на медленном огне до видимой
румянки… Теперь отрежем осторожно
сочащиеся части для вельмож.
Для Государыни – бесценная оливка,
которую она, мы знаем, есть
не станет, но, повертев в перстах
державных и уведя глаза за
веки, лишь пососёт неторопливо,
пока гремит с хоров высоких:
«Славься сим, Ека-те-рина!
Славься, нежная к нам мать».
3. Послеполуденный сон
С пармезаном и каштанами эта
похлёбка из рябцев и филейка большая
по-султански (точно так: большая —
по-султански), и глаза говяжьи в соусе
(в соусе говяжии глазищи!), что зовут
«поутру проснувшись»: и хвосты
телячьи по-татарски и телячьи же
уши крошёныя. Да и нёбная часть в золе,
гарниро-ох! – ованная трюфелями!
А баранья нога столистовая… Эти голуби
по-станиславски, эти горлицы, ууу,
по Ноялеву! В обуви гусь и бекасы
с устрицами… Соус, ой! из вяленых
языков оленьих… Ну а жирный крем
девичий, и гато из винограда,
винограда, винограда,
то гато из винограда,
и лобзания, и слёзы
и заря, заря!..[2 - Курсивом – из А. Фета.]
1770-е / 23.V.1982
Московские ряды
Я эту улицу не мину. «Сентиментальные
колечки! Авантажные разные галантерейные
вещи: сыр голландский, казанское мыло,
бальзам Самохотов, гарлемские капли!
Пожалуйте-с, просим. У нас покупали».
Безмерная баба подкатит под локоть и:
«Ни-точек! Ни-ии-точек!» – и
ниточки входят с иголками в ухо
(а пухлая ручка в кармане гуляет).
«Чуло-о-очков, шнуро-очков! У нас
покупали».
Но гаркнет торгаш
непостижное смертным, и речи Москвы
ковылями сникают. Качая лотком над
крутыми плечами, он что-то проносит под
сальною тряпкой – пока не сойдутся
разверстые воды.
«А что продает-то?!»
«Да почки бычачьи».
«Презентабельные
ленты, милютерные жилетки! Помочи и хомуты
субтильные-с самые, интерррресное, сударь,
пике из…» – «Любезный, а в этой что
склянке?» – «Ну как же, извольте, вестимое
дело: эссенция до-оо-олгой жизни».
1830-е / 26.I.1982
Шпалера
В Ораниенбауме, Ла Гранхе иль Эквоне —
душа не вспомнит где – подале от
резины и бетона, поближе к доживающей
молве – я, вытканный однажды на
шпалере,
средь мельниц и стволов, махровых лап и крылий —
ступающим по лиственному дну
пролитой в облако аллеи,
не удивлюсь:
потрогайте неколкие зрачки
и пальцы на фисташковом подкладе.
Полночи промолчали о России, но ни
одна свеча не потекла. Все музыканты жутко
недвижимы,
пока углами мгла не закачала. Вы
помните, как медленно икали перед смертью? А вы,
сударыня, враз покатились по дивану, уже не чуя,
что кофием со сливками залились. А
вас, младенчика, бокастая кормилица без матушки
щипала, а мальчику… да Бог ее прости! А вы,
из прусской юности, любили дикую козу
с брусникой. Вы… Не стану:
все новости благие старо —
ваты, все нити сотканы и на из —
нанке ничья ладонь не встретит узелков,
но, может быть – невнятные ладони,
не испугавшись острого тепла.
24. II.1983. Нов. Гавань
Из цикла «Романсы и арии»