Напиши мне о галчонке. Записи на железнодорожных билетах

На немой вопрос Храмова, Анна Васильевна тут же начала с готовностью рассказывать крестьянские приметы:

– А как же, – говорила хозяйка – Когда цветет черемуха, – завсегда жди заморозка. Так у нас, на Алтае, с давних веков повелось.

…После таких высказываний хозяйки, в голове у Ивана отложилось мнение, что крестьяне умеют читать природу, как хорошо написанную книгу…

Храмов отчетливо услышал тяжелый топот шагов на крыльце. Он выглянул из-за избы, за которой они только что накрывали ящики с рассадой. Увидал рабочих, выходящих из калитки. В руках они держали тяжелые рюкзаки. Храмов бросился вслед за ними.

– Вы куда это собрались? – спросил он, настигнув обоих на дороге.

– Душно как-то в избе, – заюлил рабочий, вытирая обильный пот из своего крепкого чела. – Вот, решили, что лучше переберемся на берег реки. Будем жить отдельно.

– Вы будете жить в избе! – жестким тоном, прервал его Храмов. – По заветам Станислава Ивановича Татаринова. Начальника. Слышал о таком?

– Слыхал, – нехотя согласился, Петров, потупив при этом, взгляд. – Он – начальник. Перед ним – я шапку сниму. А ты, мне, никакой не указ. Ты – никто, и звать тебя – никак. Тоже мне, указчик, – процедил он сквозь зубы, вперившись, взглядом, у Храмова. – Начальничек, нашелся. – С этими словами, Петров сделал полуоборот туловища, как бы приобщая Пальчикова к мужскому разговору.

В этот момент, у Храмова, подкатился сухой ком к горлу, глаза застелила пелена ярости, а кровь вскипела от праведного гнева. Не контролируя себя, он схватил Петрова за барки рубахи и стал теребить. Но, тут же, почувствовав под пальцами упругую мощь налитых мышц рабочего, он чуть ослабил свой напор.

В таком положении, они простояли несколько долгих минут. Храмов совсем не струсил, он был готов к драке. Это, наверное, и остудило Петрова (тот, оказался, совсем не готовым к такому развитию событий).

– Пусти, – чуть разжав побелевшие губы, сказал Петров.

Храмов разжал пальцы, и рубаха Петрова сама выскользнула из них. Тот начал медленно заправлять ее.

Пока Петров неспешно приводил себя в надлежащий порядок, Пальчиков, заинтересованно, ожидал окончания инцидента. До этого, он не мог даже предполагать, что у Храмова найдется столько прыти, чтоб тягаться с Петровым.

Не проронив больше ни единого звука, рабочие взвалили на плечи свои ноши, и, согнувшись под бременем, отправились вниз по крутому косогору. Пальчиков, сверкнув иссиня синими, васильковыми глазами, еще раз обернулся, поглядев на остолбеневшего, Храмова. Петров брел без оглядки.

– Чего им надобно? – услышал Храмов за спиной, голос хозяйки.

– Не знаю, – ответил Храмов, не отрывая глаз из спин ходящих за гору бичей: – Какая-то блажь, видать, нашла на нашего Петрова.

– Пойдем, отдохнешь в избе, – сказала хозяйка. – Утро вечера мудренее. Потом, разберетесь…

4. Мечта Петрова

Просыпаются, в крестьянской избе, довольно-таки рано. Надо кормить домашнюю животину. Крестьяне привыкли руководствоваться в жизни известной поговоркой: «Кто рано встает – тому Бог дает». Когда Храмов проснулся, Анна Васильевна, обслужив свое многочисленное хозяйство, топила печь. Красное зарево озаряло ее лицо. Иван Тимофеевич, сидя в неизменной позиции на лавке, дымил своим незаменимым «Беломорканалом». Увидев, что Храмов не спит, – лежит с открытыми глазами, – хозяйка завела разговор, обращаясь в открытый зев печи, к горшкам:

– Только что корову отправила пастись. Твои-то, Вань, сидели у костерка. Грелись. Я, чинно, прошла мимо. Поздоровалась. «Померзли, чай? " – спрашиваю. И тот, что посурьезнее будет, тот, с которым ты, Ваня, вчерась поцапался, что-то промямлил себе под нос. Ночью, поди ж ты, заморозок был! – И запричитала, по своей бабьей привычке, обращаясь к кому-то вымышленному: – И до чего же вы, мужики, народ противный. Что дети малые! И чего вам в избе-то не сидится. Им, токо, добра желаешь, а они все наперекор делают! Сидели б в тепле, в добре. Горя б здесь не знали! Так, нет же: «Пойдем на берег». Дурачье, прости господи. Разве так делают? О, здоровье надо печься! – Отчитав, заочно, своих несостоявшихся постояльцев, Анна Васильевна на какое-то мгновение приумолкла. Очевидно, подготавливая в мыслях какую-то, очередную, словесную экзекуцию.

Конечно, живи рабочие в избе, она б получила некоторую выгоду. Начальник договорился хорошо платить за них. Они умели считать каждую копейку. Рабочие покупали бы картофель и молоко. А, к этому молодому парню, они привязались всей душой, с той первой минуты, когда он вошел в избу.

Ближе к обеду явился Татаринов. Первым делом отправился на канаву, к своим рабочим. Храмов подошел чуть попозже.

– Мне Петров уже пожаловался на тебя, – сказал Татаринов, встречая Храмова, на вершине холма, и, не дожидаясь объяснений, продолжал: – Петров переживает, что ты его деньги спустишь. Пустишь по ветру. Разбазаришь, – одним словом. Так, что переходи-ка ты лучше к рабочим. Поставите на берегу палатку. Она, хоть и вся в дырках, – бывшая банька, – но все же лучше, чем жить под открытым небом.

Уже перед тем, как влезть в кабину, передал Храмову, пожелание Петрова:

– Отдай-ка ты ему его деньги, что я тебе давал. Успокой «грешную душу». А, то он, бедненький, с ума, поди сходит. Этот разговор – между нами.

– Да не нужны мне его деньги! – вспыхнул Храмов. – Пусть ими подавится. Устроил канитель. Я-то, думал…

Уходя, Храмов отдал хозяевам свою пятерку. Анна Васильевна выделила ему, дополнительно, ведро картофеля и банку молока. Он поблагодарил их за проявленную доброту, и отправился на новое свое место жительства. Рабочие, сидящие на принесенном разливом бревне, встретили его сдержано. И, только при виде продуктов, взгляд Петрова немного потеплел.

…Вместе перенесли, на берег, остальные вещи…

Палаток никто из них толком не умел ставить. Без тени, каких бы то не было сомнений, они нахлобучили ветхую и дырявую холстину, на три кола, решив, что так и надо обустраивать походный быт. А, чтоб сооружение сей малой архитектурной формы, выглядело как-то более устойчиво, они присобачили его веревками к вогнанным в землю колышкам. Средний кол тут же проткнул старую, убогую холстину, и вылез неровным концом наружу, придав неэстетической конструкции совсем уже инвалидный вид. Теперь сверху, – с самой высоты холма, – палатка сильно смахивала на какого-то серого птаха – возможно, что журавля – безжалостно пришпиленного кольями к земле. Это сходство еще более усиливалось в ветреную погоду, когда холстина начинала сильно надувать бока, и громко хлопать своими входными крыльями. К тому же, многие мелкие дырочки, былые постояльцы ее, пытались замазывать красной краской, которая с годами выцвела, придавая вид засохших пятен крови. Казалось, что измученная птица, пытается со всех сил, взмыть в небо.

С тех пор, как в палатку влезла корова, и съела весь запас соли и хлеба (только что приобретенного у Анны Васильевны), они, сговорившись, развесили в ведрах остатки продуктов на вётлах под горою. Отчего те, сразу же, стали напоминать новогодние елки, увешанные подарками. Злополучная буренка оставила, после себя, полнейший бардак. Начиная с раскатанной по всей палатке картошки, измазала все вокруг липкой слюной, съела всю соль, и, словно бы в глум над незадачливыми скитальцами, оставила посредине палатки дымящуюся лепёху. Анна Васильевна, оперативно, восполнила потери хлебом и солью.

Вынужденное переселение, не добавило, Храмову, особой радости. Единственную возможность, вместо радио, выслушивать длинные откровения бывшего таксиста.

– А мне, покудова, здесь очень нравиться, – говаривал Петров. – Красота здесь. И, – расход небольшой, – прибавлял этот скупердяй. – В городе, что: повернулся, – и рупь! Гони – рупь! И, так по рублю, за день, знашь, скоко счетчик натикает?.. А, здесь расход небольшой. Я как-то подсчитал для себя…

Петров уже давно укрепил всех в своей мысли, что он скоро накопит деньги на новый «Жигуленок». Это удачное детище из города Тольятти, беззастенчиво содранное с итальянского «Фиата–124» (лучшего мирового бренда 1965 года), – устаревшая модель уже на момент начала выпуска в 1971 году, – пользовалась непомерным спросом у советских граждан. Первые образцы Ваз-2101 были собраны полностью из итальянских комплектующих – и ценились больше остальных аналогов. Стоило это вожделенное чудо советской автопромышленности, четыре годовых зарплаты заводского рабочего, тогда как на Западе – одна тысяча долларов (ползарплаты тамошнего трудяги).

Каждое утро, Петров, забросив на плече махровое полотенце, отправлялся по росной траве к речке. Пристроившись там возле омута, на большом валуне, он начинал обливать себя студёной водой, фыркать и охать на всю округу. Создавая такое впечатление, что в омут невесть как попал довольно-таки увесистый тюлень. Приняв водные процедуры, Петров, тяжелой поступью, шествовал обратно.

Однажды, Василий, проснувшись от громыхания его шагов, высунув лицо из спальника, сладкозвучно, нараспев произнес, сокровенную фразу:

– Солнце встало выше ели, а бичи еще не ели!

– Это ты, – «бич»! – вспыхнул, как спичка, влезающий в палатку, Петров. – А я сюда приехал подышать свежим воздухом! – Стало видно, что слова напарника, больно задели его, до глубины души. – Я себя «бичом» не считаю, – сказал обидчивый рабочий. – Это ты, Пальчиков – настоящий бич!.. Слышишь, Вань? У нас здесь появился бич! Так и запишем, что Пальчиков – бичара! – Посвящая своего напарника в бичи, Петров не забыл напомнить остальным: – У меня очередь на «Жигули» подошла, а денег, совсем немножко, не хватает. Пришлось, вот, подрядиться к геологам…

Однажды, он совсем уж разоткровенничался:

– Если б тогда меня не погнали с таксопарка, я б эти бабки там, в два счета заработал. Вот почему мне придется повкалывать. – Сделав выражение своего лица очень злым и неприступным, будто он кого-то видел перед собою, он, в сердцах, еще прибавил: – Я еще выведу этого козла на чистую воду! Это он меня заставил уйти из таксопарка!

Похоже, что Петров не поделился с кем-то там барышом. Копя деньги на «Жигули», он не захотел отстегивать начальству какую-то обязательную мзду. «Зажилил», – если сказать, одним словом. Его, очевидно, предупреждали каким-то образом. Но, ослепленный жаждой наживы, Петров, не внял начальствующему гласу, и его, под каким-то надуманным предлогом, выставили за ворота таксопарка, лишив престижной работы и приличного заработка.

Позавтракав, оба рабочие, медленно, потащились на канаву. Оттуда, с вершины холма, под аккомпанемент гулких ударов кайла об песчаники, вплетенные в натруженное сопенье, можно было долго слушать мантры Петрова о вожделенных «Жигулях», обязательно – вишневого колера.

5. Ошибка

Тем временем, Храмов, наконец-то, уселся за обязательные вычисления процентного содержание урана по всем добытым на участке точкам. Со всех дыр в земле, на которых он сделал замеры накануне с помощью рабочих, пёр торий-90! Радиоактивный изотоп тория никому был не нужен. Нужен был уран! Для ядерных бомб. Для ядерных электростанций, ледоколов и спутников. Для ядерной мощи Советского Союза.

Храмов, в сердцах, отбросил тетрадку с вычислениями, и, не помня себя, отправился на берег, развеять свою кручину. Душу скребли кошки его мнительности. Храмов корил себя в мыслях за опрометчивое решение, разрешив Татаринову копать канаву, в этом месте. Портил настроение еще и тот факт, что он уже наобещал живущим здесь старикам: «Устроить здесь целый рудник». Да, еще, с целым городам будущего, в придачу. Он прочно сжился с этими намерениями. Свои фантазии, он уже считал, поди, реальностью. С присущим – юношеским максимализмом. Больше всего на свете, он опасался прослыть в глазах уважаемых им людей – лжецом. Постигшее разочарование, разрушило воздушные замки. Звон битых стекол, заполонил все его мысленное пространство.

Он долго бродил по берегу речушки, глубоко погрузившись в свое нервное состояние. Храмов всерьез считал себя виноватым в том, что он позволил затеять здесь никому не нужную канаву.

Хотя, эта канава давно уже существовала в планах Татаринова, и, чтобы там не вычислял Храмов, она должна была появиться на определенном месте. «Планы партии – планы народа», еще никто не отменил, в 1981 году. В этом месте – геологической партии.

Храмов был совсем еще юн, и до конца не понимал всех этих взрослых игрищ в социалистическую экономику, когда, ради выполнения плана любой ценой, на забракованных аномалиях, организовывались схожие работы. Ему еще предстояло вжиться в эту систему, или, спасая душу, уйти из геологии. Слишком уж неравным, выглядело это противоборство.

Среди геологов этой партии ходили злые шутки, что даже если удастся кому-то открыть в этом месте месторождение, то его тут же зароют обратно, чтоб избежать структурных перестроек. Многим давно уже стало выгоднее выполнять «потихоньку» план, и получать в свое удовольствие, зарплаты и премии. Старшего геофизика этой экспедиции, как-то уже понижали до уровня партии только за то, что под его руководством как-то прозевали одно небольшое месторождение урана.

Храмов отправился вдоль речки, вверх по течению. Дойдя до поворота реки, где она как бы вытекает из-за горы, он потоптался возле звонкого переката. По ту сторону речки, частоколом на фоне мрачного неба, торчали темные зубцы вершин высоких вековых елей. Берег был увит густыми зарослями черемухи, ветви которых, пенистым цветом, ниспадали до самой воды. Мысли о постигшей неудаче, заполонили все его сознание; одна сумрачнее другой. Уродливые домыслы корёжили буйное воображение, создавая причудливые призраки неотвратимого краха карьеры. Храмов, без конца, прокручивал в памяти тот злосчастный эпизод, когда он разрешил копать эту нелепую канаву. Поправить что-либо, – в его понимании, – было, уже, слишком поздно. Про себя он уже решил, что постарается как можно скорее выбраться отсюда. У него было соглашение остаться с Татариновым, вместе, до конца этого полевого сезона. Теперь об этом – не могло быть и речи.

Он обратил внимание, что уже долго топчется возле одного переката. По камешкам, подпрыгивая бурунами, бежала студеная вода.