тронулась, Оноприенко, повернувшись к Басову так, что был виден только его профиль, спросил:

– Штормить перестало?

В прошлом Оноприенко был капитаном сухогруза и все еще частенько разговаривал на морском диалекте.

– Только начинает, Виталий Павлович. Может даже и поураганить.

– Вот жлобы, всего боятся! И что им этот джаз дался? Ну, покрутят жопками девицы, что тут такого? Сами – то что вытворяют за высокими стенами! Ох, посмотрел бы ты, Веня, что они там вытворяют…Жлобство, мой дорогой, – продолжал Оноприенко, – есть продукт несварения желудка, когда кроме своего живота человек ничего не бачить, ясно?

В редакционном коридоре Басова встретил ответственный секретарь газеты Бондарский.

– Поздновато на работу приходишь.

Бондарский был известным иезуитом. Если он не сделал кому – нибудь пакость, день прошел зря. Такова была его установка. Еще никто не видел на его лице улыбки, не слышал доброго слова.

Свою должность он считал в газете главной, а себя профессионалом всех времен и народов. Высокомерие его иногда доводило Вениамина до желания врезать по узкой, как у лошади, и злой, как у голодного волка, физиономии.

– Я, между прочим, тебе материал в номер принес, как и обещал.

– Прошу, – галантно поклонился Бондарский, – в мой кабинет. Устроим читку.

Басов поплелся за Бондарским, зная наперед, что таких скверных материалов он еще в своей жизни не писал, что ответственный секретарь будет вынужден поставить вопрос о его профпригодности в газете.

Так он всех пугал.

Читка была мгновенной. Ожидаемого разноса не произошло. Бондарский, усевшись на угол стола, заваленного корректурой, посмотрел узкими жестяными глазами на Басова.

– У меня есть информация, что ты контачишь с «Комсомолкой», хочешь по поводу этой забегаловки, которую ты называешь «Концертным кафе», выстрелить, но теперь из более крупного калибра.

– Да, я был у Песцова, мы с ним обсуждали эту тему. Плохого ничего не вижу, газете надо защищаться от несправедливых нападок.

– Так уж несправедливых? А ну посмотри мне честно в глаза. Они ведь тебя купили в этом кафе: кормят, девочек предоставляют. Ты думаешь, мы тут сидим лохами и ничего не знаем, где наш сотрудник бывает и с кем общается? Все знаем. Рассказывай.

– Что рассказывать? – искренне изумился Вениамин.

– Как ты там устроился: и пожрать дают, и девочку под бок…Тебе не кажется, что таким образом жизни ты подсовываешь газете бомбу замедленного действия?

В этом кафе бывает черт знает кто, в том числе и наши генералы. А ты с некоторых пор личность известная, Гиляровский ты наш.

– Вот – вот, именно Гиляровский. Его работа заключалась в том, чтобы точно передать нравы и быт низов, и он не сидел в редакции, как смирный ученик – отличник. Или с тех пор журналистика перестала быть журналистикой?

– Ты мне университетский курс не читай. Я тебе говорю о том, что в любой момент придет цидуля из ЦК о твоем моральном поведении и заодно, о чем ты вообще пишешь.

– А о чем я пишу, это интересно? – начал заводиться Басов. – Если ты имеешь в виду интервью с Друскиным, то эту тему ты мне и поручил вести на оперативке при всем честном народе. Так что свидетелей на Нюрнбергском процессе будет достаточно.

– Ишь хватил. Ладно, отнеси свой шедевр в машбюро. Лиде отдай, скажи срочно. От меня скажи, от тебя она не станет делать эту работу срочно, больно ты ее обидел.

Вениамин вышел из кабинета ответсека с гадливым чувством вины. Так оно всегда бывало, когда на тебя валили черт знает что – потом доказывай, что валил как раз тот, кто давал задание! И было такое чувство, что тобой хотели попользоваться.

А с Лидой – машинисткой вышло действительно, некрасиво. Он накричал на старушку, которую все звали Лида. Она эту фамильярность культивировала, все – таки работала в молодежной газете. И, наверное, хотела чувствовать себя по возрасту равной со всеми.

А он назвал ее старой клячей только за то, что она печатала не его материал в номер, а халтуру – какую – то переводную статью, за которую, естественно, платили наличкой.

Но потом он извинился, хотя она и бровью не повела, что в рабочее время зарабатывала.

Конечно, ей мало платят, а у нее дочь больная. А что делать Басову, когда до запуска в типографию сорок минут, а еще надо вычитать и подписать материал.

Лида никак не отреагировала на появление Басова, только переметнула папиросу из левого угла рта в правый.

Эта военного формата женщина безбожно курила. Зайти в машбюро порой было просто рискованно: там, как на советском металлургическом заводе, стоял сизый дымный туман.

Сколько раз ставили вопрос о соответствии занимаемой должности Лидии Карпенко, но все понимали: стоит ее только подтолкнуть, как она свалится на самих же подталкивателей с огромной тяжестью. Может и завалить.

Потому Лидия спокойно могла уничтожать пачками папиросы на своем рабочем месте. А уж ваше дело, как подобрать к ней ключики и получить свой напечатанный материал.

Чего нельзя было отнять у старой женщины, так это ее мастерства. Она была похожа на ту машинистку, которую великий драматург и философ Бернард Шоу, принимая на работу, спросил, с какой скоростью она печатает.

– 200 слов в минуту, – ответила машинистка.

Великий драматург почесал затылок:

– И где же я вам возьму столько слов?

Даже инквизитор Бондарский не всегда отваживался контачить с Лидой. Она и ему могла врезать по первое число (фраза, часто употребляемая в стенах редакции, которую расшифровать не мог ни один сотрудник).

Басов громко буркнул: